Каждую ночь дрожь мешает мне слушать так внимательно, как хотелось бы. Эту проблему я пока не решил. Прошлой ночью я отошел в темноту на полкилометра, держа в поле зрения мерцающий огонек костра. Ходьба меня немного согрела, и едва я остановился, как вокруг поднялось море тихих потрескивающих звуков. Наверное, это занимались своими делами ночные грызуны или насекомые. Глядеть на далекий светящийся язычок тепла — должно быть, подумал я, для йети это привычно.

Когда я просыпаюсь, костер уже не горит. Шерп, несущий вахту, лежит навзничь и похрапывает. Из какой-то невероятной дали доносится свист — тонкий-претонкий.

Говорят, когда Александр Македонский покорил весь известный мир — когда он наконец завладел даже долиной Инда и довел свои фаланги до головокружительных пропастей и утесов Кашмира, — небольшой отряд получил от него задание изловить йети, которые маячили на самых вершинах, дразня его своим видом. Отряд погиб, и йети ускользнули от знаменитого полководца. Плиний-старший, который позже пал жертвой своей собственной тяги к знаниям, пытаясь изучить естественные процессы во время извержения Везувия, утверждал, что в Земле сатиров — в горах к востоку от Индии — обитают чрезвычайно проворные существа, способные бегать как на двух ногах, так и на четвереньках. Они подобны людям и так шустры, что поймать можно только старое или больное.

Элиан, историк времен императора Септимия, сообщает, что и легионы последнего потерпели неудачу с теми же сатирами — по его словам, они с головы до пят заросли косматой шерстью и удивительно метко бросают камни. А еще в 1832 году первый британский представитель в Непале описал неизвестное прямоходящее существо, покрытое длинными темными волосами и не имеющее хвоста.

Но, конечно, настоящий интерес к йети вспыхнул на Западе лишь после того, как их следы якобы обнаружил ученый — знаменитый специалист по Тибету Лоуренс Уодделл. А в 1921 году о загадочных животных на северных склонах Эвереста, на высоте в девятнадцать тысяч футов, сообщил натуралист Говард-Бэри, и тогда же некий репортер перевел тибетское имя йети как «отвратительный снежный человек» — ошибка, от которой мы страдаем до сих пор. «И не вздумайте гоняться там за этими мифическими тварями — отвратительными снежными людьми», — предупредил меня рейхсфюрер во время нашей заключительной встречи наедине перед моим отъездом.

— Что они едят? — спрашивает Бегер, когда мы отправляемся в путь на следующее утро. Теперь он обычно проезжает часть дневного перехода на каком-нибудь из вьючных животных, чтобы дать отдых ноге. Повсюду, насколько хватает глаз, простирается однообразная пустошь. Кое-где торчат пучки ломкой желтой травы. А ведь сейчас лето, когда растительность обильнее всего.

— Ледниковых крыс, — отвечает ему Гулам из начала колонны в десятке шагов от нас. — Кроликов. Могут и сурка.

На весь остаток утра нашу колонну останавливают ветра, приближение которых мы заметили еще за пару часов до этого. Когда они выметали последние несколько сотен метров, было видно, как их фронт взъерошивает равнину — четко по одной линии. Теперь, когда они достигли нас, мы идем, наклонившись вперед и не падая. Какой-то предмет одежды срывается с тюка и уносится вдаль. Спустя некоторое время мы собираем животных в кружок и силком усаживаем наземь, а сами прячемся внутри. Мы с Бегером накидываем на головы тряпки, чтобы спастись от секущей каменной взвеси. Нам слышно, как шерпы играют в бакчен, игру наподобие домино.

Мы планируем пройти по меньшей мере тысячу семьсот километров в глубь Чангтанга. Это тибетское название — синоним невзгод и запустения. На всем плато нет других растений, кроме полыни, крапивы, немногочисленных карликовых ив — они от нас, должно быть, еще за тысячу километров — да той сухой, выжженной солнцем игольчатой травы, которую сейчас несет ветром. Его границу населяют лишь два трудноуловимых кочевых племени. Главная роль шерпа, второго по старшинству после Гулама, — предотвращать своим колдовством град. В считанные минуты небо здесь могут затянуть ужасные тучи со смертельной начинкой. В одном из первых европейских отчетов об этом плато приводится список из пятерых погибших и напротив каждого имени значится: убит градом.

