Сестра Ирина, расцветшая двадцатитрехлетняя красавица, любила окружать себя монашками, перехожими странницами. Щедро одаряла, кормила. Взамен слушала наставления, пророчества о скором Тысячелетнем царстве. Вот и сегодня, одетая в черное, чуть ли не в схиму, она сидела среди полудюжины старух, умиленно плакавших о православных рабах в турецких землях. Две бабки, ходившие в Святую землю, вещали.
Борис остановился и стоял, переводя дух. В другой раз он индифферентен был бы к богоугодному времяпрепровождению. Соглашался: России не след тягаться с Европой, дело ее – юг. Тогда рассужденья о злых крымчаках и оттоманах уместны. Жалко, здравый смысл восставал: как же бабки безопасно добравшиеся до Иерусалима, молившиеся в нетронутом храме Гроба Господня, омывавшиеся в Иордане, вернувшиеся в целости и сохранности с дальней дороги, щебечут про мусульманские зверства? Подобная неблагодарность дорого бы им стоила, прозри гостеприимцы, какими перлами низкого красноречия украсится старческая благодарность за ночлег и подаяние в Блистательной Порте.
Нежные прелести Ирины натягивали черное платье. Ее лоно требовало рожать, созревшие груди – кормить. Она же с вымученным постным лицом сидела и нюхала затхлый старушечий запах умирания. Борис был глубоко религиозен, но он не забывал с молитвой и действовать, пусть русские припадки бездействия, полаганья на авось его и одолевали. Сейчас он был не в том настроении. Ирина замечала и умоляла глазами погодить. Борис слушать не стал. Торопливой горсточкой возложил на плечи крест и погнал монашек прочь. Бабки огрызались: «Что же это?! Почему же?!» Мол, приструни братца. Будто деньги, которые старухи получали, были не Борисовы.
Борис швырнул вслед убегавшим бабкам сонники, «Жития», «Часословы» и «Зерцала». Растворил окна пустить воздух в горницу, сел на сундук и пригорюнился. Жалостливая Ирина, оглянувшись на бабушек, бросилась к старшему брату. Борис отворачивался. Ирина взяла Бориса за пушистые щеки и почуяла струившиеся среди волос обильные слезы.
- Что стряслось, Боря?
- Ничего! – отмахнулся брат, а слезы бежали и бежали.
- Я могу чем-то помочь?
Этот доверчивый проникновенный вопрос всколыхнул Годунова. В нем включилась некая глубинная душевная машина, и он, прислушиваясь к ее тягучим вспрыскам, проиграл варианты использования слабой женщины. «Можешь попробовать помочь», - подумал он. Подобно всякому придворному, он стремился занять любое освобождавшееся место наверху. Сие было необсуждаемо, выступало инстинктом власти. Никогда его не беспокоило: так и жизнь пройдет. Все жили схожим образом, особо – Иоанновы относительно неродовитые выдвиженцы. Врожденный опыт шептал: окольные пути самые короткие. Борис с натугой заговорил, что наиболее обеспокоило его в свежо разыгравшейся сцене в хранилище. Чуя боль царских пинков, он отхлебывал холодный квас, поданный Ириной, внешне успокаивался и, ронял короткие фразы, сокрушаясь о старости Иоанна. Угрюмая кожная синева. Чело в глубоких морщинах. Скулы торчат. Рот ввалился и почти беззуб. Волос лезет из клокастой бороды.
- Он скоро умрет! – воскликнул Борис. И столько боли и горечи было в его словах, что Ирина встала под образа и долго молилась о здоровье государя.
В водовороте придворной интриги, Борис воспринимал царя как данность, вечную фишку при всех иных переменных в игре, и вдруг с очевидностью поднялось, что скоро рухнет основа. Иоанн с юности боялся и готовился к смерти. Не раз о том, не скрывая , заявлял, и вот дождался: ему поверили. Скольких усилий стоило Годунову протереться в любимцы. Причем, он был на особых ролях, не в том смысле, как Курбский или Сильвестр, Адашев, Малюта-Скуратов, Богдан Бельский или, не дай Бог, Федор Басманов с Григорием Грязным. Положение ему выдалось скромнее, незаметнее: носить за царем скипетр да державу, помогать Иоанну одеваться к выходам, развлекать и ухаживать за обоими царевичами, потом – только за Феодором, пробовать и подавать за царский стол на пирах вино. Ненавязчивого добродушного услужливого Бориса оценили. Он достиг высшего, к чему мог быть призван человек его ряда. И это последнее неизбежно поколеблется с кончиной царя. Отодвижение его от Ивана в пользу управляемого, но другого человека – Василия Шуйского, внушала серьезнейшие опасения. Политическая ошибка брака с Марией Скуратовой вставала перед Борисом со всей очевидностью. Государь должен был жить, Малюта должен был жить и быть первым после царя, возглавляя вечную опричнину, - при таком раскладе Годунов процветал. Два года прошло, как сгинул временщик. Зачем лез он на крепостную стену среди штурмующих? Столь ли необходима была та ливонская цитадель, где сложил голову дорогой тесть?
