Подобную же чехарду можно отследить и в баре у Джея – по тому, кто и какие песни заказывает в музыкальном автомате. И еще много где, если поискать. Принцип везде один и тот же.
* * *
Солидный российский инфосервер, сетевая энциклопедия «Япония от А до Я»25 в разделе на букву «М» сообщает (кавычки сохраняю из вредности):
«На становление Мураками Харуки как литератора большое влияние оказало творчество еще одного, теперь уже забытого американского писателя Дерека Хартфильда (1909—1938), известного тем, что он совершил самоубийство, получив известие о смерти матери».
Ну что тут скажешь… Очередная литературная провокация удалась! А посему не будем удивляться, если однажды в какой-нибудь претендующей на солидность энциклопедии прочтем, что на прозу Воннегута оказало большое влияние творчество Килгора Траута, а на русские переводы Мисимы – похождения сыщика Фандорина.
После исступленных поисков в Сети и на бумаге и Вадиму Смоленскому, и мне пришлось признать: американского писателя Дерека Хартфильда, к жизни и творчеству которого постоянно апеллирует герой повести «Слушай песню ветра», не существует нигде, кроме как на страницах повести «Слушай песню ветра».
В общем, не скажу за Мураками, но на героя «Песни ветра» проза Хартфильда, несомненно, повлияла, и очень сильно. Без нее он вряд ли долго «протянул» бы в спорах с Крысой – нескончаемых и упорных, пускай и закамуфлированных под беззаботный треп за очередной кружкой пива.
Пожалуй, одна из ярких особенностей дебютной повести Мураками и заключается в четко сбалансированном раскладе: нигилист Крыса постоянно отрицает любые нормы, в том числе и моральные, – а главный герой, в свою очередь, отрицает сам Крысин нигилизм. При этом, что интересно, аргументов с обеих сторон аккурат поровну. Отрицание и утверждение. Истории героя и Крысы – истории двух антиподов. Ситуации, в которые они попадают, схожи, но реакции одного и другого диаметрально противоположны. Спор между ними очень сильно напоминает подсознательные споры любого человека с самим собой. И в каждом из нас разрешается по-своему.
Крыса ближе к финалу теряет женщину, у которой явно произошла какая-то трагедия (аборт?), приведшая к размолвке. Сам Крыса становится все холоднее, болезненнее, его монологи становятся все абстрактнее, все оторванней от реальности – и в итоге он сам исчезает со страниц этой повести (и из этой жизни) насовсем.
Герой же во всяком разговоре с собой еще пытается зацепиться за какие-то земные, узнаваемые чувства. Рассуждает о человеческой боли, о сострадании к людям, которые болеют, умирают, что-то или кого-то теряют. Портреты других персонажей (не Крысы) становятся все человечнее, теплее – и разрешаются историей о парализованной девушке, которая не теряет надежды. А также – радиопризнанием одинокого диджея: «Я Вас Всех Люблю».
Считать ли сей лирический «выхлоп» развязкой книги? Или вернуться к названию повести и вспомнить, откуда оно взялось?
Слово автору:
Название повести я позаимствовал у Трумэна Капоте. Один из его рассказов заканчивается фразой: «Ни о чем не думай, ничего не вспоминай. Просто слушай, как поет ветер»26. Но, если честно, это был первый и единственный раз, когда я придумал название после того, как закончил произведение. Потом я уже старался придумать название в первую очередь. Так гораздо легче работается27.
В спорах героя с Крысой – одинаковое количество отрицаний и утверждений. Наложенные друг на друга, к концу повествования они просто аннигилируются. Будете искать в этих спорах смысл – по прочтении книги перед вами не останется ничего, кроме улыбки Чеширского Кота. Который, впрочем, и является Алисе всякий раз, когда надеяться уже не на что, и открывает ей новый и неожиданный путь. Очень по-дзэнски. «Хлопком одной ладони».
Случайно или намеренно, именно такой расстановкой акцентов Мураками завоевал сердца огромной читающей аудитории Японии 70-х – стремительно индустриализирующейся страны, где привычный порядок и старая мораль прогнили и рухнули, от «великих идей» осталась сплошная «оптимизация потребления» и молодежи пришлось создавать для себя что получится взамен высасывающих душу хаоса, бесцельности и пустоты.
