Э, нет! Ничего подобного они, конечно, мне не говорили. Вместо этого они упорно утверждали, будто пан Стремка сам напросился на проведение переговоров с Великим князем. Однако чем закончились, да и закончились ли, те переговоры, неизвестно. Известно только то, что, после весьма непродолжительной беседы, обе переговаривающиеся стороны — Великий князь и бывший судья — развернули имевшийся в их распоряжении отряд и двинулись в пущу, а там и на старые вырубки. Что конкретно происходило на вырубках, горожанам опять же точно не известно. Дело в том, что у них хватило глупости (трусости? подлости?) не посылать вслед за Великим князем лазутчиков. Так что о событиях того вечера существует только косвенное предположение: Великий князь и пан Стремка отважились-таки напасть на Цмока, но верх был не на их стороне — Цмок убил Великого князя, а пана Стремку почему-то пощадил. После чего, уже глубокой ночью, со стороны старых вырубок послышалась беспорядочная пальба, которая вскоре стихла. Дальнейшие события показали, что там тогда было вот что: к месту великокняжеской охоты подоспели Демьяновы собаки и перебили всех оставшихся в живых охотников, а пан Стремка почему-то снова остался цел и невредим.
— Да что это, этот пан Стремка, он у вас трехголовый, что ли?! — раздраженно воскликнул тогда я.
— Может, оно и Так, — уклончиво ответил на это пан Белькевич. — Но не бессмертный, это точно, ваша ясновельможная милость.
— А почему ты в этом так уверен? — удивился я.
Дальнейший рассказ пана Белькевича убедил меня
в его правоте. Дальше у них было вот что. Вчера, еще задолго до полудня, хлопы вышли из пущи и остановились на Лысом бугре. Было их устрашающе много. Их, правда, и сейчас если и меньше, то не слишком. Но теперь это стало уже привычным, а тогда многочисленность хлопов произвела на местных жителей весьма и весьма угнетающее впечатление. Но мало этого! Вскоре из толпы бунтовщиков вышел Демьян Грабарь, их вожак, и вывел вслед за собой связанного пана Стремку. Похоже на то, что пан Стремка должен был огласить осажденным некие условия сдачи города или еще нечто подобное в этом же роде. Однако получилось несколько иначе. Вначале пан Стремка отвесил низкий поклон и сообщил пану Белькевичу, что этот поклон есть последний поклон нашего господаря Великого князя Бориса. Он, этот господарь Борис, далее торопливо продолжал пан Стремка, погиб в честном двубое, выполняя решение Сойма. Как это было конкретно, так же скоро продолжал пан Стремка, сейчас не к месту поминать, он-де это уже подробнейше рассказал пленившим его хлопам, мы-де потом от них обо всем этом дознаемся, а пока же он, пан Стремка, спешит сказать главное, а именно: Цмок не за хлопов, а за нас, за панов и поспольство. После этого весьма неожиданного заявления пан Стремка успел еще выкрикнуть наш боевой клич, и только тогда уже пришедший в себя Демьян немедленно, у всех на глазах, зарубил несчастного пана Стремку своей заговоренной ведьмачьей лопатой.
Небось той самой, что и моего отца, гневно подумал я.
А дальше у них было вот что: пользуясь благоприятным для них направлением ветра, хлопы пустили на город дым-дурей и под его прикрытием бросились на приступ. Человеку, всю свою сознательную жизнь только и знающему, что лазать по деревьям, забраться на наш крепостной частокол не составляет никакого труда. Кроме того, наши хлопы, как существа грубые и крайне неразвитые, практически не реагируют на удушающие свойства дым-дурея. Так что отбить их приступ было делом очень сложным, бой с переменным успехом длился несколько часов. Теперь же хлопы опять ждут благоприятного ветра, чтобы пойти на второй штурм. Они полны азарта и решимости, чего, увы, никак нельзя сказать об осажденных.
Вот, вкратце, такую неутешительную картину последних событий развернули передо мной пан Бельке- вич от панства и Янка Жмых от поспольства. Чего уж скрывать, положение было крайне критическим, оно требовало длительного и всестороннего обдумывания. Но в нашей жизни порой бывают такие моменты, когда любое решительное действие куда важнее самой мудрой мысли. А тогда как раз и был такой момент. Поэтому я встал и сказал им, всем собравшимся:
— Вот что, мои дороженькие! Дело яснее ясного. Помощи нам ждать не от кого. А вот зато к хлопам будут каждый день подходить подкрепления. Скоро они обложат нас со всех сторон и начнут морить голодом. А потом, когда мы станем как дохлые мухи, они замесят нас еще похлеще, чем в Кавалочках, — никого в живых не оставят! Так что нам остается только одно: открывать ворота, выходить и бить их на лугу. Сегодня же! И мы это сделаем, га! Мы выйдем, и замесим их, и будем гнать их, как быдло. Они и так есть быдло. А если они об этом забыли, так я им напомню. Вот этим! — Тут я выхватил свою саблю из ножен, поднял ее над головой и продолжал еще решительней: — Пан каштелян! За сборы отвечаешь ты. Ровно в полдень всем, кто имеет право носить оружие, быть у Глебских ворот. Кто не явится, тот сядет на кол. А пока расходись и готовься. Ш-шах! Разом! — и тут я резко дал отмашку саблей.
