– Замуруем себя пока до ночи, – сказал комиссар, – завалимся в пещерах камнями. Живыми врагу не дадимся.
А ночью пошли на прорыв. Налево и направо, где еще днем засекли по слуху огневые точки, заранее договорившись, швырнули последние гранаты. Пулеметы – правда, не все – захлебнулись, противник и впрямь ничего подобного не ждал, был ошеломлен и подавлен. Кто-то рядом упал, кто-то пронзительно вскрикнул, подшибленный пулей, кто-то дышал с хрипом, на пределе сил, палками выбрасывая в беге непослушные ноги; бежали кто куда, потому что скопом бежать было бессмысленно. Сразу же рассеяться и дальше действовать в одиночку, па свой страх и риск это условие опять-таки оговорили заранее.
Игорь с ходу влетел в какую-то трубу – позже оказалось, что, по счастью, это основательно подзаросший водосток в дорожной насыпи. Здесь уже сидел кто-то на корточках. Свой? Свой. Ну и ладно. Не перемолвившись ни словом, изнеможенные, они заснули; да и куда еще бежать, не зная дороги, ни ориентируясь; нужно было дождаться светлого времени.
Проснулись рано, пить страшно хотелось… а в трубе только спекшаяся грязь… Через бурьян виден был как на ладони весь военный городок 35-й батареи – ив нем муравьиное шевеление черных людей, тех самых, что, доведенные до точки, сдались вчера на милость победителя. Потом их гнали, оборванных и страждущих, по той же дороге, где внизу притаились Игорь и его собрат по несчастью. Топот сотен ног, стоны, редкие хлопки выстрелов: конвой стегал плетьми отстающих, добивал тех, кто уже не мог идти…
Облизнув пересохшие губы, тот, другой, наконец-то внимательно взглянул на Игоря.
– Видел?
Игорь кивнул: разговаривать не хотелось, язык во рту распух и что-то неладное творилось с раненой рукой, давно не знавшей перевязки: она стала вроде бы чугунной, в ране натужно дергалось и зудело.
- Мы рискнули – и выиграли свой единственный шанс, – удовлетворенно, даже с пафосом, воскликнул сосед; голос у него был гортанный, лицо отливало бледной смуглотой, черты его были не то чтобы особо выразительные, но запоминающиеся. – Что ж, давай на всякий случай познакомимся. Меня зовут Вано Кахидзе. Чекист. Ты, кажется, тоже?..
– Да, я тоже, – сказал Игорь; таиться друг от друга не имело смысла.
Кахидзе задумался.
– Надо пробираться в Севастополь, – сказал он после тягостного молчания. – И чем раньше, тем лучше.
Игорь нехотя усмехнулся, прикрыв ладонью трещины на губах: сочилась кровь… Показал глазами на свою одежду. Одеты они были, конечно, не для прогулок на виду у немцев: гимнастерки, тельняшки, сапоги – на ком флотское, на ком общевойсковое… и все это в пятнах крови, в пыли, и все это выдавало их с головой.
– Все равно переодеться мы сможем только в Севастополе, – сказал Кахидзе, несколько даже иронически разглядывая Игоря. – Об этом я позабочусь. А пойдем открыто, только ты не бойся, понахальней, знаешь… Это самый верный способ туда пробраться. Главное – не трусь, помни, что в нашем положении нам уже терять нечего… кроме собственного достоинства. Но если уж мы его до настоящего времени не потеряли, надеюсь, и в дальнейшем обойдется.
То ли он действительно ничего на свете не боялся, то ли рассчитывал на слепую удачу или на какие-то особые обстоятельства, Игорь затруднился бы ответить. Так или иначе, в пригороды Севастополя они вошли совершенно открыто.
– Теперь основная наша задача подхарчиться и как можно скорее сменить обмундировку, – сказал Кахидзе, уверенно направляясь к ближайшему домику, сложенному из желтого ракушечника.
Кахидзе был незаурядным разведчиком и, возможно, не тем, за кого себя выдавал. Он умел гадать на картах – и женщины ему верили, хотели верить в эти смутные времена без мужей, без сыновей, отрезанные от страны и ее фронтов; не работала почта, не приходили весточки от близких. Словом, смельчаков кое-как переодели, дали харчишек и напутствовали добрыми словами.
Игорь вынужден был открыться своему спутнику: у него скверно с рукой, опухоль разрастается, идет от плеча книзу. Он понимал, что становится обузой.
