Музыка оборвалась. Марина сникла к ногам Сигизмунда. Слезно благодарила короля за покровительство, рыдала: в Москву ехать не хотела. Смешенья девичьих чувств Власьев не понял. Он осуждал: ему в ногах поваляться не в грех, посол, а она – царица.
Король ласково приподнял Марину с колен. Она помогала ему, сама вставая.
- Чудесно возвышенная Богом Марина, никогда не забывай, чем ты обязана стране своего рождения и воспитания, где оставляешь любящих ближних, где нашло тебя счастье необыкновенное. Питай в супруге дружество, к нам - благодарность за сделанное для него мною и твоим отцом. Имей страх Божий в сердце, чти родителей и не изменяй польским обычаям. Я стану тебе названным отцом.
Король снял шляпу, перекрестил Марину и велел отцу Юрию сопровождать дочь в Россию. Власьев подметил, что король чересчур часто говорил про счастье Марины, будто завидовал. Второе: на материальные дары жениха поляки отвечали духовным: громкими титулами и зрелищами, кои существуют не долее их показа. Третье: тесть и родня его чуть из штанов не выпрыгивали от успеха. «Ой, не пара Марина ему!» - смекал Власьев про Димитрия.
Власьев еще задержался в Кракове, чтобы присутствовать на бракосочетании короля с австрийской эрцгерцогинею. Вдовец Сигизмунд женился вторично.
Вперед послов в Москву отослали перстень невесты и живописное ее изображение. Власьев выехал в Слоним 8 декабря. Остановился на границе, ожидая поезда невесты. Она не ехала. Марину шокировало поведение Власьева и иже с ним… Если таковы все русские, гадко. Жизнь отчего-то казалась разбитой. Хоть как-то развлекаясь, девушка бесконечно подгоняла московские шубы да нанизывала жемчуг для придуманного колье.
Суд, составленный из представителей разных сословий, разбирал дело Василия Шуйского и его братьев. Купец Конев и несколько торговых людей показали, что заговорщики хотели вооружить против Димитрия народ, свергнуть как польского наемника. Вменялась клевета о скором разорении церквей, насильственном перекрещении народа в римскую веру. Димитрий – Гришка Отрепьев. Ходящие повсюду с царем иностранцы оскверняют Кремль и соборы, и так далее.
Утверждают: Шуйского пытали. Он не выдал никого. Его присудили к смерти, братьев – к высылке из Москвы. Василия поставили на возвышение Лобного места. Воткнутая секира торчала обок от плахи. Порядок наблюдали стрельцы и конные казаки. Меж зубцов стен и из окон башен глядели воины Кремлевского полка. Все казалось несокрушимым. Зрелище показательной казни возвращало к Иоанну.
Петр Басманов зачитал стекшемуся с торговых рядов народу царскую бумагу:
- Великий боярин князь Василий Иванович Шуйский изменил мне, законному государю вашему Димитрию Иоанновичу. Коварствовал, злословил. Ссорил меня с вами, добрыми подданными. Называл лжецарем, хотел свергнуть с престола. За то осужден на казнь. Да умрет за измену и вероломство!
Под треск барабана, опять заграничный образец. С Василия сорвали кафтан и рубаху. Тщедушный с некрасиво выпятившимся животом, поверх которого сверкал золотой крест и ладанка, Шуйский стоял перед толпой, готовый к смерти. Тонким срывающимся голосом Василий воскликнул:
- Братья, умираю за истину, за веру христианскую, за вас!
Но вот из Константиново - Еленинских Кремлевских ворот показался всадник. То был чиновник, привезший помилование.
Народ был разочарован. Позже внешне смиренный, внутри неумолимый Василий скажет, что его простил не Димитрий, уговорившая, мягкая сердцем царица-инокиня Марфа Нагая.
Князей Шуйских Дмитрия, Александра и Ивана (Пуговку) выслали в Галицкий пригород. Отчины описали. Движимую рухлядь выставили на распродажу.
Василий, неуспокоившийся, но ставший осторожным, был оставлен в столице. Он сидел в пустом Китай городском родовом доме, целовальники вывезли даже образа, с ненавидящей тоской глядя на громыхавшие телеги со снедью, шкурами, столами и лавками, провозимыми на торг. С сочувствием приезжали «патриоты»: князья Василий Васильевич Голицын, Куракин, Михайло Татищев и другие. Из святителей заезжали казанский митрополит Гермоген и епископ коломенский Иосиф. Увезенные иконы заменили новыми, еще лучшими.
