Темные массы неуклюжих, обросших патлатой шерстью животных за деревьями пересекали звенящий ручей, поворачивая к топи разводья, где торчали обломанные стволы кривых берез. Навязчивый  густой скотный запах несся оттуда. Звери чуяли и видели людей, торопились уйти, хлюпкими прыжками разбрасывая воду, облепляясь плававшими истлевшими листьями, хвоей, тиной. Детеныши-сосуны бежали в середине стада и  задерживали ждавших их взрослых. Мамаши тонко звали отставших, самцы же поворачивали к людям крепкие  рога. Это были туры.

         Заметив легкую добычу,  царевич Иван загорелся азартом. Оглянувшись на отца, ища  одобренья или прося прощенья за  несдержанность, он пришпорил аргамака, и полетел к ручью, виляя меж деревьев, на ходу скидывая с плеча короткий лук, вставляя перистую стрелу. Малюта тоже не успел сказать царю слова, как последовал за ним, ведомый тем же охотничьим инстинктом. Извиненьем служило, что крупный самец остановился и, низко опустив рога, сильными скачками пугающе пошел на надвигавшегося Ивана. За Малютой поскакали Василий Грязной с  Матвеем и другие. Оставшиеся на дороге московиты осадили к государю. Свита Магнуса оказалась в авангарде.

         Наблюдая за подъезжавшими к нему всадниками, оборонявший уходившее стадо самец, вдруг испугавшись, бросил сие занятие, внезапно прыгнул вбок чащи, смял  боярышник и опутанный сорванными ветвями и плодами с листьями стремительно прошустрил под ноги принцу со спутниками. Зверь опешил у окованных в сталь всадников. Те стояли железной стеной, выставив копья. Конь Магнуса ржал, вороча от тура шею и безумно выкачивая обращенный к лесному чудовищу глаз, стремясь смять ряд  и унестись вместе с хозяином подалее. Магнус не допустил  позора. Порох на полках обоих стволов седельного пистолета пыхнул сизым пламенем. Тур вздрогнул от удара пули и с разорванным алой полосой брюхом нырнул назад в лес, пачкая кустарник густой кровью и оглашая лес  тяжелым отвращающим ревом.

         Стадо откликнулось  перекликом трубящих звуков и, сминая болотную поросль,  понеслось по разводью. Хлюпанье воды и отчаянный писк детенышей, призывы матерей, угрожающее гуденье самцов живо смешались с улюлюканьем опричников. За царевичем, Малютой устремились остальные. Лес наполнился криками людей, свистом пущенных стрел, хлопаньем крыльев и возгласами поднятых птиц. Огромные серо-пятнистые тетерева, иные лесные птицы шли вверх, задевая и обламывая сучью, раздвигая нависшую листву. Чаща стремительно оживала, оглушая, дезориентируя.

         Среди всеобщей суматохи царь оставался сидеть на  высокой тихой лошади. Он не попятился, но и не поскакал в охоту. С замершим, ничего не проявлявшим лицом он обратился туда, где открывался простор, затопленный разлившейся водой. Видел опричников, уносившихся все далее, группку охотников отставших, чтобы прикончить застрявший в трясине молодняк. Рынд вместе с  Малютой, окруживших подломившего ногу волосатого темно-рыжего самца, обращавшего к нападавшим кривые рога, щерившегося застрявшими в черном загривке и под ребрами стрелами. Неприятное ожидание царя передавалось Феодору. Спустившись из повозки, он схватился одной рукой за стремя отцовой лошади, другой – не выпускал клетку с бившимися в ней чувствовавшими лес щеглами. Годунов гладил морду обеспокоенной царской лошади и глядел то на царя, то в сторону охотников, ожидая неследовавших распоряжений. Около царя остались старые неверховые бояре, скакать им давно было и не по силам и зазорно, сидевшие в кибитках  невесты, десятка полтора разноплеменных наемников и отряд Магнуса. Все, непогнавшиеся за турами предполагали, какие мрачные мысли роятся у государя, вмиг за азартом впятеро лишившегося войска.

         Вдалеке Малюта соскочил с коня, чтобы ножом перерезать издыхавшему туру горло. Григорий Лукьянович уже взмахнул лезвием, когда  тур дернулся, рогом выбил нож да и подцепил Скуратова подмышку. Малюта взмыл на аршин в воздух, упал вскочил, хотел влепить артачившейся скотине широченным кулаком в глаз. Промазал, щипнул пятерней кожу. Тур обреченно взвизгнул и  добитый другими опричниками забился в траве. Малюта расчесал пальцами  спутанную бороду, расправил плечи, отряхнул колени. Могучая фигура его кряжисто врастала в землю.

