— Цмоков на свете не бывает. Бывают только динозаврусы. Мне об этом покойный пан Михал рассказывал.

А Ковдрыш мне в ответ:

— Много он знал, твой Михал!

А я:

   —  Много, не много, зато теперь все знает. Да молчит. Так не будем же и мы, Панове, завтра так молчать, как теперь молчит пан Михал. За то и выпьем!

Выпили. Потом еще раз выпили. Еще раз. И еще. Закуска у Яромы была тощая, а дорога до него была длинная, вот нас и развезло, и вскоре все мы полегли. А больше о том вечере ничего и не расскажешь — за столом все больше молчали. Потом так же молча полегли и заснули.

Не знаю, как другие, а я крепко спал. После проснулся раньше всех, вышел во двор, умылся снегом. Ярома мимо шел. Я подозвал его и говорю:

— Сам дурень и другим дурням много дурного болтаешь. Чтоб больше у меня такого не было. А не то зарублю!

А он, вот где наглец, глазами вот так хлопает и говорит:

— Да разве я чего болтал? Я все как было, все как на духу!

— И про берлогу Цмокову?

— Ну да.

— И про то, что ты его жердью в бок тыкал, это что, тоже правда?

— Так, ваша милость, правда. Чистейшая правда!

— Ага! Ага! Чего же ты его тогда не запорол?!

— Как можно, ваша милость! Да как бы только я его жизни лишил, так сразу б весь наш Край под воду и ушел! Опять здесь море было бы!

Вот что он, подлый хам, мне сказал! Ну хоть бы усом дернул бы, хоть бы прищурился. Ну ладно! И я говорю:

— Так, Ярома! Понятно! Тогда будем так. Вот я сейчас еду с князем Мартыном… Ну, до еще одного князя мы едем. А потом мы возвращаемся. И я нарочно до тебя заеду, и ты меня на старые вырубки сводишь и дашь мне жердь. И я того Цмока потыкаю. Ладно?

— Ладно, паночек, еще как ладно! — отвечает этот наглый хлоп, а после еще добавляет: — И я свое слово сдержу. А ты вернешься ли?

Ух, я, наверное, тогда весь почернел от гнева! Но после с собой совладал, говорю:

— Да, вернусь. А куда мне еще?

— Вот и добро.

— Добро, да не все. Что ты за стол вчера устроил, хам? Ты что, вот этого давно не пробовал? Или за усы тебя подвесить? Или что?

И что вы думаете? Га! Стал тот Ярома шелковый. И Яромиха забегала, и Яромята, откуда взялись, тоже шустрят по хозяйству. И вот уже накрыли стол. Смотрю — вот и дичина стала пожирней, и кувшины попузатей. Вот любота! Ну хоть ты и не уезжай!

Но дело есть дело. Быстро поели мы и быстро собрались, быстро поехали. Да, в шапках уже ехали. А что! Цмок, все слыхали, крепко спит. А нам нужно было в тот день очень много проехать. Вот мы и погоняли коней, погоняли, погоняли…

Но в пуще не очень-то разгонишься. Дорога узкая, мостки шаткие. А с мостков чуть соступил — и все, и засосет тебя вместе с конем, и не ищи тебя. И хоть и день, и снег кругом, а сумрачно, вверху ветки да ветки, и столько их там, что хоть они и голые, без листьев, а солнца через них все равно почти не видно.

А князь все торопит, торопит! Вот и перекусываем мы на ходу, к фляжкам да баклажкам тоже только на ходу прикладываемся. Князь говорит, надо спешить, сегодня ночью срок, нам сегодня ворота откроют, и это нам большая помощь. А так у них там семьдесят сабель, нам с ними днем не совладать. А тут ворота нынче ночью открывают, это значит, что вот какая удача сама нам в руки просится! А добычи сколько там, Панове!

О, добыча! Панам о добыче приятно послушать. Да и о потехе тоже. Едут паны, только о ней и говорят. А я молчу. О Цмоке думаю. Я говорил уже: не верю я в него. Я знаю, никакой это не Цмок, а это динозаврус, такой древний зверь. В былые годы их здесь было много. Раньше на них охотились, били их, били и почти всех перебили. Говорят, что и у нас под Купинками тоже был свой динозаврус, тоже людей, скотину жрал. Потом исчез куда-то. Должно быть, сдох от старости.

