Напряженность Магнуса веселила царя. Иоанн поднимал цену Старицы. Братьину вотчину отдает принцу за племянницей. Хорош дворец?! Здесь ему  жить да детей плодить.  Магнус поводил плечами, не отказываясь. Не поймут его в Дании, коли осядет он в бревенчатом доме, крытом соломою, среди гусей, куриц и коров. Принц привык к запахам платков надушенных, а не к вони провинциальных хлевов и свинарников. Подавай ему пиры и ассамблеи, где украшенный регалиями гофмейстер торжественным голосом возвестит его явление: Магнус, король  Ливонии, с супругой. Тогда и старший брат Фредерик II Датский подвинется. Не давало покоя Магнусу Фредериково первородство.

         Пили и ели до утра. На зорьке Малюта с Годуновым отвели качающегося государя в покои убиенного брата. Царь лег на широкую деревянную кровать, утонул в перине. Пока царь не заснул Григорий Грязной привел «жену» Географуса, стоявшую на представлении под стрелами. Григорий ее прежде в чулане опробовал, не оплошала бы.

         Яков Грязной стоял на страже у крыльца, довольный, что веселье обогнуло царских невест, не были они призваны пред царевы очи, когда пьяный разгул не мог гарантировать безопасности девичьей чести. Предрассветный холодок заставлял е ежиться, Яков пребывал в  вымученном бодрствовании и думал, не разбудить ли Матвея, спавшего за княжеским крыльцом на охапке сена и обязанного сменить, когда заметил высокую согнутую фигуру, кравшуюся  вдоль плетня с вывешенными на нем после празднества на просох горшками. Яков, на ходу сапогом пнув племянника, с обнаженной саблей пробрался ближе к идущему человеку. Над плетнем он видел плоскую суконную шапку. Низ лица неизвестный замотал платом.

         Матвей сел на соломе, тер заспанные глаза. Вчера принял на грудь винца немало. Чудодейственная мальвазия  стучала в голове, наливала свинцом  непослушные ноги. Поправив съехавшую шапку, Матвей пошел за Яковом. Так они и шли: Грязные с одной стороны забора, кравшийся человек по другую. Он спустился в балку, где некогда разбирались в любовных чувствах царские племянницы с Магнусом, а Годунов с Марфой. Человек остановился, кого-то ждал. Грязные легли наземь, поползли к тонким стволам ивняка.

         От реки шустро поднялся другой человечишка в сером полукафтане без шапки и округло остриженной бородой.

- Ну? – спросил он, подходя к ждавшему.

- Завтра едут.

- Не врешь?

- Как же!

- Путем  каким?

-  Через Волгу и сразу к столице, чтоб миновать болота. В Старице ложный слух пустят, что идут с объездом к Твери.

         Звякнул мешочек с деньгами. Люди расстались. Пришедший сбежал к реке. Скоро послышалось движение челна и скрип уключин. В отплывшей лодке сидели уже двое. Тот, с закрытым лицом, поднялся по осыпи.

- Ты узнал? – спросил Яков Матвея.

- Один – Географус, - шепотом отвечал племянник.

- Другой – казак, не Кривой, который шибко про осаду Астрахани турками плел, а другой, что боле помалкивал… Мало ли Географусу за показ со скоморохами дали, еще денег берет, тать ненасытный!

- Надо бы  Годунову сказать.

- Кто он тебе? – возразил Яков, недовольный Борисом, ведь после того, как доверились тому в истории с Магнусовым письмом, Ефросинья Ананьина оказалась принадлежащей Матвею, будто того то вина..

         Матвей поджал губы: служба  Годунову принесла Грязным немало горя. Оба согласились донести о готовящемся на государя злоумышлении  непосредственному начальнику – старшему голове Грязному.азил Яков.!

                                                         5

         К полудню раскачались, залили вчерашний хмель свежею брагою, помолились, покаялись, получили в соборе отпущение и принялись укладываться в обратный путь. Государь позвал к себе Магнуса и, указывая на Малюту–Скуратова, командовавшего сборами воплем и отмашистым пинком, внушал принцу, что вот тот человек, кому он верит. Предан без лести, не обманет, не продаст. Не он, царь, а Малюта, сам из  Бельских, вдохновил его на расправу с знатными боярскими родами. Минули времена своеволия младших княжеских ветвей, только по-прежнему коренным не следует давать воли, ибо не знают меры. Магнус, Шраффер, иноземные офицеры, опричные головы с сомнением поддакивали Иоанну, раз он так хотел. Жадный глаз высматривал во дворе Евфимию. Ее и сестры нигде не было видно. Рыдали и прятались в девичьих горницах после давешнего унижения.

