Отчего же нет Якову дороги в первые люди? Вот и на колоколах он столь чудно играет, что и Годунов учится. Но если царь против бояр, почему он из обычая перевел в закон местничество? Не он ли утвердил Разрядную книгу? Почему полками командуют не по знанию, но старшинству? И чем знатнее, тем более права на Большой полк или полк Правой руки? Что я, Годунов вон как пронырлив, а не боярин.
И все-таки им с Матвеем пришлось поработать на Годунова.
6
Скорыми переходами в три дня доехали до Москвы. Чем ближе к столице, тем оживленнее становились места. Дороги делались крепче и шире, мосты устойчивее. Распаханные поля говорили о человеке. Но подданные прятались царя своего и не выходили к дороге.
Переехали Москву-реку, увидели широко раскинувшиеся деревянные дома с соломенными крышами. Редко украшали их труб, топили по-черному. Окрестные белые строения монастырей оживляли картину. Пошли слободы. Здесь жили кузнецы и другие ремесленники. Из мастерских пахло жаром, глиною и свежеструганной доской. Сразу за улицами начинались огороды. Там бабы, дети и старики, готовясь к посеву, рыхлили почву деревянными сохами, влекомыми лошадьми или быками. Городские ремесла были более прибыльным делом, и взрослые мужчины не отвлекались.
На Неглинной и Яузе вертелись мельницы, смолачивали оставшееся с зимы зерно. Дальше протянулись лавки и шалаши, где торговали хлебом, мясом, рыбой, дровами, сеном, глиняной посудой, скобяными изделиями, громоздкими избяными остовами.
Столичные жители встречали царя с восторгом. Простонародье никогда не боялось его. Обыватели справедливо полагали: своих не обидит. Власть на Руси была властью Москвы, города же вообще владели селами. Огромная часть города жила свободно, село же состояло из холопов, смердов, безинвентарных закупов, половников, арендовавших у бояр и дворян землю за половину урожая. Свободный крестьянин, бобыль был редок.
Городские жители, торговцы, ремесленники, духовенство белое и черное, чиновники, бояре и дворяне весело приветствовали государя. Вместе с ними он довлел над землей русской. Им дышалось привольнее привязанных к земле христиан. Городские ремесла и искусства ценились значимее съестного продукта. Город кормился, не уважая тех, кто кормил.
Подобно Сцилле, выхватывавшей жертв поодиночке и предусмотрительно избегавшей пожирать их обильными толпами, глава своих государств – царь ехал величественно от Тверских ворот в позолоченном возке, выглядывал, кивал народу. В высокой венчанной золотым крестом шапке, в горностаевом охабне, осыпанном драгоценными каменьями, с оплечьями, украшенными серебром и жемчугом, в сафьяновых сапогах, подбитых серебряными гвоздецами, он должен был казаться живым богом, и его встречали как Бога. На коленях, с распущенными хоругвями, со слезами. Духовенство вздымало иконы, нескончаемо тянуло гимны. Склоненные матери протягивали к царю дитятей под благословение. Считалось, одно его прикосновение способно излечить от колтуна, парши или сухотки. Проворовавшийся приказной дьяк лез вперед целовать царскую руку, рукав. Верил, нераскрытым останется воровство после подобного государева соизволения. Безумные юродивые грозили палками царю, принимая его за въезжающего в Вавилон антихриста. Все одновременно говорили и слышали обрывки чужих слов, и вместе соединялись в единый народный организм, вибрировавший изнутри от грома барабанов и пенья труб. Царь парился в охабне, мечтал скорее добраться до покоев, вытянуться на ложе и терпел, зная, сколь действенно лекарство внешнего великолепия для подданных. До новых пышных выездов служат, без ропота, послушно.
Сзади ехали сотни опричников, ради триумфа сменивших ризы на дорогие ферязи и кунтуши. Подле каждого – сменные одна, две, несколько лошадей, взятых у новгородцев и псковичей. Гордо выпрямляли стан лучше остальных вооруженные иноземные наемники, блистали шлемами с поднятыми забралами, стальными доспехами и поножью. Кони их шли под вышитыми попонами тяжелого бархата с золотыми кистями.
Ехал обоз с награбленным трофеем. Вели ржавших лошадей, мычавший скот. Задом наперед везли на осле в рваной рясе расстриженного архиепископа Пимена. Его, бывшего соперника за митрополичий посох, все еще настороженно осматривал новый глава церкви Кирилл. Он выехал прежде царя, и теперь встречал государя, слитый с ликующим московским духовенством.
