В ту ночь за неосторожный вопрос Иоанн отправил Годунова чистить опричный нужник. Иоанн же велел позвать две отборных дюжины своих невест. Снова ходил между ними, глядел. Потом по слову его их раздели, и он смотрел на голых, презирая. Тщета телесная, ветер в камышах, самки человеческие. Ему было жалко их смущения, противны они, узкоплечие и широкозадые. И сам он был противен себе.
Матвей и Яков снова караулили у дверей. Яков чувствовал крепнувшую ненависть к государю, хотел броситься на него за унижение стоявшей среди других Ефросиньи Ананьиной. Матвей косил розовым глазом на дядю, чуял его немирное волнение.
Отпустив девиц, царь пытался забыться в ласках любимцев, Федора Басманова и Григория Грязного. Гладил их молодые руки, щипал ровные соски. Его влекла жизнь, юная и трепещущая, очаровательная животность, первоцвет. Он позволял целовать себя, Федор и Григорий старались. Царя раздражала сия старательность. Любили бы они его, не будь он царем? Или не следует заботиться о пустом? В звании его дополнительное обаяние, будто то мантия какая, великолепная? Тискал он, тискал молодых и устал. От сорока лет трудно пробудить в чувствах свежесть.
До полуночи Иоанн отдыхал. Два часа хватало ему. В полночь по обыкновению встал, пробудился от удара кремлевского колокола к биению им же и назначенного. Распорядился седлать коней братии, надевать черные рясы, тафьи. Привязывать к седлам собачьи черепа и седла. Злость пресыщения гнала государя. Он ненавидел людей за их несовершенство, разматывал кнутовище гнева. Выбить бы из них плоть да оставить душу!
Черной конницей Апокалипсиса привычно полетела опричнина по московским стогнам. Наказывали бояр за названные опричниками вины. Без приговора суда били, вырывали бороды, истязали. Городская стража, видя царя впереди, разводила рогатки, пропускала отряды конницы. Могло достаться и ей за непоспешность. Злой насмешкой Малюта указывал дома Нагого, Шуйских, всех тех, кто собирал денег, да мало в поддержку Марии. Костыляли слугам. Дочерей и жен боярских тащили в московский Опричный дворец. Там лили противящимся вино и мед в горло насиловали во дворе, на улице. Царь поддерживал развлечения. Хмурился, но ломался испорченный старший царевич.
На следующее утро Федор Нагой, продрожавший всю ночь с семьей за запорами, явился на прием к царю с письмом от брата Афанасия, посла, удерживаемого крымским ханом. Письмо непрямыми словами намекало на готовящийся поход крымцев, им желали Федор Федорович и боярская клика отвлечь царя от в собственной стране злодеяний. Хитрость не удалась, царь порвал письмо, не читая. Федору Федоровичу в шею царским жезлом накатили.
Вторую ночь утомленная опричнина упивалась вином, скакала по в ужасе замершим улицам, хватала не успевших скрыться прохожих, лезла в дома, к несчастью привлекшие внимание тлевшей ли внутри лампадкой, движением занавески. Повторялось глумление над хозяевами, увоз и принуждение к соитию девиц, нередко на глазах оскорбленных, силящихся улыбаться или бесполезно вступающихся родителей. То был Господен бич, едва сопряженный с подлинной виной или наметкой смысла. Доставалось всем слоям, богатым, бедным, варяжского корня, славянских или татарских кровей. После подобного внутреннего набега царь избирал некоторых девиц или баб для себя и царевича Ивана. Феодор ничего не понимал в сладостях плотской любви. Как-то засунул мужскую принадлежность в бутыль с тонким горлышком, орал потом в страхе. Бомелий, Зенке, английские и итальянские доктора били молотком по бутыли, пока не высвободили царевича. Этот случай надолго отбил у него охоту использовать детородный орган иначе, как для испускания мочи.
Богобоязненный кроткий Борис Годунов чурался дворцовых оргий. Прятался в дальних покоях, играясь с Феодором. Кормил птиц, раскачивал младшего царевича на качелях, придерживал от падения на деревянной лошадке, бегал за ним в салки с завязанными глазами.
