С величайшими предосторожностями красавец Григорий Грязной приволакивался за Марфой Собакиной. Братья стояли на карауле. Все понимали, какую опасную игру затеял их чудом избежавший петли родственник, но как велика будет удача, ежели сорвет он куш – расположение фаворитки брачной гонки. Григорий внушал Марфе, что глянулась она ему сразу. Дотоле таился из скромности. Теперь обещает взять в жены, если царь ее отставит. Григорий ходил в Троицкий собор, не пропускал служб, делал щедрые пожертвования, ставил свечи подле Годуновых: Отец наш Небесный, усмотри, чтобы выбрал царь Марфу; она же, принадлежа государю телом, пусть склонится ко мне ухом. Пусть не остынет государь и к моим мужским прелестям. Пусть разделим мы с Марфою ложе Иоанново. Захочет государь женщину, она пожалует, пожелает мужчину юного, тут я как тут. О собственной обыкновенной женитьбе на Марфе Григорий Бога не молил.
Неприкаянная душа Иоанна бродила по Александровой слободе. Горькое переживанье не оставляло. Снедала преходящность эпохи, не понимаемая окружением. До болезненной сутолоки в груди чуял государь, что кончится скоро его земное время. И в краткий остаток не дадут ему жить покойно. Принуждавшие править были многоголовой гидрой, неоформленной давящей массой, которую не обезглавишь одним ударом. Иоанн выходил за ворота, шел по полю с обильно расцветшими в том году одуванчиками, срубал палкой особо жирные золотые головы на высоких стеблях, одуванцев столько вытянулось, что не управишься! Дадут они семена, тогда уже никакого спасу не станет.
Подобрав поля, царь влезал на колокольню Распятской церкви. Отсюда далеко можно было смотреть на пологие поля, холмы с прилепившимися дубравами, на робкие рощи берез и стройно поднявшийся сосновый лес. Все его, а ему ничего не хочется. Избавили бы! Дали покой. В тишине библиотеки, в прохладе среди книжных полок он пребывал бы в умозрительных размышлениях, чурался обыденности. В голову же лезет повседневность. Вот глупые крестьяне, не говоря уж о людях достатка, рубят славные дубы, мастерят гробы из цельного дерева на смерть. Не сумасшествие ли, когда отправляет он лес иностранцам морским путем за большие деньги?.. Другая мысль: ограничена Россия серебром. Сколько можно в свою монету переплавлять иноземные ефимки?! А не кровью ли с потом они дались? Иноземцы не желают принимать в оплату за товар русские меха, которым пресыщены. И опять: пусть правят без меня Думой!.. Тут же Иоанн вспоминал: вот надысь явились к нему лондонские купцы с предложением, зная приверженность его знанию, поднесут ему громадный дивный глобус, который не выдержат нести двенадцать человек, особым кораблем сие чудо доставят, в обычный трюм будто не влезет, он же взамен даст им на срок торговлю беспошлинную. Обалдуев в русской земле ищут, презирают! Не мало ли льгот без того англичане имеют за обещанное королевой царю на случай бунта убежище? Пуще голландцев-то! Царь сжал зубы, двинул на бескровном худющем лице желваками. А вот дурни думские, пожалуй не отказались бы от глобуса. Пояснили бы природно пришибленному народу жизненную необходимость на сем глобусе страны иноземные смотреть, втихаря приняли бы взятки за отданную торговлю. Псы нежалостливые!
Иоанн трогал веревки колоколов, и печальный, столь свойственный Руси звук плыл окрест, накрывал гулким тоскливым куполом речку, заросли осок, трепещущие на теплом ветру слезливые ивы, уходил в почву. Царь поднимал голову к багряной маковке Троицкого собора. Вот где он в третий и последний раз женится, где искупит прелюбодеяния. Здесь еще не загажено… Под белой стеной собора семенил в летнем кафтане без рукавов Борька Годунов. Белые незагорелые тонкие руки его нелепо болтались. Лицо было нахмурено, озабочено. Иоанн усмехнулся. Проворен Борис, да мелок. Деятельности сего серого карасика царь никогда не придавал значения.
Иоанн видел опричников, выставленных Малютой во дворе. Будто случайно вышли они, сами же чутко наблюдают. Как бы с царем чего не вышло. Малюта, добрый пестун, погрызывает веточку. Покачнись царь, соколом взлетит на колокольню. Внизу схватит, ежели упадет. Вон и полог подготовлен. Все существованье Малюты в царе, но и без того он любит. За что? Бывают необъяснимо преданные люди, на то и любовь. Царю было лестно, что есть хоть один, кто искреннее, пускай по-собачьи, предан. Остальные прикидываются. Замкнешься в Слободе, запрешься в давно заготовленной келье Кириллова монастыря, бежишь в Англию, только не переменишь людей, везде достанут трудами, вопросами, назойливой преданностью. Царь вздохнул, вперившись едким взором во врата собора, снятые опричниками в Твери, когда ходили туда с уроком. Скоро с новой благоверной пойдет он к аналою. Пора пресечь двухлетнее смехотворство, взять жену постарше да поразумнее. Приводят ему, старику, внучек, с льстивой надеждой показывают. Иоанн перестал звонить, плюнул на сухие ладони.
