Где обретет претендент войско? Очевидно, что Иоанн добровольно царское место не уступит. В младенчестве Владимир Равноапостольный пестовался у дяди Добрыни в Новгороде, не имел прав на киевский стол, но возвелся силою. Двоюродный брат Донского Владимир Андреевич, командир засадного полка, чей удар решил исход Куликова сражения, так был силен, что великий князь особый договор с ним на дружбу заключал,  власть деля. Минули времена могущественных царских родственников. Глупый Юрий Васильевич,  лишь для вида, когда жив был, исполнять царевы обязанности в Москве на время братниных разъездов назначался. Погубил Иоанн  Владимира Андреевича,   двоюродного брата, и противопоставить ему некого. Больше братьев у него нет. А тут, нат-ко, старший  от первой жены отца ему явился. Править Георгию, раз жив.

         Трясли бородами бояре: некому поддержать законного претендента. В Московии бродили густые шайки разбойников. По ночам по дорогам никто не ездил. И днем на боярские и чиновничьи возки, купеческие и крестьянские торговые обозы нападали, отличалась земля Новгород - Северская, припадавшая к Литве. Шалили и скоморошьи отряды. Казачество  складывалось в Воронежских, Донских и приволжских степях. Разбойные силы разрозненны. Разве их соединит и обопрется Георгий. Да поляки дадут войско, ежели им спорной земли отрезать пообещает. Не богаты бояре собственными войсковыми дружинами, как раньше было. Влиты те в государево войско. Но как же безопасно взойти на гребень  поднимавшейся волны? При успехе перетряхнутся стольные места. Не поспевших победители в Иоанновы  защитники запишут. Отберут, чего есть. А как бесполезно рассеется волна, быть за мятеж ответчиком.

         Скупой на похвалы Иван Андреевич подозвал сына и крепко поцеловал в лоб за благую весть. Твердо сказал так: «Не ведомо мне бояре, верен ли слух о чудом спасенном Георгии или нет, вспоминаю недавнее. Когда нонешний царь воспылал гневом на Новгород  и дозволил  кромешникам на разбой и смертный грех идти, ватага всадников, голов  шесть, налетела на усадьбу родственницы моей в тех краях,  богобоязненной вдовы. Едва ли не ежедневно стекались к ней калики перехожие, убогие и юродивые, одаряла щедро. Слуги княгини прогнали опричных разбойников. Встали на защиту боярыни и жильцы земские, съехавшись на подворье числом до трехсот. Вдруг является отряд немецких наемников. К каждому немцу приставлен босяк из наших оружье нести. Тоже идут грабить. Им навстречу народ высыпал из церкви, служба как раз шла – не отдадим княгиню! Начальник иноземцев, заметив изрядное народа число, палит из пищали прямо по дверям церкви. Один убитый наповал падает на паперти. Замечая успех, отступившие кромешники вертаются. Из окон женской половины сыпятся на них камни. Опричники бегут наверх. Те же, что внизу выносят из церкви иконы и ризы. Пользуются ужасом народным. Княгиня падает в ноги командиру иноземцев, молит о пощаде. Тот отталкивает ее ногой. Княгиня бежит, спасаясь надругательства. Иноземец кидает ей топор в спину. Перешагивает через истекающее кровью тело и идет в девичью осквернять стоящих на коленах девиц-подростков молящихся… К чему? Ежели угодно Богу дать возмездие за сирых вдов, оскверненных дев, разграбленные дома простые и знатные, головы на плахах положенные, за ежечасные оскорбления –  примем мы с радостью избавителя Георгия Васильевича.

         Каждый из Шуйских  думал, как Иван Андреевич, но всем хватало заднего ума не совершать поспешного.

         Годунов вошел в  келейку в Александровой слобод. Географус сидел на табурете и беззастенчиво занимался рукоблудием, возбуждаясь на редких простоволосых девок, бегавших через двор от царских палат к кухне с горшками, снедью и помоями. При появлении Годунова Географус не смутился, извергая семя.

- Гадость! – прикрикнул Борис.

- Сам же сказал: не высовываться. Вот я и сижу здесь. До чужих девок не притрагиваюсь.

         Борис кинул Географусу на колени рушник. Географус вытер руки и чресла.