Убить Димитрия вызвался тот самый Шерефединов, который вместе с Молчановым прикончил Феодора Борисовича с матерью. Он взялся подговорить нескольких кремлевских стрельцов.8 января заговорщики явились во дворец. Нижняя стража спросила, куда стрельцы идут. Возник спор и драка, все были в подпитии. Шерефединов бросил остальных и бежал. Семерых схватили. Допрашивали, и они признались.
Димитрий вызвал построиться Кремлевский полк. Выехав на коне, он сказал выстроенным рядам:
- Мне очень жаль вас. Вы грубы и нет в вас любви. Зачем заводите смуты? Бедная наша земля и так страдает. Что же вы хотите беспрестанными ссорами довести ее до конечного разорения? За что ищете меня погубить? В чем моя вина? – спрашиваю я вас. Вы говорите: я не истинный Димитрий! Докажите, и вы вольны лишить меня жизни! Моя мать и бояре мне свидетели. Я жизнь свою ставил в опасность не ради своего возвышения, а чтобы избавить народ, впавший в крайнюю нищету и разорение от неумелого вороватого правления гнусных изменников. Меня призвал на вше спасение Божий перст. Могучая рука помогла мне овладеть тем, что принадлежит мне по праву рождения. Говорите прямо. Говорите свободно: за что вы меня не любите?
Насельники Кремля, торговцы, проходящие зеваки и стрельцы пали на колена:
- Царь – государь, смилуйся! Мы ничего не знаем. Укажи. Кто нас оговаривает.
Димитрий указал Басманову вывести перед строем семерых преступников. Те были без козырей, в разорванных охабнях. Жалко каялись. Валили вину на Шерефединова. Ползали в грязи и снеге под копытами коней.
Димитрий молвил со вздохом:
- Вот они повинились и говорят, что все вы на меня зло мыслите.
Случившийся на сходе астраханский владыка Феодосий затряс на Димитрия посохом. Посыпал анафемой. Царь сказал ему с сердечной болью:
- За что же ты прирожденного своего царя называешь Гришкой Отрепьевым? Позвать тебе Гришку? Он тут.
Феодосий отвечал:
- Нам ведомо только то, что ты теперь царствуешь. Бог тебя знает, кто ты такой и как тебя зовут.
Димитрий эффектно вздыбил коня. Соскочил на крыльце, бросил конюшему Нагому поводья. Поднимаясь в верхние покои, он видел в окно, как терзали заговорщиков. Слышал душераздирающие вопли, стоны. Димитрий сказал Басманову про самосуд:
- Ни чести, ни законности!
Басманов сдержанно сказал, что по-другому с сим народом нельзя. По просьбе царя, он сбежал по ступенькам вытащить из побоища астраханского владыку.
И вот люди, подобно Басманову, связавшие судьбу и благополучие с Димитрием, взялись царским именем подавлять любое возмущение, зарождавшееся на Москве. Вырывали корни. В короткий срок самым распространенным наказанием стало – за истинное или мнимое оскорбление царского достоинства. Назови кто-нибудь царя не настоящим, тот и пропал. Подзуженная сторонниками Басманова толпа устраивала уличные расправы, уничтожая врагов. Среди прочих схватили дворянина Петра Тургенева и мещанина Федора, возмущавших против Димитрия, называвших его Антихристом и любимцем Сатаны. Московская чернь растерзала смутьянов, приговаривая:
- Умираете за дело!
Власти расселили Чудов монастырь, где в пику царю больше всего трепались про Отрепьева. Были приняты меры против семьи Григория, то ли недовольной за малую от него поддержку, то ли пугавшей, что укажет на лжецаря без мзды. Дело темное. Но дядю – Смирного-Отрепьева, посылавшегося к Сигизмунду для уличения племянника, с Димитрием не встретившегося, брата и мать, вдову Варвару удалили от политических игрищ в Сибирь.
Партия Шуйских нашла, чем ответить. Поляки трепали, что Сигизмунд лишь по видимости любит Димитрия. Взяв то на вооружение, бояре отправили в Краков посланцем Безобразова с письмом от уважаемых старейшин России, что народ предпочел бы неведомому Димитрию Сигизмундова сына Владислава. Через какого-то шведа передали в польский Сейм, будто мать Димитрия признала его под пытками. Де, не сын он ее. На московском престоле обманщик.