Годунов пришел в мастерскую Бомелия, устроенную в одной из палат Слободского дворца. После опричного заговора, когда в опасной игре оба едва уцелели, первый как шатания трона вдохновитель и польский соглядатай, второй как своекорыстный разоблачитель, доносчик с правом первого кнута, они крепче сблизились. Годунов нуждался врачебным искусством Бомелия возвратить девство Марфе Собакиной. Преклонение перед иностранщиной витало в воздухе, да отечественным повитухам Борис не доверял. Не имея дальних интересов, легко бы выдали.
Собравшись подле стола с ретортами, дымящимися склянками, малыми плавильными печками, за створками которых бушевало пламя, по заданию Иоанна Бомелий старался олово превратить в серебро, заговорили о высочайших матримониальных делах. Сдержанно обсудили упрямство царя, войной требовавшего у шведского короля жену на расправу. Было очевидно, что один Иоанн не уступит другому.
- Это абсурд, - сказал Бомелий, оценивая тупиковую ситуацию.
Свободно мыслящий иностранец выговорил диагноз сумасшествия царя. Годунов проглотил комок в горле, не возражая. Неглупые московские люди, составлявшие элиту Московского государства, обучавшиеся не только у родных попов, но и у киевских и греческих дьяков, литовских и польских педагогов, все чаще думали, в своем ли уме государь. Опричнина как расширенная царская свита еще понималась, но постоянные высказывания о нежелании царствовать, о чем представители боковых ветвей Рюриковичей в боярских дворах, напротив, до сердечных колик мечтали, выходило за пределы понимаемых обыденным разумом мотивировок. То же, что царь требует от иностранных государей поклонения домашних лакеев, выходило вообще за всякие рамки. Иоанн будто не загадывался над пределами российских государственных возможностей. Оскорбляя иностранцев, он не уставал преумножать число внешних врагов. Требование шведскому королю прислать царю королеву-жену в наложницы было оскорбительно, немыслимо для здравомыслящего. Если бы швед покорился, тому не было бы прецедента. Немыслимо! Вопиюще! Непроизносимо признав, что Иоанн сумасшедший, два умных, всецело зависящих от него человека, решили обходиться со своим господином как с буйно помешанным, словно живя с львом в клетке.
Иоанн утомил заявлениями бежать в Англию. Для того заказал строить первый корабль то ли в Нарве, то ли в Холмогорах. Обещая убежище, Елизавета Английская который год вежливо отклоняла царское сватовство. Вежливость Иоанн принимал за поощрение. Делал поблажки лондонским купцам не без тайного умысла. Королева играла с «влюбленным», как кошка с мышкой. Бомелий, ездивший в Европу, был осведомленнее Годунова. Он сообщил: бродит крепкий слух, что королева больна, не способна к сожительству. Боясь стыда, она никогда не выйдет ни за Иоанна, ни за кого другого. Допуская ухаживание собственного приближенного, графа Лестера, она прикрывает женскую неполноценность, заращение влагалища.
Было государство, где русских жило не менее, а то и более самой России, заключавшей тогда до пяти миллионов жителей, Речь Посполитая, объединенное Польско-Литовское государство, куда, кроме исконных земель, входила значительная часть прежней Киевской Руси. Правивший Речью король Сигизмунд клонился к жизненному закату, щупал ногой могилу. Шляхта, по обычаю и закону выбиравшая королей, могла избрать Иоанна Грозного, что стало бы историческим выбором, прекратившим давнее соперничество двух русских государства. Политический интерес отодвинул бы как незначительный тот факт, что Иоанн родился от Глинской, дочери изменника отца Сигизмундова. Скрепляя союз государственный, паны могли склониться к браку Иоанна со старшей сестрой будущего покойника. Анна не отличалась привлекательностью. Екатерина Шведская, сестра Анны меньшая, была красивее. Важна ли красота, когда нет недостатка в наложницах? И все же сомнительно, что пригласят поляки в короли Иоанна. Француз герцог Анжуйский, брат правящего Карла IX, или Максимилиан, эрцгерцог Австрийский, император Священной Римской империи ближе им по культуре и вере. Поляки и Литва -наследники Рима, не Византии.
