- Здесь пред сею святой иконою я был удостоен архиерейского сана. Девятнадцать лет верно служил я Господу. На мне нет позора. Ныне вижу бедствие церкви, торжество обмана, угрозу ереси. Спаси, Боже, православие!

         Монахи, попы, дьяки, имевшие личный зуб на святителя, кинули ему черную ризу простеца. Переодетого, патриарха лишь названием, пинали, били его. В телеге везли из города для заключения в Старицком монастыре. Многие слышали, тут же распространилось по Москве: сверженный патриарх предал анафеме отступников Годуновской клятвы.

         Боярская Дума с долго подавляемой, теперь прорвавшейся ненавистью высылала Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых в дальние низовые и сибирские города. Начальника царской охранки Семена Годунова, подписывавшегося под прежними опалами, не довезли. В споре стража удавила его в Переславле.

         Ксения, Феодор II Борисович, мать не выходили десять дней из своего кремлевского дома, молясь, чтобы пронесло неизбежное. Люди Басманова, судившего за Димитрия, чего ему лучше, постучались с четырьмя стрельцами.

         Царицу Марию удавили мгновенно: на чем Скуратовская душа держалась! Царь Феодор сопротивлялся. Его свалили, каблуком раздавили лицо. Недавние Борисовы и Феодровские чиновники, Молчанов и Шерефединов держали брыкающиеся  ноги царственного отрока. Вина его состояла, что он был сын Бориса.

         Князь Рубец - Мосальский вышел на крыльцо, объявив зевакам, что Годуновы умертвили себя ядом. Под плевки, брань, кидаемую землю, склоненную Ксению провели в крытый возок. Повезли к Мосальскому. Закланная овца, для чего спасена ты?

         Тела Марии и Феодора успели выставить в Михаила Архангела. Московиты плакали, жалели, сокрушались. Извлекли из могилы Бориса. Из серебряной раки переложили в деревянную. Вместе с сыном  и женой погребли в Сретенском монастыре святого Варсонофия.

         Димитрий полагал: достаточно изгнать из России сто прежних правящих семей, как страна  немедля переменится. Жизнь освобожденного народа зацветет. Свержение Годуновых звало налаживания порядка, на что он с наемным войском и торопился.

         Мстиславский и Шуйские засвидетельствовали высочайшее почтение  в Тульской ставке. С земными поклонами в ноги  претенденту положили государственные печати, ключи от государственной казны, царскую одежду и доспехи.

         Тульский двор Димитрия был вольным разноплеменных охотников сборищем. Наехавших  бояр там оскорбительно понатыкали. Вина – богатство и прошлая власть. Особо наградили тумаками  Андрея Телятевского, в пьяной смелости посередь воровской станицы ни с того, ни с сего вдруг засомневавшегося в государевой личности.

         11 июня Димитрий продиктовал  в российские города следующее письмо: «Я есмь Димитрий Иоаннович,  невидимой силою от злодея Бориса укрытый и втуне созревший, правом наследия сажусь на государстве Московском. Поручаю духовенству целовать мне крест синклиту, чинам и народу. Городские воеводы одновременно пусть берут мирские клятвы на верность царице-матери моей инокине Марфе Федоровне. В даваемые клятвы включить особо: служить нам без измены,  сыпать отравы  не думать. Касаемо жены, дочери и Борисова сына Федьки,  ни с кем из Годуновых не сноситься. Никого  вне особого указа не убивать, не мстить. Далее жить в мире и тишине. На службе прямить и мужествовать неизменно».

         Претендент успел заняться внешней политикой. Узнав о проезде английского посла, велел  остановить, Борисовы и Феодоровы письма изъять, заменить собственными. Пояснить: в России новый законный царь – Димитрий. Английские купцы скоро получат новые выгоды. Царь,  движимый собственным и отцовскими к Британии  пристрастием,  после церемонии венчания незамедлительно отправит в Лондон знатного сановника для заключения с Иаковом союза военного и торгового.

