До обиды тяжело чувствительному Бомелию было выполнять в Московии обязанности, за кои щедро награждал Иоанн. Ревностные и завистливые доморощенные лекари отметали круги кровообращения, строение сердца и другие научные данные, устоявшиеся и известные в Европе. О чем можно было спорить с доморощенными врачами, когда те мыслили устаревшими категориями пневмы, сухости и теплоты, пятью стихиями, позаимствованными в Византии. Бомелий терпел, не срывался на квасного бородача, несшего больному иконку, тряпицу с гусиным салом, притиранье из кукушьих яиц, выжимку мозгов суслика, терпеливо объяснял преимущество порошков и пилюль, изготовленных химией. Ремесло астролога вообще почиталось дьявольским. Ежедневно Бомелий ожидал, что попы изувечат его посохами. Они и пихались, пользуясь случаем. Питье и пищу Бомелия пробовал Зенке. Отрава у московитов была примитивная, растительная, но и она спровадила бы восвояси, если не на родину, то к Отцу Небесному голландского умника.
9
Крымчаки скатывались в подбрюшину России. Там ждало доброе солнце, свежее море, нега закатов и очарованье рассветов. В теплой ночи станут крымцы попивать терпкий чай, посасывать мундштук кальяна с травой, навевающей грезы, жевать сладко-перечный бетель, глядеть на кучерявые шумящие волны, благословенные золотом луны и звездой Магомета. Много праздных удовольствий можно извлечь, продав с выгодой тысячи рабов, коих гнали они из Московии. Даст Аллах, лето не кончится, успеют сходить еще и в Польшу, приведут и оттуда девиц да парубков довольно. Не ладится у турок последняя война с австрияками, вот и пополнят крымчаки схваченной славянской молодежью поредевшие янычарские ряды. Многие предпочтут рабство воинской службой. Девицы пойдут в гаремы и на услужение… Все-таки большое сомнение одолевает хана Девлета. Усердно положенным пятикратным счетом становится он на молитву, а не ясна ему воля Всевышнего, нужно или нет кинуть утомленное войско в новый набег на страну иную. Оглядывает он нукеров, ищет неутомимости в мурзах и юзбашах.
Мурза Утемиш–Гирей гордо гарцует на арабском скакуне, стоил тот двух десятков невольников. Хлестнет коня нагайкой, пронесется мимо вытянувшейся толпы московитских узников. Пыль скрывает начало колонны, теряется в летней натянутой поволоке воздуха ее конец. Не жаль Утемишу ни девиц, спотыкающихся, натаптывающих ноги о плотную землю, ни юношей, утомленных длинными переходами. Взгляд мурзы – огляд хозяина: довести до рынка, не испортить товар. Когда видит выбившуюся из сил милую девушку, сажает ее на телегу, скажет дать воды или кумыса, бросить в подол краюху серого хлеба, пожалеет и ладного молодца. Получит плетью тот по спине за то, что не крепится, но и попить дадут. Если же мать кормящую, поспешностью взятую, завидит Утемиш, велит отбирать младенца. Бросят писклю в канаву, не нужна помеха. Повзрослее мальчиков везут в обозе охотно. За них хорошие деньги платили башибузуки, лелеявшие поросль для чиновничьих должностей в захваченных балканских землях, не забывали и про удовольствия плотские. Взятые сызмала, воспитанные в семьях богатых или на средства султана, часто были они хозяйственнее, усерднее, рьянее единокровцев, от природы склонных к праздности. В бою составляли элитные части янычар..
Темными степными ночами подкрадываются к растянувшейся колонне двуногие хищники. Ногаи, черкесы и авары хотят урвать кусок человеческого пирога. Бросив под Москвой Девлета, уведя своих рабов в места надежные, на рынок в Кафе, они успели обернуться для ограбления грабителей, недавних и будущих союзников. Под пологом ночи ползут к стоянкам крымцев разведчики, зажали кривые ножи меж частыми зубами. Кинжал уже в руке, обрезаны ремни, коими связаны невольники. Стремительно сменен владелец. Кинувшийся караул перебит. Ранена, пострадала в схватке и добыча. Разгорается ночной бой, делят кость дармоеды. Наутро оставят крымчаки на дороге рабов, в суматохе убитых, расползутся покалеченные. Куда? Ленивым холодным взглядом окинут жалобно взывающих жертв, спешащие степняки. Четвероногие и пернатые доедят, доклюют.
