Ответом стал третий поход Батория, предваряемый письмом: «Хвалишься своим наследственным государством, не завидую тебе, ибо думаю, что лучше достоинством приобрести корону, нежели родиться на троне от Глинской, дочери Сигизмундова предателя. Упрекаешь меня терзанием мертвых: я не терзал их, а ты мучишь живых. Что хуже? Осуждаешь мое вероломство мнимое, ты, сочинитель подложных договоров, изменяемых в смысле обманом и тайным прибавлением слов, угодных единственно твоему безумному властолюбию. Называешь изменниками воевод своих, защитников Полоцка и иных городов, честных пленников, коих мы должны были отпустить к тебе, ибо они верны отечеству. Берем земли доблестью воинской и не имеем нужды в услуге твоих мнимых предателей. Где же ты - Бог земли русской, как слышал, зарвавшись, велишь именовать себя на пирах рабам несчастным? Еще не видали мы ни в единой битве ни лица твоего, ни сей крестоносной хоругви, коей будто бы обладаешь и коя спасет Русь. Страшатся угроз твоих не соперники, но лишь бедные россияне, которым не повезло родиться во время твое. Жалеешь ли крови христианской? Назначь время и место, явись на коне во всеоружии, решим поединком един на един спор. Да правого увенчает Бог победою!»
Баторий более не желал торговаться с нашими послами и гнал их из свиты. Передавал с ними Иоанну книги, изданные на латинском языке в Германии, где князь Курбский и посетившие Русь иноземцы зло высмеивали российские обычаи, неистовство и самодурство самого царя. Издевался над чаемым происхождением московских царей от брата Августа, называл русских даже не ордынскими данниками, но крымскими, советовал Иоанну чаще читать покаянный псалом, плакать над невинно убиенными. Послы остереглись бумаги, бранную Стефанову грамоту передал царю литовский посланник. Иоанн велел читать вслух, не ожидая слов беспримерных. Вместе слушал перевод ближний круг, сыновья, дочь и бывшие в Слободе бояре. Все онемели. Царь побледнел и после долгого молчания сказал тихим ломким голосом: «Мы будем отвечать брату нашему королю Стефану». Встав с кресла, царь молвил послу учтиво: «Кланяйся от нас своему государю!»
Московский гонец Шевригин, посланный в Вену и Рим, вернулся с двумя новостями: из первой – с печальной, из второго - с ободряющей. Император Рудольф отказывал Иоанну в помощи под предлогом необходимого согласования союза с имперскими князьями, для чего требовал времени. Императоре не находил возможным даже отправить послов в русскую столицу, как будто имея в них недостаток! Зато папа Григорий XIII живо заинтересовался обменом с Иоанном, обещал любую помощь по сближению церквей. Императорский посол Кобенцель говорил на аудиенции: «Несправедливо московитов считают врагами нашей веры. Так могло быть прежде. Ныне же россияне любят беседовать о Риме, желают его видеть. Знают лучше многих немцев и французов святость Лоретты. Когда был я в Москве, не усомнились даже вести меня к образу Николая Чудотворца, главной святыне сего народа, услышав, что я древнего Закона, а не Лютерова, для них ненавистного».
Ласково приняв Шевригина, одарив его золотыми цепями и бархатными ферязями, взамен приняв богатые шубы, папа велел прославленному богослову иезуиту Антонию Поссевину ехать сначала к Баторию, потом – в Москву, разобраться в причине кровопролития и умерить оное.
Антоний ехал, найдя короля уже в Вильно, куда стекались войска со всей Речи. На призыв к миру Баторий отвечал так: «Московский государь хочет обмануть Святого отца. Видя грозу над собою, рад все обещать: и соединение вер, и войну с турками. Но меня не обманет. Иди в Москву и действуй, я не противлюсь. Знаю только, что для выгодного и честного мира мне надобно воевать. Сей мир мы получим, даю слово». Миротворец Антоний, благословив короля на дела, достойные христианина и героя, отбыл в Москву. Баторий по его отъезду направил войска к Пскову.
Иоанн вверил оборону Пскова князьям Шуйским, рассчитывая на очищение их прежних вин подвигом вряд ли возможным перед лицом значительно превосходящего противника. Беда была оттого, что царь как всегда распылял войско, лишая место главного удара неприятеля необходимого. Вместе с Иваном Петровичем и Василием Федоровичем (Скопиным) Шуйским положили руководствовать Никите Ивановичу Очину-Плещееву, князю Андрею Хворостинину, Бахтеярову и Ростовскому-Лобанову. У отправляемых воевод в Кремле в храме Успения перед иконой Владимирской Богоматери царь взял торжественную клятву, запечатленную целованием креста из рук митрополита, что те умрут, но города врагу не сдадут. На что царь передал воеводам и письменный наказ.
В Пскове воеводы подобною же клятвой обязали и детей боярских, тамошних стрельцов, старых, малых и лутчих граждан, включая и голь перекатную. Все целовали крест у архиепископа в храме Софии, плакали, умилялись, обещали умереть, взывали: «Умрем, а не сдадимся!» В Пскове было тридцать тысяч воинов. Они с горожанами поправили ветхие укрепления, расставили на стены и в стенные окна пушки, ручницы, пищали. Воеводы распределили места, где кому стоять. Часть войска оставили в кремле, остальное развели в Средний и Большой город, в Запсковье и на внешнюю земляную стену околицы в семи-восьми верстах. Везде возвышали стены: брали землю спереди оных и так сразу рыли ров. В поле копали ямы, ставили в них заостренное дреколье, прикрывали дерном на оплошность, увечье зазевавшемуся врагу. Против телег клали в узких лесных проходах бревна, усеянные сучками да деревянными гвоздями. Прятали в траву натянутые верева на спотык коней, ставили жестокие капканы.
В Новгороде стояли сорок тысяч воинов во главе с князем Юрием Голицыным, в Ржеве – еще тысяч пятнадцать тысяч вспоможения. На берегах Оки ограждал Русь от хана в тот год в новину облеченный на воеводство молодой князь Василий Иванович Шуйский с подсказкой опытного Шестунова. В Волоке расположился великий тверской князь Симеон, Мстиславские и Курлятев с основными силами. Государь собрал в поле триста тысяч воинов, чего никогда не было.
Иоанн выехал из Слободы и прибыл в Старицу, третью свою резиденцию, со всем двором, боярами и личной дружиною, сменившую названием опричную. Полагали: он принял вызов Батория. Однако, по годам и здоровью царь не годился для дуэли.
Повсюду от Смоленска до Старицы иезуита Поссевина встречали с большими почестями, как некогда Магнуса. Везде звонили колокола, выходили делегации с хлебом-солью. Духовенство дружелюбно улыбалось и раскланивалось, ожидая перетянуть иезуита в греческую веру. Он надеялся на обратное. Девки меж тем плясали, парни играли на дудках, гуслях. баянах. В обильных застольях с головами, купечеством, клиром и чиновниками, где с трудом разбиралось косноязычие подвыпивших толмачей, к венцу празднества доходили до клятв в вечной дружбе востока и запада. Современники признают: дотоле не оказывалось в России такого уважения ни королевским, ни императорским послам, как Поссевину с четырьмя монашествующими братьями.
Поссевин получил два дня на отдохновение, после был представлен царю в роскошном перестроенном расширенном Старицком дворце Владимира Андреевича. Антоний поражался количеством и богатством одеяний вельмож, повсюду ходивших за своим государем, толпившихся во дворе и на верандах, толпившихся в прихожих, отчего и при открытых настежь окнах стояла жара невыносимая. Он замечал, как сановники и попы шипят друг на друга и толкают соседа, стремясь оказаться ближе к царю, слышать каждое слово, подсказать что-либо всегда лестное.
О правую руку Иоанна был царевич Иван, двадцатисемилетний расплывающейся стройности юноша, с лицом, опухшим от ночных переутомлений и государственных отцовых заданий, вынужденных прерывать бесконечные безудержные развлечения. Оба царя, настоящий и будущий, с готовностью встали к вошедшим послам. Открыто разглядывали с их темные бордовые одеяния, атласные кушаки пояса, выбритые темечки, лоснившиеся при снятых круглых не по размеру маленьких бархатных шапках. Иезуиты целовали руки властителям и передавали папины дары: большой серебряный крест с изображением страстей Господних, четки с алмазами и книгу в роскошном переплете о знаменитом Флорентийском соборе, провозгласившим соединение греческой и римской церквей при главенстве папы. В зачитанной монахами грамоте Григорий XIII писал о сердечном расположении к русскому царю, отдельно обращался с приветом к обоим царевичам, дочери Иоанна Евдокии и царице Анастасии, в Риме не знали, что та давно мертва, безутешный вдовец после нее венчан с трижды, не венчан более.