         Желваки заходили на бледном лице претендента, когда он узнал, что указ его грустною половиною опережен: царица Мария и    Феодор II мертвы.  Суматоха развлекала, ход событий неумолимо влек. Игрок, рискованной картой сорвавший банк, в мгновение ока оказался окруженным сотнями относительно честных  и законченных пройдох,  взявшихся умно подсказывать, как транжирить блестящие перспективы, прививая не к его, а их интересу. Навозом восстания поспешили окучиваться без того жирные боярские сады. Бояре, дворяне, тиуны стекались в Коломенское, где раскинул шатры претендент. К походному трону рекой влекли хлеб-соль, златые кубки, соболей, вынесенную из дворца и Годуновских домов краденую утварь.

         Единодушно возглашалось:

- Димитрий, иди и владей достоянием предков! Святые храмы, Москва и чертоги отца ожидают тебя. Уже нет злодеев, земля поглотила их. С тобой настало время мира, любви и веселья.

         Претендент кивал брать дары. Он милостиво  прощал   наместников прежних двух царей, обещал сохранить места. Голосовавших за узурпатора журил. В будущем станет по-старинке: восстановленная династия, а не выбор. Сановники, священники и народ верноподданно умилялся. Смущали поляки, хохлы да казаки. Они нагло ухмылялись, играя саблями за спиной государя. Наемная вольница хорошо знала про династии. Поляки и Литва выбирали короля, разбойники и казаки – атаманов.

         Немецкие капитаны приехали с челобитной. Мы верны любому русскому царю, прости нашу отвагу под Кромами. Претендент хвалил немецкое воинское умение, желал видеть бойца, державшего штандарт в Добрынской битве. Соизволил положить руку на грудь, славя неустрашимость. Немцам обещали сохранение в службе.

         Презрительное отношение к подносителям выскакивало, когда походный трон пустовал, а  дьяки одно приказывали складывать подарки в подножие. Вместо утомленного приветствиями Димитрия подчас сидел кто-то другой, то Отрепьев, то какой-нибудь поляк. Подобного никогда ранее на Руси не допускалось, и народ терялся кто царь. Пускались нелестные слухи. Бывало на троне сидел сам претендент и, будучи в не в настроении, или наоборот – в приподнятом хмелю, в глаза глумился дароносцам. Едва приняв, тут же передавал неценные подарки казакам или полякам, которые затевали шуточный или серьезный дележ. Все же влюбленные в Рюрикову монархию сердца ухитрялись в этом заметить характер Иоанна Васильевича. Тот уж как не изголялся! Природный царь.

         Из Серпухова Димитрий ехал уже в предоставленной  Василием Шуйским богатой карете. Подле Коломенского на зеленом лугу ждала новая делегация. Попы, монахи, купечество, люди посадские пришли поклониться чуду. Обретенному царю преподнесли хлеб-соль, ткани, меха, золото, серебро. Без брезгливости Димитрий обнимал убогих и сирых,  молвя:

- Я не царем вам буду, но отцом. Прошлые ваши заблуждения мною забыты. Вовеки не помяну, что служили Борису с сыном. Буду любить, буду жить на пользу и счастья моих любезных подданных.

         20 июня был прекрасный летний день. Претендент въехал в Москву с продуманной пышностью. Впереди царя ехали в начищенных доспехах, с белыми ангельским крылами за спиной, в алых кафтанах поляки. После – литаврщики, трубачи,  сопельщики, все музыкальные изрыгатели. Далее – дружина наших отборных всадников с копьями и пищалями. Заложенные шестернями колесницы. Пустые богато украшенные верховые царские лошади. Потом шли пешие: барабанщики, стрельцы, крестный ход.

         Димитрий с непокрытой головой ехал в великолепном заграничном одеянии, со  сверкающим на шее ожерельем, прикрывавшем  некрасивую полосу загара, полученного в битвах и походе. За ним – шесть десятков бояр и князей. Дружина литовская, прощенные немцы и казаки донские и днепровские.

         Торжественный гром оркестра накрывали сорок сороков московских колоколен. Ничего не было слышно, но в разинутых ртах читались славицы. Иноземные кони шарахались от лежавших в пыли толп. Люди на краткий миг поднимали освещенные благоговением лица. Словесные обрывки составлялись:

- Здравствуй отец наш родной, государь и великий князь Димитрий Иоаннович, Богом спасенный для нашего благоденствия! Сияй и красуйся, о солнце России!