А Анелька в динозаврусов не верит. Она верит в Цмока. Только в совсем другого Цмока. Она говорит, что это никакой не лютый зверь, а такой высокий, стройный хлопец, ходит он в белой вышитой кашуле и играет на дудке-сопелке. Ходит по самой дрыгве. Если, говорит она, заблудишься и уже не знаешь, куда и податься, кругом топь да прорва, тогда нужно успокоиться, остановиться и прислушаться. Если у тебя чистая душа, то ты обязательно его, Цмокову, сопелку услышишь. И вот тогда смело иди на сопелку, на Цмока, иди, не бойся ничего, и очень скоро выйдешь цел и невредим. А особенно большая радость, если ты его на летний солнцеворот, на Русалочье Купалье услышишь. Тогда он, этот Цмок, клады показывает. И вот услышишь ты его, пойдешь за ним, и он тебя к кладу и выведет, и будешь ты тогда богат на всю жизнь. Но он не всем так помогает, а только добрым людям. А злых людей, наоборот, в дрыгву заводит, человек там вязнет и тонет, а он, тот Цмок, стоит над ним и на сопелке играет, играет, играет очень жалобно, словно прощается. Он же не злой, а это человек тот попался ему злой и жадный.

Вот какой Цмок у Анельки. И это понятно. Хлопам всегда хочется верить в то, будто есть у них всесильный и добрый защитник, вот они себе такого Цмока и выдумали. Я Анельке так всегда и говорил. Она тогда: а что паны? А паны, я ей так объяснял, паны, наоборот, верят в то, что есть у них на свете сильный, хитрый враг, не то что хлопы, и вот они с таким сильным врагом, Цмоком, и норовят силой помериться. Она тогда: а правда где? А правда, я ей говорил, в том, что Цмок — это редкое научное явление, иначе динозаврус. Ей такой ответ всегда не нравился, она на это говорила так: а если Цмока не было, кто же тогда нашу землю со дна моря поднял? Я говорил: Бог поднял, а кто же еще?! А она: не похоже на это, потому что, кабы нашу землю поднял Бог, так мы жили бы намного лучше, не хуже других. А я: и другие не лучше живут, я у других, ты же знаешь, бывал, и не остался же я там, а вот вернулся же! А Цмок — это не змей и никакой не хлопец, а динозаврус, такой зверь. Она тогда: а если это зверь, так почему ты тогда на него не охотишься? Боишься, что земля провалится? Я: ничего я не боюсь, и динозавруса тоже. Просто никто меня к нему не звал, а в чужих угодьях я без спросу не охотник. Вот я его и не трогаю.

Вот что я тогда Анельке говорил. А вот теперь Ярома мне пообещал, что отведет меня к его берлоге. А что! И пусть ведет! Интересно будет посмотреть!

Но это будет после. А поначалу, думал я тогда, нужно нам наехать на Сымонье и порубить там князя Федора и всех его панов. Вот то будет славное дело!

Однако еще прежде этого, ох, чуял я тогда, мне сперва та нищая старуха встретится. Да и пора бы уже было ей повстречаться! Вон уже как быстро темнеет! А ее все нет и нет, нет и нет. Вот уже и деревья все реже и реже пошли, значит, скоро будет опушка, а сразу за опушкой озеро, а на озере остров, а на том острове князь Федор со своими панами.

А где старуха, а?!

Вот что думал я тогда. И вот пока я все это думал, передумывал, уже совсем стемнело, а мы все никак не доедем. Пан князь Мартын шипит как змей, но в голос шуметь не решается. И то! Мы же ему не хлопы! И мы за ним не на добычу пошли, а единственно по своей панской ласке да по любви до потехи. Вот и гоним мы своих коней так, как мы того считаем нужным, по той пуще до того Сымонья. Ночь темная, луны еще не видно, на черном небе одни только звезды. Пора бы, говорим, быть маёнтку, сабли из ножен, говорим, уже сами собой так и лезут, так и лезут. Князь, где маёнток?!

А вот и он! Ш-шах! — пуща разом кончилась и расступилась, и выезжаем мы в поле, на берег. А дальше вниз, на озере, столбы из-подо льда торчат, это здесь раньше был мост. А теперь один только лед, белым снегом присыпанный. А дальше черная копна — это остров, Сымонов маёнток. Ни огонька на той копне. Значит, спит князь Федор со всем своим панством. Или же затаился. И то может быть, и другое. Ну да на то она и потеха, что кто-то обязательно сейчас потешится, а кто-то будет после лазать по кустам да там свою голову искать. Ат! Сразу и не угадаешь, что тебя ждет!

Но князь Мартын не сомневается. Подзывает он пана Богдана, пан Богдан выезжает вперед, достает из- под распахнутой полы уже запаленный фонарь и начинает им сигналить. Смотрим…