Все эти долгие, бесконечно длинные года я был пуст наполовину. Внутри было много света, цветов и ярких красок, но не было темноты, мрака, черной ночи. А ведь это все равно, что жить, используя только очищенную воду – вроде и вода, вроде и чистая, без солей, «загрязняющих» идеальную жидкость, но человек начнет разрушаться, гнить изнутри, лишенный «плохого».
Теперь понятно, что за ощущение я испытывал, когда ночь заполняла отведенное ей место, законное место внутри меня. Ощущение, что я – это я. Ни добрый, ни злой. Ни черный, ни белый, и даже не серый, а я сам такой, как есть…
Я смотрел сквозь искаженное дождинками стекло на два разных мира, как внутрь себя.
Почему-то вспомнилась музыка из фильма «Тони Такитани». Помню, именно под нее я чаще всего ждал прихода зверя. Знаю, почему… Эта музыка написана ночью и для ночи. Когда играет мелодия, можно представить, как к Рюичи Скакамото пришла муза через черный ход, вся в черных одеждах и подкинула в его «Solitude» темноты…
Я смотрел на неизвестные мне доселе миры под музыку, звучащую внутри. Два мира, две противоположности слились за окном. В одном яркий прожектор освещает желтым светом маленькую улочку, ведущую к пожарной части. Свет вырывает из темноты лишь малую часть асфальта да кусок трехэтажного здания из грязно-белого кирпича. В этом мире все тихо… В этом мире время еле бредет сквозь осенний дождь… В этом мире одиночество-ночь…
Второй мир смотрит на меня тысячами горящих глаз. Там, вдали, где укрываются маленькие люди в своих крохотных, но надежных квартирках, время бежит быстро, все вернее приближая их ко сну. Скоро, очень скоро, мириады глаз погаснут, оставив лишь силуэты пустых коробок, и сегодняшний день уйдет навсегда, чего я очень не хочу.
Пускай время остановится или хотя бы скорость его движения приблизится к нулю настолько, чтобы эта новая для меня ночь превратилась в целую жизнь. Именно поэтому я снова перевел взгляд на первый мир, на тот переулочек, казавшийся сейчас фантазией, детской мечтой Одиночества. Я смотрел на оазис, созданный в темноте желтым светом прожектора, словно фильм, нереальный, никогда не существовавший и, может быть, именно этим и прекрасный.
Иногда там, в дождливой темноте улицы, появлялись два красных глаза, медленно ползущих к свету. Выныривая из темноты, машина проезжала до конца дома и медленно-нехотя поворачивала за угол. Сквозь ливень контуры автомобилей казались размытыми, словно нерадивый художник опрокинул чашку остывшего кофе на только что завершенный рисунок. Мокрый асфальт, разъеденный, как язвами, потоками луж, оставлял на себе следы сбежавшего из-под света авто.
Я просто стоял, смотрел в окно, прислушиваясь к чувствам, что дарила звучащая внутри музыка.
Из темноты появился очередной взгляд пары красных глаз… А ливень бьет по земле… Попав под лучи прожектора, машина проехала еще несколько метров и медленно, в такт живущему здесь времени, остановилась… А ливень все бьет по земле… Из открывшейся дверцы появился силуэт женщины… А дождь льет и льет… Закрылась дверца, и авто все также медленно тронулось с места, оставляя следы на воде, не смотря на то, что… Капли с силой разбиваются о землю и… Силуэт, брошенный и пустой, смотрит вслед сбежавшей машине. Казалось, лишь когда авто скрылось за углом, оставшаяся женщина поняла, что осталась одна… Лишь когда дождь промочил ее насквозь, словно выброшенную тряпичную куклу, ОНА ПОНЯЛА, что осталась СОВСЕМ ОДНА… ЧТО осталось?.. И тогда дождь хлынул в полную, на какую был только способен, силу – хохоча, издеваясь, ненавидя ее силуэт…
А силуэт лишь посмотрел на серый небесный купол, павший так низко, что ему приходилось опираться на крыши домов, чтобы не оказаться на земле. Она подняла взгляд на небо… Небо, терзающее ее ливнем. И затем… Она начала кружиться, будто празднуя только что навалившееся одиночество.
