– Можете ходить?

– Ходить-то могу. Но у меня какое-то, знаете, дизентерийное состояние. Я порядком отощал, ел всякую дрянь, а сейчас все мы тут вообще голодаем.

Она смотрела на него в тревожном раздумье.

Вам есть куда уйти отсюда? Ну, хотя бы в пределах Крыма?

– У меня отец с матерью живут на станции Курман-Кемельчи.

Женщина прошла в конец ряда, как бы выискивая кого-то, пристально вглядываясь в лица, но вскоре возвратилась и шепнула:

– Повторяю: вам здесь оставаться нельзя. За этот госпиталь вот-вот возьмутся. СД или СС – хрен редьки не слаще. Они уже появились в городе. Повсюду обыски. Вы представляете, что вам грозит?..

Более или менее, - сказал он, попытавшись даже выжать на губах усмешку.

Она ушла, и Игорь внезапно ощутил смертельную пустоту внутри себя и вокруг. Холод. Озноб… В самом деле, кто эгн болящие люди, что лежат рядом, эти случайно подраненные, ушибленные войной граждане? Есть ли среди них такие, кто, подобно ему, попал сюда, как говорится, с корабля на бал? На лбу ни у кого не написано.

Придет ли она? И не провокация ли это просто-напросто? Может быть, самое сейчас разумное – встать и уйти отсюда? Но как? И куда? Видно, день-два придется еще потерпеть, если раньше отсюда не выгонят. Или же если не заявятся эсэсовцы.

О возможной чистке госпиталя думала, вероятно, и та женщина, оттого и поторопилась. Она пришла к вечеру следующего дня со справкой, которая гласила, что податель ее - слесарь городского коммунхоза Борис Батайкин, находившийся на излечении после случайного ранения, выписан из госпиталя по месту жительства родителей, станция Курман-Кемельчи Крымской области.

Справку, если доберетесь до Курман-Кемельчи, лучше уничтожьте, раз там родители. Это на первых порах, чтобы в дороге не было подозрений. И вот вам еще мешок, в нем одеяло и телогрейка – это тоже для маскировки, сейчас все бегут отсюда в деревню менять барахло на еду. Немцы, поскольку кормить они никого не собираются, смотрят на это сквозь пальцы.

– Ясно.

Она глубоко, с участием вздохнула.

– Думаю, что с этой липой у вас все сойдет благополучно. Хорошо бы не мешкать.

– Сегодня и уйду.

– Если сегодня, скажите только примерное время, я буду ждать в пределах Лабораторной улицы. Вас переправят через Северную бухту, а там помогай вам бог.

– Вы что же, не монашка ли впрямь?

Она усмехнулась. _

– Нет, нет. И не вдова командира.

- А к моему комбату ходили за…

Она не пожелала, чтобы он уточнял, сказала резко:

– Возможно, именно за этим и ходила.

– Зря вы рассердились. Я не хотел вас обидеть. Я даже испугался, когда вас здесь увидел.

– Напрасно. Я не оперуполномоченный Особого отдела, чего меня пугаться.

Эта коротенькая и неожиданная перепалка произошла шепотом и внесла холодок отчуждения в их скованно-напряженные, но уже было окрашенные минором отношения.

Позже, встретившись на Лабораторной и идя вниз, к бухте, он сделал попытку кое-что выведать у Юлии так звали его спасительницу. Например, известно ли ей что-либо о партизанах. Нет, ей ничего не известно. Игорь, впрочем, догадывался: если даже и знает она что-нибудь, то вряд ли скажет, не имея на то полномочий. В целях сугубой конспирации. Возможно, во всем, что эта женщина для него сделала, она поступала на свой страх и риск. А больше рисковать не желает.

Поняв, что дальнейшие расспросы не только бесполезны, но и повредят ему, Игорь крепко, с благодарностью пожал ей руку и спрыгнул в шлюпку. На ту сторону Северной бухты его доставили без помех. Впереди лежал степной Крым.