Минули шесть каменных башен-стражей Перекопа. Проехали степь. Спустились по серпантину округ красных Крымских гор. За поставленными вдоль синего моря круглыми юртами выросли каменные цветки юго-татарской цивилизации. Здесь устремились в пронзительное синее небо белые мечети с нитями минаретов. Умелые мастера Сирии и Аравии вырезали завитки арок, сложили изящные, станом девушки, фонтаны. Невольники златого полуострова ткут роскошные ковры, шьют пышные одежды. Культура, равная Стамбулу, проявилась величием и блеском северного Востока. Кочевники брались за земледелие, строили сами и заставляли пленников строить корабли, ковали оружие, обзаводились завезенными пушками и ружьями. В медресе по сурам Корана учились грамоте, впитывали общечеловеческую мудрость. Суд шариата упорядочил столкновения интересов… Поздно Трехсотлетнее паразитство на Руси отравило зачатки созидания. Подпитываясь летними набегами, кормившими год, если не жизнь, привыкли потреблять, ленились производить, снисходили торговать и обменивать.
Мурза Утемиш - просвещенный человек. Он не претендовал наследовать крымский трон после стареющего Девлета, но стремился жить в удобствах удовольствий, не уступающих ханским. Мурза сразу обратил внимание на сестер Ананьиных. Они достались великим трудом, после кровопролитной битвы, значит, среди московитов имели особую цену. Утемиш предположил, не царского ли они гарема, слух о пребывании которого в Кремле витал в воздухе. Допрос Якова Грязного, Утемиш своей рукой хлестал его плеткой и батогами, сек розгами, не прояснил истины. Яков молчал, готовясь умереть за любимую. Утемиш повалил пленника на землю, бил сапогом, не умертвляя. Яков был не мускулист, да жилист. Зубы были целы. За такого можно получить хорошую цену.
Утемиш - знаток наслаждений приказал привести в походную палатку Дарью. Начав с младшей сестры, он рассчитывал шаг за шагом подниматься по лестнице утех. От неоформившихся сладостей к расцветшим. Дарья не подпускала, дралась, кусалась. Мурза не ощущал особого возбуждения, только неудобно было пред слугами. Утемиш распорядился распять ноги девицы на деревянном козле, где растягивали седла. Дарью держали четверо нукеров. Девушка извивалась, сыпала проклятьями, сменяя их мольбами к Богу и бесполезно - великодушию человека. Мурза вялым членом водил по нераспустившимся девичьим прелестям. Пальцем он проколол то, что девица больше всего берегла.
Дарья вздрогнула, затихла. На милом бледном лице ее появилось выражение глухой окаменелости, некоего тайно принятого решения. Далее ее уже ничего не трогало. Отданная нукерам, она закрыла глаза. Жадные плотоядные очи, слюнявые губы толкались подле нежных персей, узкого с ямочкой подбородка. Бесчувственную, несопротивляющуюся ее поднимали на бедра, совершали ритмичные движения, подсказанные инстинктом. Дарья не отзывалась. Первый нукер пробудил в ней едва замеченное за стыдом чувство едкого раздражения. Она приняла его гордым неподдающимся зашоренным разумом, превратилась в тупую куклу с разодранным, кровяным месячинами влагалищем. Утомившись, слив семя, нукеры бросили Дарью в телегу обоза. Она лежала, видя низ лица через щель прикрытых век, облизывая спекшиеся губы.
Наутро Дарью нашли повешенной на кушаке платья, зацепленного за оглоблю. Она сидела, склонив на острое плечо голову, окончательно ничего не чувствуя. Узнав о гибели Дарьи, мурза расстроился. Он подумывал включить ее в свой гарем или подарить другу. Ни того, ни другого он не мог сделать, не попробовав плод. Друг оскорбился бы, он сам обманулся бы, наткнувшись на бесстрастие жены. Впрочем, он не определил, была ли страстна покойница.
Привели Ефросинью. Она уже знала о кончине сестры. Обдуваемая сухим степным ветром, стояла с красными слезящимися глазами. Ковыль стелился по-над полем, лобызал точеные девичьи ноги. Молодые крымчаки разглядывали ее, так псы глядят на мартовскую суку. Совершенство царской избранницы заставляло изумляться испытанные сердца. Красота Ефросиньи обезоруживала. Прекрасное настолько было заложено в природе ее тела, что завораживало, навевало о нечто большем, чем простое физическое обладание. За маленькими ступнями – гладкие голени, потом бедра с зовущим изгибом, точеная талия, округлый живот, способный вынести положенное, высокая грудь с родимыми пятнами сосцов, лебединая шея, три робких волоска, трепещущих в воздушном порыве, пронзенные солнечными искрами. Все звало и останавливало, пробуждало чувство эстетическое, едва подспудно знакомое кочевым грабителям. Нукеры переминались с ноги на ногу, не ведая, отдаст ли мурза Ефросинью им, сам ли попробует. Сомнения вызывало, что, если тело, помимо Ефросиньиной воли, звало, то лицо отторгало. Полное очарования в минуты покоя или приязни, оно излучало сейчас ненависть, презрение, отвращение, гадливость. Раздетая мужскими похотливыми взглядами, она стояла, защищенная броней внутреннего пренебрежения и насмешки над опасностью. Выражение лица ее было столь неприятно, что чувствительный Утемиш приказал замотать ей голову тряпкою.
