Черная Пантера смотрит на меня уже с улыбкой, коготки потихоньку прячет. Есть в ней что-то хищно милое. Она действительно способная альпинистка, только передавать свой опыт другим ей не дано. Как говорится, суждены ей благие порывы… Сам не пойму, почему вдруг я принимаю все это близко к сердцу. Мне грустно.

Янина жалуется в сторонке подругам: .

– Как с резьбы сорвалась!

Застуженный мастер спорта,- язвит Сасикян. – Ей все нипочем. Но ничего, вот станем и мы мастерами…

Налицо тот печальный случай, когда человек приехал в горы единственно славы ради. Венера явно жаждет почестей: серебряных с позолотой, а то и золотых медалей, дипломов первой степени, фотографий в спортивных журналах… Она не закатами любоваться сюда приехала.

Бывает, что и впрямь тут не до красот природы. Особенно когда идешь по леднику и вынужден все время смотреть себе под ноги – хорошо ли вгрызаются в лед кошки?.. Надежно ли вырублены ступеньки?..

Самедова грустно роняет:

– Янина, из всей природы я вижу только каблуки твоих ботинок.

Янковская – порядочная дылда, она вполне в состоянии закрыть для такой крошки, как Самедова, половину кругозора.

Мы вышли на ледник сразу после завтрака, а ходу сюда километров десять; тут пришлось надевать кошки. Ботинки и без того тяжелы, они подбиты зубцеобразными шипами – триконями, но трикони на льду уже не держат. Вспоминается шутка: «Если хочешь перезимовать летом – займись альпинизмом».

На леднике работают два геолога – парень и девушка. Возможно, муж и жена. Парень в обычном легком костюме, только грубые башмаки подбиты железками, а девушка – в голубенькой майке, шароварах и сапожках. Неторопливо выковыривают из ледяного монолита камешки, разбивают их, изучают свежий излом. Затем весело смотрят на нас. А мы грузны, как роботы, наши ноги ощерены кошками, тела стеснены скрипящими штормовками, лица в тени капюшонов…

Не скрывая насмешек, геолог громко обращается к напарнице:

– У них такой вид, что растопчут и не заметят.

Им. конечно, смешон весь этот альпинизм. Для нас в горах -отдых и зарядка, для них же горы – образ жизни. Они проникают туда, где карабкаются и самые завзятые альпинисты. Они имеют право гордиться этим. Но каждый из нас пришел в горы именно потому, что наши профессии, по своей сущности, весьма далеки от общения с природой, от физических усилий, которые так необходимы каждому человеку. Потому-то, чуть только появится возможность, мы торопимся в горы, на речку, в лес. Будь я геологом или матросом, я не стал бы заниматься альпинизмом. Поскольку среда в избытке снабдила бы меня и воздухом, и водой, и целебными запахами растительного мира (и приключениями вдобавок). Первый человек родился все-таки в пещерах, почти под голым небом,- не удивительно, что и поныне он тянется к нему. Здоровый инстинкт!

Перед очередными занятиями на леднике начальник колонны разрешил перекурить. Отдыхаем стоя – не очень-то приятно сидеть на льду.

Щелкают затворы фотоаппаратов.

Володя Гришечкин тоже извлекает из-за отворота штормовки новенький ФЭД. Он только еще учится фотографировать и ведет тщательную запись данных, при которых произведен снимок.

Позируют ему многие, особенно девушки.

Венера Сасикян ищет для фона особо впечатляющие ледяные козырьки или трещины.

Ким вздыхает.

– Для того чтобы сфотографироваться, готовы в бездну прыгнуть. Суета сует!

Гришечкин, морща лоб, отрешенно бормочет:

Венера на выдержке одна десятая, диафрагма две целых восемь десятых.

Ким трогает его локоть, потом стучит себя по лбу.

Ты получишь не Венеру и даже не туманность Андромеды, ты получишь черную, как египетская ночь, пленку. Вникни!

– Ладно, сам знаю, – отмахивается Володя, – у меня по методу исключения…

– Научный парень, – сокрушенно качает головою Ким. – Гляди, еще светилом каким-нибудь станешь. Потом хлопот не оберемся.

Рубим во льду ступеньки.

Ольга Семеновна изменила тактику волевого нажима, что-то на нее повлияло. Говорит Янковской почти нежно: Ты ступеньки рубишь, вроде картошку окучиваешь.

Так нельзя, Янина. – Неожиданно она оборачивается ко мне. – Пожалуйста, покажите ей…

Я показываю не без опаски: а вдруг и ко мне Ольга Семеновна придерется? Но она только усмешливо кивает.

– А теперь лоханку.

Показываю и лоханку – это уже расширенная ступенька, чтобы можно было встать обеими ногами. Когда идешь вверх зигзагами, вырубаются они в ледовом склоне на каждом повороте.

– Голеностопы! – восклицает даже с пафосом Ольга Семеновна, глядя на то, с какой осторожностью и дрожью в коленках траверсируем мы ледовый склон. -- В альпинизме все держится на хороших голеностопах, запомните это! На стойких голеностопах и на прочных крючьях. Вот так, мальчики! Развивайте голеностопы, смелее, смелее!..

«И на прочных крючьях…»

Чтобы забить крючок в лед, нужно мелко-мелко и безостановочно ударить по нему молотком ровно шестьдесят раз – желательно не больше и не меньше. Крючок разогревается, лед тает, но потом легче схватывается. Теперь его не сразу выдернешь. Вот какая механика. Кажется случайностью, что крючок белый. Но и в этом свой смысл: белый цвет слабо притягивает солнечные лучи и крючок прочнее вмерзает в лед.

Опять бредем вверх – на этот раз в связках по двое, по трое, страхуя друг дружку при форсировании зловещих трещин. Ох, уж эта основная веревка! Сколько в ней килограммов, особенно когда она пропитывается водой? Повесишь через плечо, как солдатскую скатку, и сразу осядешь.

Впрочем, для Кима это не вес. Ким парень плотный, сплошь из мускулов. Борец… Рассказывая о назначении основной веревки, Беспалов на днях предупредил, что она так же, пожалуй, опасна, как и ледоруб. Если не ограничивать ее стягивающего действия добрым узлом. Упадешь, зацепишься ею за что-нибудь – и готов. Такие случаи бывали.

У Кима насчет веревки нет двух мнений – то ли вязать на ней узел, то ли нет. Для гарантии он вяжет два.

– Лучше быть несколько минут трусом, чем вечность трупом.

Афоризм не блещет, на в нем рациональное зерно.

Я ловлю себя на том, что уже не могу вязать узлы с автоматизмом, выработанным когда-то. Бывало, разбуди меня ночью – и я с закрытыми глазами свяжу любой узел: ткацкий, академический или булинь… Сейчас же я бываю иной раз невнимателен, думаю о постороннем, о том, например, почему плохо монтируется одна весьма занимательная штучка в моем новом приспособлении для аэрофотосъемки. И еще о приборе, который через год-два мне, именно мне, нужно будет испытывать высоко в горах…

Возвращаемся в лагерь. Точнее, не в лагерь, а на бивак, разбитый поблизости от ледника. Нам тут тренироваться несколько дней, а до лагеря не близкая дорога.

Устанавливаем палатки. Это требует смекалки, если иметь в виду, сколько здесь перебывало народу. За кольями приходится идти чуть ли не на зачетное восхождение. Тащим сучья черт знает откуда. Лезешь в одиночку за облюбованным куском дерева, и никто тебя здесь не страхует, хотя камень, стронутый с места ногой товарища, может свалиться на голову в любую минуту.

Тем временем Ольга Семеновна вдохновенно рассказывает коллегам-инструкторам о некоем рискованном восхождении, в котором она принимала участие.

– …Видим, летит он назад по веревке, глаза такие – восемь на семь, нога туда, нога сюда, губа отвисла, типично на нем лица нет. Что, спрашиваем? Ничего, отвечает. Берш-рунд! Трещина!

У девушек широко распахнуты глаза. Вот уж истинно «восемь на семь». Носы белые, как у клоунов,- на них слой крема, иногда фольга от конфетки, бумага…

Начальник отряда Персиков – изящный молодой человек с лицом, которое безупречно, перебивает рассказчицу:

– Нет, Оля. ты как-то дрябло говоришь о том случае. Ведь как было? Мы пробирались тогда ползком по гребню. Помнишь, не было никакой зацепки, невозможно было организовать страховку? Единственная страховка – один на веревке сваливается налево, другой – направо. Чуть впереди опасность, кричим друг другу: «Ты куда будешь, направо? Ну, а я налево!» И потом висим как христосики по обе стороны гребня, соображаем, как быть дальше.