В России же «бум Мураками» случился в конце 90-х. Кто-то верит в случайности. Я, в последние годы, – нет.
* * *
«Все богатые – говнюки! – заявляет Крыса в третьей главе. При этом сам он – из богатой семьи. – Иногда становится невмоготу осознавать, что ты богатый… Бывает, хочется убежать».
«Ну, возьми да и убеги», – говорит ему на это герой, человек из среднего класса.
«Люди не рождаются одинаковыми», – цитирует Джона Ф. Кеннеди выдуманная девушка из рассказа Крысы.
В 31-й главе герой отвечает на это:
«Все одинаковы. Те, у которых что-то есть, боятся это потерять, а те, у кого ничего нет, переживают, что так и не появится. Все равны… И тому, кто успел это подметить, стоит попробовать и стать хоть чуточку сильнее. На самом-то деле сильных людей нет – есть только те, которые делают вид».
На страницах повести слово «богатые» употреблено 16 раз, слово «бедные» – 6. Эта разбросанная по нескольким главам и все же вполне отчетливо считываемая дискуссия о бедных и богатых будет тянуться у Мураками практически во всех романах. Но затевает он ее, похоже, вовсе не из желания высказать миру свои классовые пристрастия. А скорее затем, чтобы четче обозначить разницу между «двумя Япониями» – 60-х и 70-х. Первая из которых еще тяготела к манифесту «Все богатые – говнюки!». А вторая уже пожимала плечами в духе заголовка романа Хартфильда: «Что плохого, если вам хорошо?»
Япония выбиралась из руин и неуклонно богатела. После бесплодных студенческих бунтов и антивоенных манифестаций 60-х стало очевидным: молодежи не дали сказать свое слово в переустройстве страны. Вместо этого ей предложили материальный достаток, и бунтовать стало некому и незачем.
Десять лет спустя однофамилец Харуки, певец уже «кислотного» поколения Рю Мураками, напишет в своей книге «Прекрасные богини новой музыки»:
Повесть «Слушай песню ветра», пожалуй, явилась первым послевоенным произведением, в котором прозвучал главный лозунг поп-культуры: «Что плохого, если вам хорошо?» Вся литература, написанная в Японии до этого, строилась на совершенно иной психологии: «Все богатые – говнюки», и в этом смысле «Песня ветра» – глубокая книга, отразившая принципиальное изменение в эмоциях людей на новом витке японской истории28.
Любопытно, что именно Рю Мураками «продолжил дело старшего товарища» и уже в 1984 году, ковыряясь в истории японской поп-музыки, сформулировал еще более продвинутое определение для состояния души «поколения японского пепси»:
«Southern All Stars» были первой настоящей японской поп-группой. Они были действительно крутыми – хотя их лидер, возможно, до конца этого не понимал.
До них в Японии практически не существовало поп-культуры. Ее придумала богатая Америка для развлечения зажиточных масс. Джаз, бродвейские мюзиклы, поп-арт, рок-н-ролл, фильмы Голливуда, все это – от Луи Армстронга до «Звездных войн» и Энди Уорхола – я бы назвал «поп-культурой».
Так почему же этой самой поп-культуры не существовало в Японии так долго?
Да от бедности. Риса не хватало, просо сжирали до последнего зернышка, родители посылали дочерей на панель, чтобы семья не померла с голоду… В таких диких условиях слушать «Love Me Tender» или «A Day in the Life» ни возможности, ни желания не возникнет.
Что-то в горле пересохло – сразу пива выпил. Кайф!
Рядом девочка лежала – просто обалдеть. Трах!
В бутике фасон отвязный – тут же и купил. Оттяг![5]
Эти три простые эмоции, в общем, и составляют основу поп-культуры. Поскольку играют в жизни людей куда более важную роль, нежели страдания и размышления над вопросами типа «В чем смысл жизни?» или «Кто я и что я здесь делаю?»