         Магнус  не участвовал в охоте, но с замирающим сердцем следил за происходящим. Он видел, как царевич Иван гнал стадо, как рыжая крупная самка отделилась в сторону и запетляла по разводью, расплескивая  гнилую воду. Самка забирала к обозу. Дождавшись, когда она окажется  шагах в пятидесяти, Магнус принял взведенный оруженосцем арбалет и  прицелился. С острым жужжаньем стрела разомкнула воздух. Самка, настигнутая в полете, поджав ноги, рухнула плашмя с колышущимся оперением стрелы ниже лопатки.

         Опричники свежевали пораженного самца, Малюта  же, возбужденный погоней и схваткой, с окровавленным куском мяса в пятерне, скакал к царю, тоже знатному охотнику, преподнести первину. Григорий Лукьянович показал Иоанну кожу тура с висевшим на нем белым, пронизанным кровоточащими капиллярами жиром. Иоанн выпрямился в седле и в лучах вечернего солнца молча разглядывал лицо Малюты. Царь сидел спиной к свету, Малюта – лицом. Шрамы, добытые в боях и прикрытые загнувшейся бородой и кучеряшками усов на щеках и подбородке Малюты очертились заметнее.

- Чего же ты царя бросил, верный раб?! – сквозь зубы шипяще сказал Малюте Иоанн. – Не ты ли  клялся умереть за меня в час опасности? Оставил меня одного в лесу с иноземцами!

         Малюта опустил окровавленную руку. Губы его задрожали. Он оглянулся, ища опасность. Не мог не увидеть Магнуса и смирно сидевший отряд его. Все они – посольство пред государем, только сейчас Иоанн представил их в новом качестве.

         Сердце свидетеля происходящего - Годунова сжалось. Второй он восторженно переживал превознесение Малюты, обещание назначить  «визирем», «первым  министром». Тогда выходило, не ошибся Борис, добиваясь невесты. Мария – дочь могущественного любимца продвинет Бориса. Годунов даже перестал  желать Марфу, отодвинув ее как пустой  греховный соблазн, а тут вдруг полное сговоренного тестя низвержение.

-Волчары, - продолжал скрипеть царь, - сколько не корми,  в лес глядите. Как кобели, сучку унюхавшие, кинулись за турами.

         С широкой притопленной  поляны, где свершилась охота, к отцу возвращался, как все охотники, разгоряченный  Иван. С пылающим лицом он вступился за Скуратова, прося высоким срывающимся голосом:

- Не отчитывай Григория Лукьяновича, отец! Разве помешает свежатина? Побаловались молодечеством, а то скучно едем!

         Царь дернул уздой и захрипел на сына:

- Тебе мало полного обоза провизии, Ваня? В три горла жрать желаешь?! Никогда предательства не прощу!

- Какое же предательство, отец?!

- Молчать!! В каменном мешке сгною! Кривым ножом горло на Поганом Болоте разрежу! Да я сейчас… - царь хватался за ножны. Рассерженная рука его срывалась с ремня, в неистовстве забыв, как вытягивается сабля.  Глаза его налились молоком, выкатились из орбит, он бился трясучкой. Ничего не видел и не слышал, кроме негодования его одолевавшего.

         Малюта и Иван отдвинулись от Иоанна. Стояли подле с потупившимися удрученными головами Годунов, Бомелий, Лензей, Зенке. Все прорицатели и лекаря словно  язык проглотили, замер с клеткой с верещавшими щеглами  Феодор. Лишь его птицы не понимали происходящего.

- Скучно ему! Скучно! – повторял царь и больше уже не слагал слов. Шипел: - Лишу царства. Отдам вот..  Магнусу. Пусть на Великом княжении сидит! Иноземцы, они поразумнее вас дураков.

         Царевич Иван хлестнул жеребца арапником, повернулся и, оставив отца, на дикой скорости поскакал в конец обоза. Там, стараясь остыть, он распорядился уложить в телеги на свободные места туши туров. Зная характер отца, он перетерпевал публичную обиду. Никто не воспринимал слов Иоанна всерьез, все ждали, когда минет гроза.

         После вспышки гнева Иоанн жмурился, будто исхлестанный арапником и продолжал кричать, обращаясь к окружающим: