Взвод еще был далеко, а обе двери крайней казармы раскрылись нараспашку.

— Непонятно, — только и сказал Михаил, передавая бинокль комиссару.

Но долго комиссару не пришлось пользоваться биноклем. Немцы на ходу разделились на две группы и вошли в открытые двери казармы. А минуты через три они стали выводить оседланных коней.

— Кавалеристы! — вскрикнул Михаил и, выхватив бинокль, прилип к окулярам.

Дмитрий Артемьевич с доброй улыбкой сказал:

— Ты смотришь на них голодным волком!

— Сейчас бы вскочить вон на того вороного с белыми копытами и ускакать в степь, — отвечал Михаил, глотая слюну. — Ветер в ушах поет. Крылья вырастают.

— Да-а, представляю, что бы ты творил, если б тебя в степь во главе кавалерийского отряда пустить по тем местам, где Щорс водил свои полки! — явно любуясь другом, промолвил Дмитрий Артемьевич.

— Не было бы фашистам покоя ни днем на ночью! — услышали оба у себя за спиной и резко обернулись.

Рядом стояла Эля с солдатским котелком в руках.

— Меня послали к вам с чаем. Вот хлеб и сало, поешьте, ведь вы с самого утра…

— Что за чай! — сердито и встревоженно спросил комиссар. — Вы что там, костер развели?

— Ребята ходили в лес, за три километра отсюда. Там дым по лесу расходился, — пояснила Эля. — Но ведь согреться вам надо.

— Смотрите, смотрите, как он скачет! — воскликнул Михаил, опять приставив к глазам бинокль.

— Да, они-то скачут здорово, — задумчиво ответил комиссар, подавая Михаилу кусок хлеба с салом и жестяную кружку чаю. — А как мы будем от них скакать, если не сумеем подойти бесшумно?

— Никакого шума, конечно! — отрезал Михаил. — Вот же Элеонора Семеновна подкралась к нам так, что и не заметили. — И, передав Эле бинокль, он кивнул Дмитрию Артемьевичу, и они уселись возле чайника.

— Смотрите, Эля, и считайте лошадей и солдат, попросил комиссар. — Может, мы ошиблись.

— Вы сколько насчитали?

— Сорок два коня, — ответил Михаил. А солдат с ефрейторами тридцать шесть.

— Значит, у них шесть командиров? — сделала вывод Эля, глядя в бинокль. — А где же спрятано знамя?

Михаил, залпом выпив свой чай, встал, чтобы показать, где что расположено.

Дмитрий Артемьевич нарочно остался возле чайника. Он знал, что значит для Михаила Эля, хотя и не подавал никакого вида.

Через полчаса Эля с большой неохотой ушла к отряду. Немцы водили лошадей не больше часа. Увели их обратно. А сами, зябко поеживаясь, возвратились во вторую казарму. Тут они и остались ночевать.

Ночь пришла холодная, ветреная и, на счастье партизан, мглистая. В такую ночь можно подойти к часовому вплотную — и не заметит.

Михаил предложил после того, как найдут знамя, выкрасть лошадей. План его был дерзок и короток. Снять часовых. И, не поднимая большого шума, чтоб не разбудить солдат, вывести лошадей. А уж если в казарме, в которой ночевали солдаты, что-нибудь заметят, открыть огонь, отрезать путь к конюшне.

— Не стоит гнаться за двумя зайцами сразу, — ответил комиссар. — Сделаем главное, а там будет видно.

К окопам партизаны подошли, когда немец протрубил отбой.

— У них и труба-то лает по-собачьи, — прошептал Ефим Михаилу.

После отбоя во второй казарме сразу же погасли огни. Остался один, видно, у дежурного. В снежной мгле этот огонек чуть желтел тусклым размытым пятном. Командир, комиссар и Ефим долго стояли впереди отряда, присматриваясь, прислушиваясь. Наконец Михаил прошептал:

— Ефим, бери одного бойца и леском подкрадись к казарме. Пока мы тут будем искать, ты подержи на мушке часового, а твой напарник пусть остается по эту сторону казармы и смотрит в нашу сторону. Я помашу спичкой, когда закончим. Сразу возвращайтесь. Иди.

Ефим молча вернулся к отряду, стоявшему в пяти метрах. Навстречу ему вышла Эля, словно почувствовав, зачем он идет. Увидев ее, Ефим, молча, положив руку на плечо, увел с собой. Когда вошли в березнячок, Ефим шепотом объяснил задачу. Эля горячо пожала ему руку и спросила, нельзя ли ей следить за часовым.