– Бросай эти безыдейные разговорчики, кацо, – недовольно пробормотал Кахидзе. – Тут, понимаешь, кацо, у меня есть знакомая женщина, на квартире у нее жил в дни обороны. Это на Инкерманском шоссе, сразу за городом. Вечером я тебя к ней отведу, что-нибудь придумаем. Днем мне там показываться нежелательно, меня помнят и знают. Может быть, не знают, но уж помнят как пить дать.
Квартирная хозяйка Вано оказалась женщиной порядочной и вполне надежной. Игоря она оставила у себя в горнице, а бывшего квартиранта спрятала неподалеку в скале – нашелся там у нее тайничок. Она же назавтра позаботилась и о медсестре, которая должна была прийти и выяснить, насколько серьезно у Игоря с рукой.
Но еще до прихода медсестры, в самый полдень, наведался вдруг какой-то случайный унтер-офицер с автоматом, подозрительно обозрел Игоря со всех сторон.
- Партизан, зольдат?
Хозяйка торопливо заверила его, что вовсе нет, просто так, знакомый, по слесарной части в городе работает. Видимо, немец не был уполномочен задерживать подозрительных мужчин, а имел задачу узкую, личного характера. Увидел на руке Игоря часы, они ему понравились, залопотал что-то, часто повторяя: «Oh, wie schon ist diese Uhr! Wie spat ist es?», и снял их, почему-то не обратив внимания на именную гравировку с исподу по крышке: «Игорю Шумейко, герою войны с белофиннами, от рабочих города Ленина». Для безопасности давно бы следовало Игорю расстаться с этими часами, но дорожил он ими пуще всего. А немец не обратил внимания на гравировку, так же как не заметил странного в своей неподвижности утолщения под рубашкой у Игоря. Он свое получил и - был таков.
Вечером заглянула рябенькая медсестра, тоже слегка прихрамывающая. Она дала ему обезболивающее, сделала перевязку и сказала тихо, с состраданием:
– У вас флегмона. Если вам не сделают срочную операцию, вы умрете.
Кахидзе долго раздумывал над новой напастью. Но, видимо, безвыходных положений для него вообще не существовало. Он сказал, уже не колеблясь:
– Я отведу тебя в Севастополь в поликлинику, пусть еще там посмотрят.
– Это как же ты меня отведешь? – хмуро поинтересовался Игорь.- А там спросят, откуда рана?..
– Ходи веселей, кацо! Шанс у нас опять-таки единственный, но мы его используем, иначе будем последними идиотами. Ты представляешь, что творится сейчас в Севастополе? Полная неразбериха. Немцы еще не чувствуют себя здесь подлинными хозяевами. Им не до тебя лично, даже если ты раненый защитник Севастополя. Словом, пойдем с единственного козыря.
Женщина-врач в поликлинике испуганно на Игоря взглянула.
– Мне кажется, я вас где-то раньше встречала в городе?
– Нет, вряд ли. Вы обознались, – небрежно сказал Игорь, на всякий случай отводя взгляд. – Хотя может быть; я тут одно время слесарил в горкоммунхозе.
– И все же вам лучше поостеречься. – Она опять испытующе на него посмотрела. -- Положение у вас тяжелое. Я выпишу вам направление - ну, не в госпиталь, госпиталем это не назовешь… словом, вам окажут помощь в церкви, чем-то знаменитой еще со времен Нахимова. Вам нужно идти туда по…
Вано предупредительно кашлянул.
– Не беспокойтесь, доктор, я отведу его. Мы вам очень благодарны, доктор.
Для направления Игорь назвал вымышленные имя и фамилию – первые, что в голову взбрели: Борис Батайкин.
– Запомните, – сказала женщина вдогонку, – что я вам написала в направлении: вы мирный житель, допустим, слесарь; ранение получено случайно во время уличных боев. Запомните это, иначе будет плохо и мне и вам.
– Не беспокойтесь, доктор, – еще раз сказал Вано, – все будет зер гут.
– Знает она меня, что ли, – смущенно пробормотал Игорь, когда они вышли из поликлиники.
– Это даже неплохо, как видишь, – вскользь заметил Вано, думая о чем-то другом. – Могло быть хуже.
Госпиталь, в котором очутился Игорь благоволением судеб, то ли был наскоро организован немцами из боязни эпидемий, то ли возник стихийно. На первых порах кто только в нем не лежал! И гражданские и военные, и чистые и нечистые, и патриоты и предатели. Оперировали, впрочем, русские врачи, обслуживали раненых и больных русские медсестры. Немцев Игорь что-то здесь так и не приметил.