- Сколько детей могло  быть!

         Борис  рассмеялся:

- Среди вас, скоморохов бесстыжих, все такие или ты один?

- Я за главного.

- Оно и заметно.

- К бабам я ровно дышу. В драку, как иные, за них не полезу.

- Зачем тебе бабы, когда вручную  переписываешь! Анахорет ты и только.

- Ты вот сейчас какое слово сказал? – обиделся Географус.

- Слово необидное, монах-отшельник, значит… Меня поражает: когда царь с войском чуть на Суздаль не обрушился, и жители с молитвою на земле лежали, ты у острога тоже с рукоблудием сидел.

- Чего же мне  еще было делать? Вместе со всеми на земле валяться? Душа моя грешная лишь загрязнит молитву непритворную. Дано умирать, так со спокойствием. Чего же чистоту  предсмертных мыслей похотью туманить?

- Выходит, ты так, с удом в руках, к смерти готовился?

- А-то!

- Ладно - к делу. Язык без костей! Ты придумал, как Георгия Васильевича изображать станешь?

         Географус осклабился, распрямил плечи, важно прошелся по тесной келейке.

- Чего мне думать?! Ты и думай. Я – исполняю.

- Вот я и думаю, - тер лоб Годунов. – Ты можешь  изображать  Георгия безбоязно.

- Это как?.. – усмехнулся Географус. Сомнения одолевали его: - Ежели опричники меня узнают?

- Не узнают. Тебя тогда с Ефросиньей в темноте плохо  было видно.

- А рост? А стать?

- Держись по-прежнему. Георгий – царев брат, оттого с Иоанном схож.

- Так что ль изображать? – Географус  прошелся по келье. Туго вдавливал каблуки сапог в половицы, вздыбливал острый подбородок.

-  Поменьше, попроще.

- Подходит? – Географус согнулся, вобрал голову в плечи, будто тяжесть государственных дел раздавливала.

- Издеваешься? – в негодовании покраснел Годунов. – Старуху какую изобразил. Я тебе сказал – царя!

- То и был царь… после дачи крымцам ежегодных  подарков.

         Годунов схватил со стола плошку светильника, замахнулся на Географуса. Топленым салом обжег пальцы.

- Хорош, хорош, - перехватил светильник Географус. – Не видишь: работаю над образом, стараюсь. Краски ищу. Хочется же и самому удовлетворение от  выполненной работы получить.

- От рукоблудия не получил?

         Географус пропустил мимо ушей:

- Претендент, Борис, не может держаться, как царь. Он же не царь. В речи и движеньях  сквозит неуверенность – удастся, не удастся воссесть на престол, прикрыть плешь шапкой Мономаха.

- Какую еще плешь? – недоумевал Годунов. – Есть у тебя плешь, нет – никто разглядывать не станет.

         Географус  вздохнул на непонимание творческого процесса. Он подметил, что управляет моментом, и  растягивал минуты  превосходства.

- Я – иносказательно.

- Говори, говори!

- Свою неуверенность претендент выказать способен двояко. Либо он перебирает и держится важнее, чем царь настоящий, к власти обвыкший. Или, наоборот, заискивает перед теми, кто на царствие  возведет. Имея характер неровный, подобный Иоанну Васильевичу, мнимый Георгий от гордости и высокомерья легко кинется в просительство и назад, в раздраженный гнев.

         Географус смерил шагами пространство от двери к оконцу, и Годунов вдруг увидел, что перед ним царь. В сером кафтане и простых портах, остроконечной шапке Географус преобразился внутренне. Его простота наполнилась сдержанным величием, поступь исполнилась достоинства с ответственностью, словно от поворота плеч способны были возрасти или припасть налоги, а послушное войско поскакать к границам. Борис глазам не поверил.

- Откуда в тебе это?

- Веришь, что я царь? – со сдержанным величием спросил Географус, и тон был таков, что Годунов сжался, его голова лихорадочно заработала, просчитывая варианты поведения, как случалось в присутствии Иоанна. Подле царя, подле смерти.

         Годунов провел ладонью перед глазами, снимая паутину наваждения.

- Не царь ты, но мог бы им… казаться.

         Географус был доволен: