Шумейко решился укоротить бойкие замашки браконьера:

– Но ведь мальков завод выпускает не куда-нибудь еще, а именно в реку. И рыба, которую вы сплошь и рядом вылавливаете, она не всегда, так сказать, от бога, а уже немного и от человека. Госрыборазводная. Государственная, проще говоря…

Это был убедительный резон, по крайней мере ровно настолько, сколько шло сейчас в реке лососей, выросших из мальков именно здешнего рыборазводного завода.

Потапов огорченно помялся, развел руками, крякнул (а что, мол; попляшешь?):

– Н-да, мужички… Как оно промеж нас говорится, даром за амбаром, а тут денежку гони…

Не утерпел и другой из браконьеров, высказался уже в повышенном тоне (да и как тут голоса не подать, когда по червонцу за каждую рыбу? «Тьфу! Ее раньше, бывалыча, как навозу, в сапогах по икре топали!»):

– Дак что ж это на самом-то деле, вы нас за пяток рыб на брата мотузите, примером, даже штрафом угрожаете, когда тот же самый рыборазвод разрешил нашему рыбко-опу выловить у себя в нерестовом озере шестьсот штук. Это же словом только сказать – шестьсот штук – и то оглохнуть можно.

Шумейко сунул в карман пиджака блокнот.

– Откуда такие сведения?

– Было, было, – поспешил вступить в разговор Потапов. – Доносили уже мне. Ходил я туда, в рыбкооп то есть, и обнаружил на складе четыреста штук лосося, из них боле двухсот самок икряных. Шестьсот не шестьсот, а на четыреста акт я составил!

– Ну что ж, – успокоился Шумейко, вскользь посудив, что при всей своей инертности и доброте Потапов изредка здесь и делом занимался. – Ну-ка, давайте-ка, граждане, подбросьте к устью – там вас, кстати, Ванек, наверно, уже заждался.

– Не знаем мы никакого Ванька, – сердито сообщил первый браконьер. – Мы сами по себе, а об других нам и знать незачем.

– Да будет вам, старики, – засмеялся Шумейко, – не знаем, не знаем! Ну и не знайте себе на здоровье: то на четырех штраф разделили бы, а то придется втроем платить. Разница хоть маленькая, а все же есть. Отворачивая лицо от гуськом потянувшихся выхлопов, он оборотился к третьему из браконьеров, до сих пор тщательно ковырявшему не то мозоль, по то занозу. – Ну, а вы почему отмалчиваетесь? Что, сказать нечего?

Тот взглянул исподлобья, но не столько зло, сколько обескураженно:

– А чего толковать-то? В первый раз я на реке -- и как вышел, так и попался.

Между прочим, все так говорят. Вот разве кто вторично попадается, тем вроде уже и стыдно дурочку валять.

– Он действительно впервой, – сказали старики.

Потапов внимательно к нему присмотрелся.

– Как, говорите, фамилия ваша?

– Гайнутдинов.

Был он рослый, крепкий и как-то неназойливо предупредительный; располагал к себе.

– Я шофером в леспромхозе работаю.

– Гм… Это о вас в леспромхозе слава идет, что вы единственный из шоферов притормаживаете с хлыстами, когда прохожие мимо?.. Чтобы, значится, пылью не обдать?..

– Не знаю. Шоферов много. Почему обязательно я?.

Показался Ванек в лодке, увлеченный клевом, а за ним и катер проступил в зеленом, на желтизне песка, накрапе листьев. Шумейко усмехнулся.

– Значит, не вы? – сказал он, похлопав Гайнутдинова по плечу.

– Может, и я, может, и не я, – сказал тот, сдаваясь. – Шоферов много. И не обязательно все плохие.

Спрыгнув в песок, Шумейко переглянулся с Потаповым.

– Что ж, разок пойдем против правил, – сказал он, смутившись. – Не будем акт составлять, старички. Пожалел я вас, но не столько из-за вас самих, вас что жалеть: седина в бороду, бес в ребро, – сколько из-за этого шофера. Надеюсь, в качестве браконьера он нам больше не попадется. А сеточки заберем. Вот так. Не обессудьте.

Гайнутдинов усмехнулся, ничего не сказал; опять увлекся мозолью.

Вскоре, оставляя за кормой две лодки (без сеток им уже не браконьерить), катер двинулся вверх по реке, забирая чем выше, все левее, к озерной протоке рыборазводного завода.

– Говорите, двести самок! – рубил воздух рукой Шумейко. – Несколько тысяч икринок в каждой. Прикиньте-ка убыток, подсчитайте сумму?

Потапов поддакивал – видно, даже доволен был, что не ему с рыборазводом теперь отношения портить, пусть уж все как есть старший инспектор берет на себя.

– Именно, именно, за так, за карие глазки директор разрешил…

– А «за так» ли?

