«Этот страшный лес словно заколдован», – подумалось мне.

– Не возражаете, если я спрошу, что вы думаете по поводу случившегося? – Я достала блокнот и помахала им у него перед глазами.

– Сомневаюсь, что смогу вам рассказать что-то новое.

– Просто выскажите свои предположения. Пропали две девочки – здесь, в маленьком городке…

– Ну, не факт, что эти случаи связаны между собой. Если только вы не знаете что-то, чего не знаю я. Мы надеемся найти девочку целой и невредимой. Еще и двух дней не прошло.

– Кто, по вашему мнению, убил Энн? – спросила я.

– Видимо, какой-то псих, ненормальный. Шел по городу, забыл принять таблетки, стали чудиться голоса.

– Почему вы так думаете?

Он остановился, достал из заднего кармана пачку жевательного табака, засунул за щеку большую щепотку и принялся долго жевать, до тех пор, пока не смог говорить. У меня даже скулы свело от сочувствия.

– Разве нормальный станет выдергивать зубы изо рта мертвого ребенка?

– Он вытащил у нее зубы?

– Все, кроме куска молочного коренного, самого дальнего.

Через час, не узнав больше ничего нового, я попрощалась со своим попутчиком, Рональдом Кэмензом («Только напишите мой средний инициал Дж.», – попросил он), и пошла в южном направлении, к тому месту, где в прошлом году было найдено тело Энн. Крики «Натали!» стихли минут через пятнадцать, а еще через десять послышалось звонкое журчание – я приближалась к реке Фолз.

Трудно было бы нести ребенка через эту чащу. Свободной дороги нет, кругом ветки и листва, из земли торчат корни. Если Энн была типичной уиндгапчанкой, уроженкой города, где в цене женственность, то, скорее всего, она носила длинные распущенные волосы, которые путались бы в кустах. Мне даже привиделись блестящие пряди на ветках, но оказалось, что это паутина.

В том месте, где был найден труп, трава была еще примята – ее прочесывали граблями в поисках улик. На земле валялись несколько свежих окурков, брошенных любопытными бездельниками. Представляю, как подростки со скуки пугали друг друга, изображая маньяка с пригоршней окровавленных зубов.

Раньше на дне реки были камни – за них зацепилась веревка, которой удушили Энн, из-за чего девочка полночи плавала привязанной, как буек. Теперь сквозь прозрачную воду виднелось лишь гладкое песчаное дно. Рональд Дж. Кэменз с гордостью рассказал, что камни вытащили местные жители, погрузили в пикап, вывезли за город и там раздробили. Таким образом дали волю отчаянию, выплеснули гнев, надеясь изгнать из города зло. По-видимому, безрезультатно.

Я села на берег, провела ладонями по каменистой почве. Взяла гладкий, горячий камень и прижала к щеке. Интересно, приходила ли сюда Энн при жизни? Может, нынешние дети Уинд-Гапа коротают летние дни иначе, чем мы. Мы в детстве купались в низовье реки, в мелководном заливе среди огромных плоских камней. Там водились раки, и мы с визгом подскакивали всякий раз, когда задевали их ногой. Ни купальников, ни плавок не носили – слишком много возни. Помню, как ехала домой на велосипеде в мокрых шортах и майке, тряся головой, как промокшая собака.

Иногда мальчики постарше, вооружившись дробовиком и прихватив украденного пива, уходили в чащу леса пострелять белок-летяг или зайцев. Потом они возвращались с добычей: с их ремней свисали истекающие кровью тушки. Эти дерзкие мальчишки, пахнущие пивом и потом, нарочито не обращали на нас внимания и возбуждали во мне жгучее любопытство. Теперь я знаю, что охотники бывают разными. Есть, например, охотники-джентльмены, вдохновленные примером Тедди Рузвельта[4], которые, отработав в поле, идут на крупную дичь, взяв с собой холодную бутылку джина с тоником, – но мое детство прошло не с такими. Знакомые мне мальчики начали охотиться рано и привыкли получать удовольствие от вида крови. Они, затаив дыхание, наблюдали, как подстреленный зверь содрогается в предсмертных конвульсиях, потом как подкошенный падает на бок.