- Ира, пути перекрыты мне! Нет дороги, - убивался Борис. Порывисто отодвинутая кружка катилась на пол и далее к порогу.
Ирина прижала голову брата. Он слышал биение ее сердца через влажную ткань девичьей нагрудной занавески. На мгновение Борис позавидовал чужой искренности. Но нельзя же так! Цыпленок, доверчивый цыпленок! Унесут в гнездо, растерзают клювом и когтями безжалостные московские коршуны.
Борис блуждал взглядом в глазах сестры, будто обладали те степным простором и можно было долго скакать, отыскивая то ли, это. В открытости, сестринской любви он изыскивал расчет. Если Ирина - Годунова, она должна несказанно обрадоваться варианту, им скоро предложенному. Ум Борис ценил выше остальных добродетелей. Начал с себя. Не имевшей для него никакой цены искренностью, но важной, как он полагал, щепетильной Ирине, звал к жертвенности. Ирина и без того жизнь положила бы за брата.
- Мария Григорьевна спутала меня по рукам и ногам, - говорил Годунов чрезвычайно серьезно, только глаза на всякий случай смеялись, выработанная годами неотмываемая защита от московского придворного ехидства.
О привязанности к супруге Борис умолчал. Этим он не задавался. Там не было дивидендов. Он настраивал Ирину на принятый лад: брак – сделка, заключаемая между старшими в двух единящихся родах, где мнение молодых – последнее. Иное дело, что выгода Бориса в предстоящем деле была очевидна, для противной же стороны - сомнительна.
С болезненной и все нарастающей откровенностью, по мере убеждения в жадном отзывчивом восприятии слушательницы, Борис выложил, как брак его перестал быть полезным по смерти Малюты. Ирину не удивилась рассужденьям, пронизанным материальным. Ей ли не знать о практичности брата! Помимо накоплений предков, эта практичность и обеспечивала достаток, с которого Ирина жертвовала в монастыри и на странниц. Однако от младых ногтей в ней жила истина: супружеские узы - навсегда. Обиход царя, старшего царевича, многих из знати вопияла морали, но не ждет ли их потустороннее божеское отмщение? Брат не пойдет по златым выморочным стопам, да такому мелкому, как он, и не дозволят. Смертные грехи – не привилегия ли помазанников? Зачем горевать о том, чего не изменить? Венчался с Марией – живи. Недавно брак с дочерью всесильного параксилиарха был верхом мечтаний Бориса. Ирина вспомнила умиленного Годунова, когда архиерей вел его с Марией вел вокруг аналоя в Успенском соборе. Молодые цепко ухватились за рушник под проникновенное пение хора и гордо поглядывали на завистливую знать. Тогда Годунов был победителем, обидно недолго, и вот брат укорял промысел, горевал, и как! Жена называлась жерновом, привязанным к ногам. По гибели отца Мария стала бесполезной в продвижении супруга. Ирина подмечала, как тупился Борис, смотреть не решался на Марию, скрывая снедавшие его мысли. Мария возмущала супруга, как возмущает извилистый весенний поток огромный камень, неожиданно вставший поперек русла. Вода бьется, кипит, кидается на один берег, другой, старается перескочить валун сверху, подрыть снизу, а он крепок, велик, нет ему обхода.
Свойственник первой супруги отца Иоанна, дружка покойной царицы Марфы, рыдал в подол отзывчивой сестры не в силах изменить предопределенное. О как желал бы он возродиться, отмотать назад время, чтобы произвести выигрышный ход! Борис не видел кандидатур себе в невесты, но ход с Марией Скуратовой был безрезультатный. Та-то привязалась к мужу, воспринимала его данностью по гроб, с чем не смирялся его постоянно размышляющий верткий ум. Лишь царь и наследник обладают правом жениться многократно. Изобретая придирки, отстранять жен и заточать в монастыри. Подданным то заповедано.