Никто не посмел мне перечить. Оно и понятно. Для того чтобы перечить, нужно для начала хотя бы иметь на этот счет свое собственное мнение. А тогда поголовно все обитатели Зыбчиц представляли из себя растерянную, не знающую, как ей быть дальше, толпу. Какие уж там мнения! И тут вдруг к ним является решительный, уверенный в себе предводитель. Что еще нужно толпе? Да ничего! Так что было любо-дорого смотреть, как весь город сразу оживился. Дополнительным же поводом для оживления была моя угроза садить нерешительных на кол. Так что даже лишним будет упоминать о том, что сборы у них были краткими, и еще задолго до полудня к Глебским воротам явились все, кому это было положено.
Наши силы были в тот день таковы: конного панства тридцать семь сабель и посполитого рушенья сто четырнадцать пик. Да еще восемь моих селитьбенских попутчиков, которые к тому времени уже поднялись на стену. Не так уж и плохо! Кавалерию я поставил прямо у самых, пока что еще закрытых ворот, а пешие отряды расположились несколько дальше, частью на привратной площади, а частью на прилегающих к ней улицах.
Теперь о самой битве. Назначая время выступления, я совершенно не случайно остановил свой выбор на полудне — в полдень хлопы обычно обедают. Так было и тогда. Однако вот они уже сели к котлам, вот они уже едят, а я все не отдавал приказа открывать ворота. Пан Белькевич уже начал выказывать беспокойство: вот, мол, того и гляди ветер сейчас переменится, на нас опять напустят дым-дурей и все такое прочее, так что не пора ли начинать? На что я ему ответил — на всякий случай уклончиво, — что я жду некоего сигнала, а его пока что нет.
Прошло еще некоторое, невыносимо долго тянувшееся время. Хлопы продолжали обедать. От их стана доносились голоса, обрывки песен. Тут уже и сам я начал чувствовать душившее меня нетерпение…
Как вдруг сверху, со стены, раздался дружный аркебузный залп! И почти сразу же в стане хлопов кто-то дико закричал. Этот крик подхватили другие. Крик был надрывный, полный ужаса. Ну наконец! Я встал в стременах и скомандовал:
— Ш-шах! Разом! Ворота!
Ворота мигом отворились, и мы, тридцать семь заможных поважаных сабель, кинулись в галоп на хлопов!
До их стана (хотя какого там стана — до табора!) было совсем недалеко, шагов триста. Для доброго стрелка, успел тогда подумать я, это не расстояние.
Я не ошибся. Залп моих селитьбенских попутчиков явно достиг своей цели. Хлопы были им так переполоханы, что теперь почти не оказывали нам сопротивления. Мы их рубили как хотели, топтали конями и снова рубили. Однако их было так много, что мы раз за разом разворачивались и вновь скакали к табору, прорубались через него и опять возвращались. По большому счету, помощь пехоты нам была не нужна, мы и так все уже сделали. Но как раз именно поэтому поспольство и пришло и тоже рубило, кололо, месило разбегавшихся, моливших о пощаде хлопов. Только никто их не щадил!
Когда все было кончено, я спустился с коня и пошел искать Демьяна. Он лежал возле одного из кострищ. Я с трудом его узнал, так сильно он был изуродован. Собаки! Как они боялись его живого, так потом они осмелели над ним, уже мертвым! Его же первого убили, еще тем залпом пана Грютти и его товарищей. Мне было нелегко отдать пану Грютти подобный приказ, я же хотел сам убить Демьяна, убить своей рукой, в честном двубое — но я все же решил иначе. И правильно сделал! Потому что еще неизвестно, чем бы кончилась наша атака, если бы нас здесь встретил живой и невредимый Демьян во главе послушных ему хлопов. Так что я не имел никакого права рисковать людьми ради собственной потехи. А вот теперь, подумал я, тешься, князь Юрий! Но сразу же подумал и другое: а где это его ведьмачья лопата?