Игорь не зря назвал пунктом в Крыму, куда он мог бы запросто прийти, станцию Курман-Кемельчи. Там жили его эвакуированные в свой час с Украины родители. Там его никто не знал – раньше он не мог выбрать случая навестить своих. А потом оказался в осажденном Севастополе. Теперь он держал путь на эту незнакомую ему станцию. Впрочем, ближе была Евпатория, но в Евпаторию он не стремился по особым причинам. Даже не потому, что у него произошла размолвка с Люсей и состоялся крупный разговор с ее отцом. Нет, дело обстояло куда хуже. Старшая сестра Люси была замужем за одним из местных парней, татарином, кому Игорь имел все основания не доверять. Не любил шурин Игоря, совработника и орденоносца, подозрительно на него косился, намекал на некие другие времена, когда придет «его день». Видимо, «его день» уже наступил. Правда, Сергея (у него было русское имя) в первые же дни войны призвали в армию, но не приходилось сомневаться, что долго такой не провоюет: либо сдастся в плен, либо дезертирует. Игорь был почти уверен, что шурин сейчас в Евпатории. Вот с кем ему не хотелось бы встретиться сейчас!

Кроме того, вымотал Игоря самый что ни на есть кровавый понос; страдал он вдобавок от чесотки, раздирал себя ногтями с ног до головы, и только после этого самоистязания вроде бы получал на час, на два передышку. Его угнетало чувство собственной неполноценности, физического истощения, ощущение заразной кожи, покрытой чесоточными струпьями… Хорош же он будет, явившись в таком виде пред ясны очи здоровой жены! Не-ет, в Евпаторию его пока не тянуло. Он изо всех сил стремился в Курман-Кемельчи.

Но, видно, суждено было произойти еще одной дорожной встрече опять-таки с женщиной, которая опознала его! Правда, он ее совсем не знал, просто сам собою затеялся разговор… Попросил он у нее хлеба, и дала она краюху как не пожалеть, когда весь израненный, и хромает, и рука забинтована, и черный такой.

– Из Севастополя, поди?

Да, из тех краев, – невнятно ответил Игорь, жуя краюху, распространяться на эту тему ему не хотелось.

– Моего там не видел? Перевощиков фамилия, Петро?..

Я вот ходила, искала по всем дорогам, смотрела среди пленных… Нет. Нигде нет. Живой ли еще?

Она всплакнула.

– Живой, верно. Не все ведь в Севастополе погибли. Была эвакуация. А то в плену. Но скорее всего твой муж на Кавказе нынче. Гм… А какой он из себя?

Да пониже тебя будет. Посправней… – Женщина что-то чересчур уж пристально на него смотрела. – Сам-то ты куда теперь?

Из осторожности он назвал не Курман-Кемельчи, а Евпаторию.

– А ты разве оттуда? Я ведь тоже евпаторянка.

– Жил там до войны немного, – принужденно сказал Игорь.

– Да уж не Игорь ли ты? Люси Левандовской муж? О-ой, ну надо же! Неужто меня не узнал, соседка я, живу через два дома? О-ой, Игорь, какой же ты ста-ал стра-аш-ный!.. Люся-то как обрадуется, сердешная. Шутка ли, живой после такого светопреставления – видно, чего-чего только не перенес!

– Всякого, – сдержанно сказал Игорь, вовсе не обрадовавшись возможности свидеться с женой; еле он уговорил добрую женщину, чтобы она ни словом, ни намеком не обмолвилась, что видела его; совсем не в Евпаторию он идет и не до Люси ему пока, в нынешнем-то положении…

Но не зря он остерегался таких встреч – все же не утерпела баба, проболталась Люсе, а может, даже в мыслях не имела молчать, лишь усыпила его подозрительность. Потому что ровно через два дня догнала его Люся на попутной бедарке, узнала сразу, изможденного и потного, бухнулась головой прямо в раненую руку, так что Игорь света невзвидел, и не понять, то лй плачет, то ли смеется… Ш что тут будешь делать? Уговорила его идти в Евпаторию. Сергея-де дома нет, то есть вообще он уже дома, дезертировал, что ли, но сейчас в горах, у немцев служит.

– Партизан, верно, ищет? – спросил Игорь.

– Каратель он, – грустно сообщила Люся. – Наверно, ищет, раз каратель…

– Что же я в таком случае у тебя дома потерял? В карты буду играть со своим милым сродственничком? С тобой миловаться?

Люся сделала жалостливую гримаску.

– Ну, Игорь, ну брось, ну не надо. Вот нравится тебе до крайней степени все осложнять. Обойдется как-нибудь.

– Жить я у тебя не буду.

- Ну хорошо, – согласилась Люся, вздохнув. – Жить ты будешь у надежной женщины: она нам предана, сын у нее в Красной Армии командир. Она спрячет тебя – татар немцы вообще не трогают. У нее как за каменной стеной…