Она смотрела в рыдающее небо, кружась, топча поганый дождь и тоже рыдала… Громко, как могла… Во весь голос… Оплакивая отнятую человеком в машине душу… Вымаливая ее вернуть обратно…
Я не мог этого слышать, но я всем телом чувствовал тот силуэт – ее боль, ее крик, ее одиночество… Я чувствовал и понимал, что там, в мире дождя, вязкого времени и желтого света, там – весь Я… Тот силуэт – мой. Именно я кричу, рыдая, промокший до нитки, о том, что предал себя, выкинув у ближайшего фонаря…
Я смотрел на нее в темноту, не чувствуя собственных слез… Смотрел бесконечно долго, как и хотел, пока силуэт не растворился в ливне… Пока дождь не смыл, унеся с собой, этот крик, эту пустоту и предательство… Это одиночество…
Оба мира угасли в одно мгновение – пришла абсолютная тьма.
Услышать хруст, раздающийся из-под тяжелых лап… Почувствовать дыхание зверя… Понять, что здесь не один…
Я замер, как всегда, в оцепенении, скованный… Нет, не страхом, а силой, что дала мне темнота.
Хррр… хррр… хррр… слышатся приближающиеся шаги… Хррр… совсем рядом… Возле моей руки шелест теплого воздуха – это дыхание зверя… Я решаюсь и приподнимаю ладонь, чувствуя, как зверь замирает в ожидании. Я кладу руку на немного колючую, но теплую шерсть. Он вздрагивает, но не решается ничего делать. Чувствуя, как он не понимает, что же происходит… Я глажу его! Зверь тяжело дышит…
Слышатся шаги все с тем же хрустом оттуда, где должен быть дверной проем – это хозяин зверя. Он останавливается и явно смотрит на нас, пронизывая взглядом темноту. Зверь поворачивает голову в сторону хозяина, как бы спрашивая: «Как быть?».
Хозяин растерян, он не знает… Но, чувствуя во мне темноту, он не видит внутри нового меня страха… И этого для него достаточного.
Секунда промедления и…
– Бобик, ко мне! – властно командует невидимый мне хозяин. – Пошли!
Зверь с явной неохотой покидает меня, унося с собой абсолютную тьму…
Я включил свет во всех комнатах. Прошелся туда-сюда – из комнаты на балкон, с балкона на кухню, с кухни – опять в свою комнату. Весь мой путь неотрывно сопровождался хрустом под ногами – это был звук разбитой в дребезги жизни… Жизни, полной страхов и отчаяния… Жизни, от которой остались лишь осколки.
Больше мне здесь делать нечего – сейчас смысл лежит где-то выше, там, где можно коснуться рукой облаков. Где-то там…
На крыше было холодно. Несмотря на то, что дождь почти прекратился, было сыро и ветер пробирался к самому сердцу, будто и не было на мне никакой одежды. Большие черные тучи – потолок мира – касались моих волос. Можно было протянуть руку и набрать пригоршню тяжелого, черного дождя. Казалось, кто-то заботливо накрыл этот город большой крышкой, уберегая его от бед и несчастий.
Сколько мне осталось до звонка?
Я достал из кармана телефон. По маленькому экранчику скакали, появляясь то тут, то там, четыре цифры – ноль, ноль, пять, девять. Осталось всего два часа, и я смогу, так или иначе, обрести свободу. Только вопрос, какую форму она примет…
Еще не успев убрать мобильник обратно в карман, я почувствовал, как его сотрясают конвульсии, и лишь спустя секунды, раздался звонок. «Дррр-дррррр…» – надрывался он.
«Номер не определен». Ничего страшного, я и так знаю кто это.
– Да? – подал я голос.
– Здравствуйте, молодой человек. Это… М-м-м… Доктор Тумбочка Вас беспокоит, – глухо, будто из тумбочки, прозвучал знакомый голос. – Я звоню услышать ваше решение. Вы готовы?
– Вы не рановато, доктор? Кажется, у меня есть еще два часа.
– Э-э-э… Нет!
– Это почему же? У нас ведь был уговор, – сказал я с укором.
– Уговор – не уговор, сейчас не имеет значения, – отмахнулся он от меня.
– Как это? – искренне удивился я. А казались такими серьезными дядьками!
– Оч-чень даже та-ак… – произнес голос, растягивая гласные, неумело парадируя еврейский говор. – У нас на это есть основания. Во-первых, если вы и выбрали свою судьбу, то сделали это давно, а сейчас тупо тянете время. Которого, кстати говоря, у нас с Вами нет…