Иоанна тоже порой охватывали пароксизмы воздержания. Он не находил сил себя сдерживать, но его подвигали к удалению порока физическое угасание близкой старости, какая-либо болезнь пресыщения, больше – религиозное сознание греха. У Бориса за верой таилась не нуждавшаяся в чрезмерности природа. Государь весь был полем битвы желания, для царей почти не существует недоступного, и сознание тщеты совершаемого. Остывая с годами, он более любил смотреть, чем делать. на свальный грех, требуя от опричников соития при себе. Устраивал маскарады, раздавая, одевая в костюмы с венецианскими носами, в маски. Переодевал мужчин в женщин и наоборот. Были сего любители. Некоторые же вынуждены были прикидываться увлеченными, другие участвовали насильно. Дворцовый иноземный сброд: доктора, звездочеты, гадатели, модные зодчие, военные металлурги; бесчисленные прихлебатели: опричники, одновременно к нему стремящиеся и стыдящиеся боярства, само раболепное боярство, молодящиеся воеводы и приказные дьяки, надевавшие личину юношеской прыти при любви к тихим письменным занятиям; женщины: павшие или только ищущие пасть бессовестно подставляемые отцами, братьями, сестрами, подругами, свахами или лезшие во дворец без поддержки купеческие, дворянские, боярские дочери, посадские шлюхи, заморские проститутки, успевшие завести сифилис, ливонские полонянки, ревущие, терпящие, входящие во вкус и ищущие выгоду в вынужденном сладострастии, все они призывались царем для участия в размашистых сценах взаимного соития, содомии и похотливых изысков.
Картины человеческой низости лишь немного рассеивали угрюмое томление государственного сердца, хорошо познавшего, что за скотина человек. Иоанн насыщал подручных свальным развратом, выхолащивал пьяным разбродным устатком. Остро сознавая свои образованность и начитанность, а он был большой знаток книг, преимущественно духовных, Иоанн в собственных глазах поднимался до небес над плотской мерзостью. Сложное он испытывал чувство. Чего вопиют, жалуясь ему, людишки? Чему противятся? Гады они, гады! Жрущие, сеющие семя впустую. И он, долговязый, в золотой мантии, с тяжелым посохом ходил по Опричному дворцу, где во всех углах трахались, лизались или валялись, отвалившись в утомлении или пьяной неспособности.
С рассветом царь приказывал жен и дочерей боярских, других званий развозить по домам. Сам с ближней стражей ехал в окрестности. Жег подвернувшиеся усадьбы, истреблял скот. Опричники разбойничали и, казалось, не уставали насиловать. Царевич Иван с младых ногтей присутствовал, привыкал, прилаживал увлеченья отца ко нраву.
9
Нельзя жить одному, и Борис Годунов избрал Василия Шуйского в наперсники. Желал задружиться, хотя и не чувствовал сердечной склонности. Все же товарищество с порослью знатнейшего рода льстило его самолюбию и могло в дальнейшем, не в нынешних временах, быть полезным.
Борис позвал Василия в уединенную дворцовую палату и предложил по древнему обычаю, шедшему от язычества, выпить вина, смешав его с кровью. Василий подивился. Старший возрастом, он признавал Годунова старшим по уму. Отец настаивал на его дружбе с Годуновым, преувеличивая, а вернее - воображая его влияние на государя, и Василий не сопротивлялся.
Ножами оба сделали надрезы на запястьях, влили кровь в кубки. Годунов глядел на кровь, морщился. Его была жидкая и текла легко. У Шуйского – кровь густая. Годунову пришлось давить ему на предплечье, помогая хоть капле истечь.
Соединились руками, и выпили из серебряного кубка поочередно. Испачкали кровью младые бороды и усы. Вот и стали кровными братьями. Меж братьями нет секретов. Годунов предложил поделиться сокровенным.
Покладистый Василий выложил, что собирались бояре в доме его отца Ивана Андреевича, толковали, как отклонить царя от нападения на их владимиро-суздальские вотчины. Поговаривали, человечка со страхом ждут со дня на день с новым доносом на знатные фамилии. Годунов посмеялся: чего ж не является тот человек. Шуйский отвечал: есть слух, что очернительная челобитная на злоупотребления боярских кормлений в Суздале и Владимире уже составлена, да не сыщут отчаянного пройдоху, который преподнесет ее царю при его выходе на Красное крыльцо. Годунов согласился: похоже то на истину. Нет нужного человечка, вот и задержка.