         Колченогий опричник пронес к телеге  царскую утварь, споткнулся, глаза не продравши, рассыпал из короба блюда да кубки.  Малюта схватил неловкого за загривок, показно проучил. Тумаками отделал харю в кровоточащий блин. Поминал опричную мать пройдохи словами неповторимыми. Царь невнятно заурчал от удовольствия. Уйду на покой, повторил Магнусу, оставлю  Москву Малюте. Пускай правит визирем или первым министром, как там у вас? Магнус скупо подтверждал: приструнить феодалов – дело верное. Сам-то кем был? Принц не позволял себе расслабиться. Он догадывался: неискренен Московит. Иоанн скороговоркой болтал, как пробные камни кидал: чего Магнус высказать сподобится. Держал Магнуса на испытании.

         Похвалы Малюте слышали  и Грязные, и другие начальники. Яков ожидал, что Малюта воспользуется моментом и заявит государю об опасности, ожидавшей в пути, о чем и подсказали воеводе. Малюта хмыкнул, закрутил ус, обрушился на Грязных  за неперепряженных  лошадей, и ничего не сказал. Василий Григорьевич мигнул Якову и Матвею, те тоже  смекнули помолчать бы. Не переменили установленного, не пошли к Годунову.

         Прощай, Старица!.. О малые города русские, соль земли, зачем пригнула ваши гордые шеи пьющая соки столица? Не в вас ли смысл отечества, не под вами ли почва своеобычная? Маковки церквей, стены белые, речки изогнутые под склоненными  ветлами, вы – родина, вы – боль, вы слезы. С вами родиться, вытоптать ноги на скромных лужайках пред  домом родительским, нарадоваться на журавлей в небе, на воркованье голубок в застрехе, надышаться прозрачным воздухом, среди вас  скончаться – нет ли счастья большего? Земля русская, любимая, многострадальная! За что тебя так и эдак? Не заслужила! Не уберегли!

         За сборами Иоанн сидел обочь с сыновьями посередине тройного кресла на крыльце,  клонил  ухо к старицким монахам, выводивших хором Символ Веры, сбивавшихся детей и старцев тыкал тростью. Со дворов же выводили беспокойных коней, рассаживали несших сундучки с узлами, семенивших в длинных платьях царских невест и суетливую их родню по  подводам. Кряхтя, лезли в повозки старые бояре-наблюдатели, везде они за царем с надеждою, не одарит ли, не подтвердит, что есть. Гикая, взлетали в седла за высокие луки опричные ясны соколы. Подтягивали ремни доспехов немцы, варяги, шотландцы и датчане, весь продажный сброд. Покрывали скакунов плотными попонами, тугою кожею наемники-татары, вылетали с задорным свистом за ворота, пугая зевак сверканьем бармиц и ерихонок. Вдруг из уст в уста передали новый приказ: ворочаться! Царь передумал. Завтра с утречка и двинем. Ангел-хранитель продлевал Иоанново царствование.

         Выйдя новою дорогой, Иоанн,  послал вперед лазутчиков. Два пожилых крестьянина ехали молча, остерегались лишнее слово уронить. Василий и Тимофей Грязные скакали подле них, готовые изрубить в куски, если скажется измена, рванут провожатые в лес. Чаща сгущалась, путь делся уже, прорастал меж колеи высокой жесткой  травою. Над тропой дерева сцеплялись дугою, застилали трепетное сияние солнце. Стук и треск от  цеплявшихся ветвей за повозки.

         Встревоженный государь вместе с Малютою проехал к проводникам. Спросили, чего случилось. Впереди лес сгущался, и синяя  испарина тянулась из влажного подлеска. Проводники божились: скоро выйдем на большак.

         Услышали зверей, шедших через лес. Обламывая низкий сухостой, треща валежником, задевая крупным телом о кору дубов и осин, шло вспугнутое обозом стадо. Магнус, давно ждавший проявить себя, поднял руку: рыцари звякнули вооружением, готовые к бою. Московитам была смешна их тревога.