Книга переводчика Дмитрия Коваленина о Харуки Мураками – это очень странное событие.

От такого чтения впору бы смутиться: по большому счету, перед нами вовсе не популяризированные литературоведческие игры, а история любви. Очень интимная, изобилующая головокружительными подробностями история счастливой взаимной любви переводчика и текста. Речь тут о любви именно к тексту, не к автору, которого Коваленин регулярно с уважительной иронией величает «сэнсэем», а следовательно, дистанцию сохраняет, невзирая на то ли подлинное, то ли примерещившееся внутреннее родство. А вот с романами Мураками у него отношения совсем иные: тут близость немыслимая, какая только и может быть у переводчика с текстом; двум живым людям, чтобы достичь столь полного слияния, пришлось бы друг друга съесть, а это технически сложно, да и неопрятно как-то.

История любви у Коваленина вышла подробная и даже вполне увлекательная, хоть и выстроена скорее по законам джазовой импровизации, чем повествовательной логики: тут и хроники почти случайного знакомства переводчика с «Охотой на овец» (в баре, конечно, где еще им было познакомиться), и мытарства с первой публикацией романа на русском языке, осуществленной на деньги таинственного незнакомца из Литвы (российские издатели поначалу сочли Мураками безнадежно некоммерческим автором, тратиться не захотели), и – вершина интимной прозы – переписка переводчика с редактором. И, конечно, тут присутствуют сами Мураками с Ковалениным, оба тонкими ломтиками, внарезку: фрагменты биографий, фрагменты интервью, фрагменты личных и деловых писем, фрагменты совместного путешествия по Сахалину и прочие фрагменты, лоскутки, осколки сокровенных подробностей, элементы пазла врассыпную. Собирать цельную картину читателю придется самостоятельно, ничего не попишешь, иной возможности узнать о четырех способах сказать «я» по-японски, гастрономических предпочтениях Харуки Мураками и современном значении слова «самурай» у нас с вами нет.

Но все странности формы и содержания меркнут перед самим фактом существования этой книги. Неслыханное, невозможное дело: вот прямо сейчас на наших глазах воздвигают (уже воздвигли) прижизненный памятник иностранному литератору – не бронзовый, конечно, бумажный, но вот ведь – не статью, не очерк, не интервью публикуют, а целую книгу о пришествии Харуки Мураками в русскоязычное пространство. Ну да, типичная благая весть, кто же спорит…

И впору бы спросить изумленно: «Да кто он такой, этот ваш Мураками?!» – но вопрос прозвучит фальшиво. Кто такой Харуки Мураками, в России знают теперь даже самые ленивые: им по телевизору рассказали, пока они завтракали, или по радио в автомобиле.

Ладно, поставим вопрос иначе: почему именно он оказался самым интересным и востребованным автором для русскоязычной читательской аудитории начала тысячелетия? И попробуем, что ли, как-то на этот вопрос ответить.

Сам Харуки Мураками устами дядюшки одного из своих персонажей настоятельно советует начинать всякое дело с мелочей. Вот я и начинаю с мелочей, самых что ни на есть мелких.

Прежде чем писать о Мураками, сотворю, пожалуй, свой день по его рецепту. И для начала сварю спагетти, не спеша, с чувством, толком и расстановкой, впервые в жизни внимательно прочитав инструкцию на упаковке. Выясню с изумлением, что там указано оптимальное количество соли (никогда не удавалось мне его угадать); к тому же в воду нужно добавить ложку оливкового масла. И варить не десять минут, а девять. Это, оказывается, важно.

Спагетти, словно бы сваренные вместо меня лирическим героем Харуки Мураками, получились безупречно. Можно вовсе без соуса наворачивать, а уж под соусом… И это, уверяю вас, лишь потому, что ритуал соблюден, со всей строгостью.

Ритуал, да.

Что нам, длинноносым, круглоглазым варварам, суета сует, потомку Аматэрасу – ритуал. Даже если потомок сей ходит в джинсах и кроссовках, слушает с утра до ночи старый американский джаз, а все хайку с танками, написанные кистью на рисовой бумаге, не задумавшись, отдаст за несколько строк прозы Сэлинджера. До вкусов и пристрастий потомка богине Аматэрасу нет никакого дела. Боги, в отличие от литературных критиков, не мелочны.