— Там нельзя подойти так близко, чтоб можно было метнуть кинжал, — объяснял Ефим, вспомнив, как метко, на зависть всему отряду, Эля бросает кинжал.

— Вы правы, — кивнула Эля, примирившись со скромной ролью связного, ждущего сигнала командира.

Ко второй казарме подошли бесшумно и присели за углом Ефим высунул голову из-за угла и стал следить за часовым, держа винтовку на взводе. А Эля стала смотреть в снежную мглу, где остался отряд. Чтобы определить, сколько они тут пробудут, Эля считала пульс. Обычно у нее было шестьдесят ударов в минуту, а сейчас — семьдесят. Все же она волновалась… Прошло очень много времени, а она насчитала только десять минут. За это время даже ветер повернул, стал дуть прямо в лицо.

Михаил, хорошо изучивший карту, первым подошел к командирскому окопу. Еще днем он видел в бинокль, что этот окоп засыпан землей после взрыва бомбы или снаряда в двух шагах. Он подозвал северянина и Скорика, бойца из отряда Стародуба, и показал, где надо копать.

— А по-моему, копать надо вон там, — подойдя вплотную, сказал Василий, кивнув на бугорок, гладко заметанный снегом.

Михаил удивился этому предположению. Но, видя как уверенно северянин, разрешил ему одному копать там, где тот считает нужным, а сюда подозвал еще троих. — Двое будут копать, а двое отдыхать. Знамя лежит в нише прорытой в стенке окопа, в полуметре от дна. А глубина окопа — во весь рост. Значит земли выбросить придется немало. Простой солдатской лопаточкой это сделать нелегко.

В отряде было всего лишь три лопаточки. Сейчас бы их все сюда. Но Василий уж очень уверенно настаивал что командирский окопчик не здесь. Пусть попробует, может, он прав.

Так подумал Михаил и приказал всем, кроме тех кто отрывает окоп, залечь в сторонке на случай, если лопатка натолкнется на мину или или невзорвавшийся снаряд.

А северянин рассуждал совсем по-другому. Он просто-напросто боялся копать там, где указал командир. Стародуб рассказывал, что у них была противотанковая мина. Только использовать ее они не смогли. Мину присыпало землей после очередного взрыва снаряда, и командир с адъютантом потом ее не нашли. Она где-то здесь, в командирском окопе, и неизвестно, в каком состоянии. Начнешь копать — и подорвешься. Пусть копают другие. А ему, Василию, хочется еще собственными руками пустить под откос немецкий эшелон или совершить другой какой подвиг, чтоб домой вернуться героем, о котором говорили бы все и везде.

Василии не рыл, а разгребал землю лопатой. Он делал это осторожно, как археолог. Вдруг попадется граната или невзорвавшийся снаряд, так он тихонько с ним разойдется, отложит в сторонку или отбежит сам и других предупредит. Опять же геройство. А стал бы он копать вместе с другими, неизвестно, что случится. Ударит лопатой в ту потерянную мину, и конец…

Когда командирский окоп был до дна очищен от засыпавшей его земли, Михаил сам спустился в него и стал шарить по стенке руками, искать нишу. Везде земля была твердая, не поддавалась нажиму руки. Мелькнула мысль, что, может быть, северянин и прав — командирский окопчик был там, где роет Василий. И Михаил решил уже послать бойцов с лопатами на помощь северянину. Но перед этим еще попробовал постукать по стенке кулаком и послушать, как звучит. Обстукиванье ничего не давало, кругом была глухая, твердая стена в сплошной, спрессованной веками земле. И вдруг под ударом кулака раздался глухой, ватный звук. Михаил ударил еще и еще. Стало ясно, что здесь в стенке земля была когда-то разрыхлена. Выхватив лопаточку у бойца, сидевшего в углу у окопа, Михаил стал лихорадочно вкапываться в нишу. Выгреб всю землю, какая охотно поддавалась лопатке, но ничего не нашел. Ниша шириной в полметра уходила в стенку на длину всей руки и там вдруг проваливалась. Михаил в тревоге запустил руку вниз, и рука его нащупала плащ-палатку. Потянул ее. Одним рывком вытащил сверток. К нему приблизился боец, до сих пор молча стоявший за спиной.

— Нашли? — спросил он в нетерпении.