Смиренно в красном кафтане и красной шапке трясся на лошадке ближе к окошку возка, откуда выглядывал царь, - Годунов, улыбался и показывал восторженному народу скипетр и державу, им везомые. А вот выводки Вяземских, Скуратовых, Басмановых, Зайцевых, Грязных. Василий Григорьевич с двоюродными братьями Григорием Большим и Григорием Меньшим, Борисовичами, сын Меньшого – Никита, иные ветви: Василий и Иван Иванович Молчановы, Василий Федорович, Василий Иванович, Иван Иванович Ошанины, Василий Черемисинов-Ошанин, Михаил Ошанин-Молчанов. Тут же закручивает молодые мягкие усы Матвей. Федор Федорович Грязной-Ошанин скачет возле осла с низверженным архиепископом, верноподданнически пинает его. Пимен и ближайший клир, некоторые знатные чиновники – смутьяны и вороги везутся в открытых телегах для поругания. Их показывают народу будто великих пленников. Народ плюет, бросает землею, камни. Выбегая к телегам, не дают самосуда опричники, норовит съездить в хари государевым недоброжелателям. У Федора Федоровича Грязного отдельная задача. В кармане его наказная царская грамота, как везти к Москве опального архиепископа, поэтому он пуще других ограждает святителя от ударов, а тот под грозным взглядом его сдерживается благословлять проклинающих. Едут в общей массе не расписанные по опричнине полковой писец Яков, кравчий Григорий-красавец и шут Васютка, тоже Грязной. Сильно кривляется последний. То надуется, архиепископа изобразив, то, спрыгнув с кобылы, ногу поднимет, вроде обоссывая повозку с Пименом. Народ хохочет. Сие шутки понятны и смешны. Не угодил царю – катись голова, садись на колышек. Сосни под колесом. Нелегко Васютке соперничать с шайкой соперничающих царских клоунов. Грязные и в сотниках и в опричниках простых, и в писцах, и на спецпорчении, и в шутах они не пропали, показать смогли. Праздник царя – их величие.
Вернувшись из крестового похода на северные города российские, уладив церковные дела, сменив архиепископов, новгородским владыкой стал наушник заговора Пимена – Леонид, государь вернулся связать себя брачными узами в третий раз. Он торопил Годунова, и тот был вынужден обратиться с кличем ко всей родне, приятелям и знакомым привозить в московский Опричный дворец девушек. Девица – вот плата, которую требовал Годунов с любого, кому когда-то оказал услугу. Помимо товарищества с царевичами, распоряжение царской женитьбой выдвинуло его на первое место среди придворных.
Однако тайное дело скоро сделалось открытым, у Годунова появились соперники. Девиц поставляли Вяземский, отец и сын Басмановы, Шуйские. Малюта-Скуратов привел обеих старших дочерей. Царь молчаливо согласился на свержение монополии стеснительного Бориса. Он не ставил сословных ограничений, равно глядел девиц и боярских, и дворянских, и купеческих, и посадских с дочерьми крестьянскими и дочерей лиц духовного звания.
Царь резво отбирал красавиц. Смотрел в день по одному, по два десятка и более. Поток нарастал. Царь глядел десятками, сотнями. Выстраивал группами в ряд в большой палате и прохаживался, выбирая. Заставлял девиц гулять туда-сюда, поворачиваться, улыбаться, танцевать под музыку игравших умельцев. Задавал каверзные вопросы, сыскивал остроту ума.
Странно, но когда он смотрел девиц по одной, почти все они ему не нравились. В бабьем скоплении царь терялся. Первая симпатяга оказывалась маленькой рядом с девушкой высокой. Высокая же казалась чересчур дородной или тощей верзилой на фоне средних соседок. Ни единой не было совершенной. Сравнение разоблачало секрет обаяния. Все тайно или явно были неуверенны в себе, у всех имелся недостаток, который стремились прикрыть платьем, чужой косой, челкой, румянами, белилами или хитрым бойким поведеньем. В разговоре претендентки на супружество государево обязаны были перечислить свое имя, имя родителей, братьев и сестер, других родственников, разгадать нехитрую загадку, пересказать нехитрую историю, подчас с намеком на пошлинку. Все были чем-то похожи, никто не выделялся кардинально, и растерянный пресыщенный царь серчал, выходил из себя.