«У него там сплошь жрачка, жрачка, жрачка! Бухло, бабы и снова жрачка!» – наперебой возмущаются наши, отечественные муракамоненавистники, защитники новейшей русской духовности на условиях построчной оплаты. Они, увы, не приучены начинать с мелочей и не предпринимают попыток ознакомиться с популярным (этого достаточно) изложением основ синтоизма, прежде чем разбираться с японским (что бы ни думали по этому поводу заносчивые соотечественники самого Мураками) автором. А ведь вполне могли бы поинтересоваться и выяснить, что вся эта беготня по супермаркетам, шаманские пляски между плитой и холодильником да мытье тарелок – не что иное, как преданное служение божествам Ками, которые превыше всего ценят чистоту и новизну – и помыслов, и посуды. Свежая, старательно приготовленная пища – такая же дань Ками, как молитва-медитация или, скажем, плановое посещение монастыря. А вот если дать ужину остыть, зачерстветь, испортиться, тут уж брезгливые японские божества с негодованием отвернутся от вас, ибо нет для них ничего хуже, чем грязь, старость и, собственно, смерть.

Пожирая свежий, тепленький еще гамбургер из Макдоналдса или своими руками мастеря на кухне закуску к пиву из пасты мисо и соевого творога, всякий потомок Аматэрасу преданно служит своим Ками – если, конечно, руки его чисты хотя бы по локоть. Не зная этого, невозможно понять, почему поклонники Харуки Мураками, в чьем бы переводе они его ни читали, никак не могут толком сформулировать истинную причину своей страсти. «Интонация», – говорят одни; «Настроение», – предполагают другие, а третьи, самые чуткие, признаются, что получают удовольствие от текста на уровне тактильных ощущений.

Да, именно. Наблюдение за безупречным исполнением чужого, незнакомого ритуала и правда чрезвычайно приятное чувственное переживание; я знаю немало агностиков, возжаждавших обрести веру после обычной туристической экскурсии в чужой монастырь (насколько серьезным оказывалось на поверку их намерение – иной вопрос). Но сам импульс понятен: безупречно исполненный ритуал вставляет.

И еще как.

Но довольно о ритуалах. Прежде чем продолжить рассуждения да прочую скучную писанину, я отправлюсь гулять по городу-герою Москве. Припарковав автомобиль в положенном месте, спущусь в метро. Переходя из вагона в вагон, пересчитаю украдкой, сколько томов Мураками будет в руках у моих попутчиков? Четыре перегона: «Полежаевская» – «Беговая» – «Улица 1905 года» – «Краснопресненская» – «Пушкинская». Четыре вагона, соответственно. Тринадцать книг: две «Охоты на овец», три «Дэнса», четыре «Страны Чудес», три «К югу от границы…», один «Пинбол». Все, собственно. Неплохой, мягко говоря, результат; не зря мы скитались по подземке. Можно возвращаться на поверхность.

А на поверхности Мураками пользуется еще большим успехом. В книжном магазине «Москва» на Тверской вывешена картонка с именами лидеров продаж: Дарья Донцова и Харуки Мураками. Что за сладкая парочка! Трудно измыслить более тотальных антагонистов – не на уровне исполнения даже, на уровне намерения – а результат один. Массовый успех, который у нас до сих пор принято считать чуть ли не публичным позором для уважающего себя литератора.

В России нравиться читателю – стыдно. А Мураками русскоязычному читателю нравится, плохи его дела. Глядите на картонку, радуйтесь чужому унижению: «Лучшие продажи июля» (октября, февраля, далее – везде). Да-да, я знаю, как создаются эти самые «лучшие продажи»; знакомые дилеры дружественных издательств рассказывали мне, что авторы получают шанс установить такой рекорд лишь в том случае, если их книги раскладываются в торговом зале неким особым, хитроумным образом, но я не верю, что успех определяется одной лишь стратегически верной расстановкой книг. Необходимое, да, но не достаточное условие. Экономист из меня никакой, но правомерность тезиса: «спрос определяет предложение» – вполне очевидна.