Ветер стихает так же быстро, как налетает. Мы снова встаем, и то, что мы стряхиваем с себя, блестит на солнце. Почва чуть ли не звенит под ногами — ее верхний слой, твердый, как кость, покоится на вечной мерзлоте, — но солнце печет вовсю, и вокруг нет никаких признаков снега. По нашим оценкам, мы находимся на высоте примерно в пять километров над уровнем моря. Из-за недостатка кислорода и постоянного возбуждения наши сердца колотятся круглые сутки.

Мы снова пускаемся в путь. Не проходит и часа, как носильщиков постигает большое огорчение. Они потеряли посудину, в которой заваривают чай, а я отказываюсь разрешить им за ней вернуться.

Бегер опять на ногах и держится молодцом: идет слегка вприпрыжку, но не отстает. Он интересуется, какого я мнения о польской авиации.

— Волнуетесь за Эвальда? — спрашиваю я.

— За Альфреда, — отвечает он. — Эвальд — сапер.

— Ах да, конечно, — говорю я. — Эвальд же сапер. — И, поразмыслив, стараюсь его успокоить. Итальянский репортаж был небогат подробностями, но в нем сообщалось о наших массированных атаках на польские аэродромы в самом начале наступления. — А польские аэродромы я видел, — напоминаю ему я. — Поляки — это европейские тибетцы.

Довольный, он усмехается и повторяет мою фразу.

В последний вечер перед отъездом я подслушал разговор между ним и его приятелями в винном погребке около университета. Он не знал, что я сижу в соседней кабинке, за высокой перегородкой. «Он тебе прямо как отец родной», — пошутил кто-то из приятелей. «Да, из тех, кого ничего не стоит переплюнуть», — ответил он. Когда все отсмеялись, он вспомнил мою книгу, опубликованную в прошлом году, и процитировал слова, с которых она начинается.

«Эй вы, теплая компания, потише там», — с нарочитой суровостью осадила их официантка, дежурившая за стойкой.

Вы можете говорить об идеологии национал-социалистов что вам угодно, однако вся она основана на тезисе о человеческом неравенстве. И полчаса, проведенные в любом тибетском поселке, убедительно его подтверждают: в каждом дворе между стенами и поленницами гордо красуются кучи конского навоза высотой по грудь, а рядом с кучей всегда обретается кто-нибудь, чья очевидная умственная отсталость пропорциональна его возрасту, сбивающий чай с маслом в цилиндре высотой по колено. Потом от вас несколько дней будет разить мороженым чесноком и прогорклым жиром.

Семьи представляют собой пестрый набор разнообразных симптомов дегенерации, будто нарочно собранных вместе в качестве учебного пособия. Даже самые мужественные из носильщиков, которые отправились с нами, порой демонстрируют качества, присущие разве что женщинам, детям или престарелым европеоидам. К примеру, когда мы планировали нашу экспедицию, Гулама так и не удалось научить пользоваться моей шариковой ручкой. Он упорно зажимал ее в кулаке и выстукивал на бумаге рисунок, точно работал долотом.

Жизненный уклад этого народа остается в точности таким же, как в каменном веке. И тем не менее в истории Древнего мира была эпоха, когда они безраздельно властвовали над всей Центральной Азией.

Согласно моей теории, высота над уровнем моря в сочетании с интенсивностью ультрафиолетовых лучей и холодом резко снижает способность бактерий к воспроизводству. Иначе эти люди, пренебрегающие даже самой элементарной гигиеной, давно бы уже вымерли.

Еще одна долгая неделя передвижения пешком и верхом. Бегер периодически вскрикивает, когда его нога в ботинке неловко поворачивается. Теперь носильщики лечат его другими припарками.

В конце дня мы выходим к огромному соляному озеру — на слепящем солнце оно ошеломительно синее, как яйца малиновки. На берегу блестят полосы высушенной соли разной ширины. Трое носильщиков, в том числе Гулам, изучают окрестности, пока остальные разводят костер и ставят палатку для общего пользования. Ее растяжки сделаны из сухожилий каких-то животных.