– Шут их разберет. Может, и не за так. Но и не за деньги. На прямое преступление директор не пойдет. Не из тех ведь. Сам он, между прочим, тоже вроде фронтовик. Полагаю, тут полюбовная сделка в таком разрезе: вы моей жене цигейковую шубку без очереди либо там пару кофточек из нейлона, а я вроде и знать ничего не знаю и видеть не видел: ловите там, только не больше вот такого количества. А может, и оформил как-то, пунктик нашел – когда дело дойдет до платежа по акту, до разбирательства, тогда и станет все ясно.

Густо, жирно, валко шла от берега вода, не шла, а как будто уже затормаживала остыло, насыщенная питательной мутью, растворенной во взвеси береговой породой. Тихо разворачивались влево, подминай форштевнем нехитрые рисунки завихряющихся глубин, разные такие узорчики с усиками и вмятиной посередке. Не увидеть в этой воде рыбы, разве что всплеснет. Кричали чайки, с присвистом чертя крылами над водой, вздевая ее, пробуя то грудкой, то клювом, если взмелькнет поблизости серебристая живность. Но чем дальше забирали к протоке, тем больше светлела вода, а в нерестовом озере, вспоенная донными, из лавовых пластов родниками, она уже становилась прозрачной и на ощупь обжигающей.

К озеру, впрочем, не дошли, там мелко было, в той ключевой, несказанной прозрачности воде – истинном раздолье для нерестующей нерки. Впереди, у самого входа в протоку, тянулась от берега сеточка, белея наплавами.

– Обождем, может, кто явится? – предложил Шумейко. – Не оставили же ее на произвол судьбы?

Гаркавый заглушил двигатель.

– Хозяин завсегда найдется. Вот дайте я наплава на всякий случай помечу, чтобы след остался.

Он высунулся из рубки с ружьем и бухнул утиной дробью – кучно шмякнуло по воде свинцом, наплава вздрогнули, покачались.

Но и до обеда никто за сеткой не пожаловал, а длинная, дорогая была сеточка.

– Ну, тогда я догадываюсь, чья она, – сказал Потапов. – Рыборазводская. Они тут, видимо, подошли пешка, посмотрели на нас из талины и обратно почимчиковали. Им это очень удобственно – из кустов.

– Не идет гора к Магомету, – огорчился Шумейко, подергивая мускулом рта – живчик этакий проклюнулся у него. – Что ж, пойдем мы к горе. Саша, подними сеточку, предъявим как вещественное доказательство.

К домикам рыборазвода, построенным в уютной ложбинке между холмами, довольно выположенной для того, чтобы вполне могло здесь улечься раскоряченное лягушкой озеро, вела утоптанная тропа. Пахло здесь лиственничной смолой, свежескошенным ранним сеном, лошадиным навозом, отрадой уединенности. Непривычно глазу вспыхивали в мелкой воде алые туловища рыб, алые до странности, – Шумейко всякий раз поражало зрелище призывно пламенеющей рыбы, уже помеченной печатью тлена.

Директор рыборазвода встретил инспекторов приветливо – за водкой, правда, не побежал, но велел вынести молока с белым хлебом домашней выпечки.

– Значит, новый у нас представитель рыбнадзора, – сказал он раздумчиво. – Что ж, очень приятно, будем знакомы. Все-таки, считайте, работники одного фронта.

Шумейко сказал с намеком:

– Но ведь и старый инспектор никуда не ушел. Так что грехи, если они у вас были, в его кондуите записаны.

– Да что о старых грехах, – засмеялся директор: он был высокого роста, плечист, строен, легок в шагу; седина основательно подбелила виски. – Вы наше хозяйство представляете? Производство в общем?...

– Конечно. В принципе. Теоретически.

– Хотите на практике полюбопытствовать?

– Что ж, давайте, если это нетрудно.

– Сейчас в самый раз, – сказал директор, – начали заниматься искусственным оплодотворением.

У окошечка в преддверии инкубатора стояла немолодая женщина в телогрейке, резиновом фартуке и нарукавниках. Одно точно рассчитанное, как бы даже касательное движение острого ее ножа – и брюхо нерки, предварительно оглушенной там, за окошком, вспарывалось снизу доверху, освобождая густой ливень лаково-алой, влажной, пахнущей сыростью и дремучими истоками бытия икры. Тут же, следом, лаборантке подавали в окошко самца; она энергично давила, соскальзывая пальцами, подбрюшье, так что струйкой брызгало молочко. Перемешать икру с молоками было делом одной-двух минут, и оплодотворение состоялось почти на все сто процентов, причем в условиях полной безопасности. Из четырех тысяч икринок нерки в естественных условиях оплодотворяется и вылупливается едва ли мальков сорок, то есть сотая часть, а сколько хищников и невзгод подстерегает каждого из этих счастливчиков!