Когда я училась в школе, может лет в двенадцать, я за брела в охотничью хижину соседского мальчишки, дощатый сарай, где юный охотник разделывал туши и сдирал с них шкуры. На веревках висели клочья сырого розового мяса – вялились. Грязный пол заляпан кровью. Стены увешаны фотографиями обнаженных женщин: некоторые были просто распластаны, другие были сняты в момент соития. Одна женщина связана, взгляд у нее стеклянный. Груди, раскинутые в стороны, – со вздутыми венами. Мужчина берет эту женщину сзади. Мне стало казаться, что в спертом воздухе кровавого сарая витает их запах.

Я вернулась домой с гадким чувством. Ночью, лежа в постели, просунула палец под трусики и, тяжело дыша, впервые в жизни занялась мастурбацией.

Наконец-то. Решила сделать перерыв и зашла в «Футс», скромный провинциальный бар. Потом я должна была отправиться на Гроув-стрит, 1665, где проживали Бетси и Роберт Нэш, родители Эшли (двенадцать лет), Тиффани (одиннадцать лет), Энн (умершей в возрасте девяти лет) и шестилетнего Бобби.

Долгожданный мальчик появился на свет только после трех дочерей. Потягивая бурбон и похрустывая орешками, я думала о семье Нэш. Какое разочарование, должно быть, испытывали родители, когда у них рождалась очередная дочь! Первой была Эшли – увы, девочка, но миленькая и здоровая. Что ж поделать, они все равно хотели иметь двух детей. Нэш дали дочери странное мальчишечье имя и накупили ей ворох платьев с пышными юбками. Помолясь, сделали еще попытку, получилась Тиффани. Это их встревожило, и ребенка привезли домой без прежнего восторга. Когда миссис Нэш забеременела в третий раз, муж купил крошечную бейсбольную перчатку, чтобы намекнуть комочку в ее животе: пусть поймет, кем должен родиться. Нетрудно вообразить, в какой ужас они пришли, когда на свет появилась Энн. Ей дали простое имя, частое в роду, даже без ласкательного «и» – так сойдет.

А потом, к счастью, родился Бобби. Через три года после Энн, третьего разочарования. Может, эта беременность была случайной? Или они решили рискнуть в последний раз? Мальчика назвали в честь отца. Его окружили такой заботой, что дочери стали чувствовать себя лишними. Особенно Энн. Третья девочка не нужна никому. Впрочем, теперь немного внимания ей уделяют.

Я залпом выпила еще один стакан бурбона, расслабила плечи, похлопала себя по щекам и села в свой синий «бьюик», жалея, что не заказала третий стакан. Мне не нравится копаться в чужом белье. Может быть, поэтому я второразрядный репортер. По крайней мере один из них.

Как проехать к Гроув-стрит, я еще помнила. Эта улица находится через два квартала от моей школы, в которую ходили все дети, жившие в радиусе семидесяти миль. Школа имени Милларда Кахуна была основана в 1930 году, когда город еще пытался удержаться на плаву перед Великой депрессией. Школа была названа в честь первого мэра Уинд-Гапа, героя Гражданской войны. Вернее сказать, героя-конфедерата, но это никого не смутило – все же героя. В первый год Гражданской войны г-н Калхун освободил Лексингтон, маленький миссурийский городок, в одиночку сразившись с целым войском янки (если верить вывеске при входе в школу). Он стрелой промчался через фермы и дворы, обнесенные частоколом, по пути учтиво отогнав в сторону зазевавшихся дамочек, чтобы их не покалечили янки. Если вы теперь приедете в Лексингтон и пожелаете осмотреть дом Калхуна, типичное архитектурное сооружение той эпохи, то на стенах дома заметите следы, оставленные пулями северян. Вероятно, пули южан – то есть те, которыми стрелял г-н Калхун, – были похоронены вместе с убитыми им янки.

Сам Калхун умер в 1929 году, во время празднования своего столетия. Он сидел в беседке (которую позднее снесли) на городской площади (ее потом замостили), слушал большой духовой оркестр, игравший в его честь, как вдруг склонился к своей пятидесятидвухлетней жене и сказал: «Слишком громко все это». Потом у него случился инфаркт. Он упал на стол, и по униформе Гражданской войны размазались пирожные, на которых были выложены глазурью звезды и полосы флага Конфедерации.