По его мнению, крокодилий страх – не прихоть, и обусловлен исторически. В отличие от сухопутных (включая зайца-русака – как расхожий пример трусливого существа: кто только его ни ест), именно обитатели морей и рек в своё время пережили глобальное вымирание видов. Крокодилы, акулы и иже с ними кубомедузы (лат. cubozoa) воочию видели, как корчатся в предсмертных муках их друзья динозавры.

«Весьма вероятно, – рассуждал Ослик, – что крокодил попросту испугался (и испугался не на шутку) однажды высунувшись из воды и завидев гигантские туши травоядных (и хищников) – умирающих, ни на что больше не годящихся, с глазами, полными ужаса». И ещё: «Невероятный страх вызвал у крокодила генную мутацию, а там пошло как по маслу: вновь и вновь повторяющиеся картины масштабного бедствия вынуждали крокодила (акулу, медузу и так далее) чувствовать, видеть и осязать несоизмеримо более остро, чем тот же заяц-русак».

Ингрид особенно нравилось это Осликово «и так далее». Она тоже с увлечением читала Барнса, а его «Любовь и так далее» (продолжение и концовка «Как всё было», любовный треугольник) и вовсе произвёла на Ингрид неизгладимое впечатление. Без сомнения, роман изменил её. Теперь же она с грустью констатировала: «Loving are also: crocodile, shark, etc.» («Влюблённые ведь тоже: крокодил, акула и т. д.»).

Зато Ослику было не до грусти. Он с возбуждением учёного переосмысливал свою теорию, шаг за шагом продвигаясь к развязке.

«Впоследствии, – Ингрид вникала в письмо всё внимательнее, – пережив трагедию и приобретя в высшей степени обострённые чувства, крокодил уже никогда не оставлял без ответа ни одного вопроса и ел всех подряд. По сути, под воздействием страха он повторялся, а повторяясь, находил и смысл жизни, и практическую её суть, и удовольствие. Повторение (итерация) под воздействием страха – вот кратчайший путь к постижению мира. До свидания, мои бельгийские друзья», – заключил Генри. Генри Ослик – русский диссидент и руководитель лаборатории искусственного интеллекта в Ширнесском университете.

Для реализации «Модели крокодила» Ослик применил числа Фибоначчи (каждое такое число есть сумма двух предыдущих: 0, 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34…). Эти числа играют важнейшую роль во множестве алгоритмов (матушки-природы), и Генри не без оснований полагал, что они прекрасно подойдут и для андроида.

Полагал – и не ошибся. В соответствии с последовательностью Фибоначчи размножаются кролики и, как удалось доказать профессору, в соответствии с теми же числами нарастает и накапливается страх. Это принципиальное открытие позволило Генри не только совершенно по-новому структурировать эмоциональное поведение бельгийской машины, но и разработать оптимальный механизм её тестирования.

Особенно пригодилась так называемая формула Фибоначчи «в замкнутом виде», полученная А. Муавром в 1718 году и довольно широко используемая в математике для доказательств по индукции. В применении к андроиду на основе «замкнутой» последовательности происходит накопление страха и регулирование общего психического состояния.

Для собственно развития машины («испугавшейся» машины) наряду с классическим подходом линейных цепей учёный воспользовался методом производящих функций Николая Бернулли. В соответствии с этим методом ряд Фибоначчи будто воспроизводил сам себя. Воспроизводил в соответствии с логикой приобретения опыта, но лишь до поры – дальше следовал новый цикл, добавление страха, следующий опыт (озарение: что ж я раньше не догадался!) и т. д.

Обе процедуры – итерационные, автономные и саморазвивающиеся. По сути, в ходе нескольких месяцев напряжённой работы и переосмысления своих предположений относительно страха Ослику удалось взять под контроль и сам страх, и его последствия.

Закончив работу с бельгийским андроидом, Генри чуть успокоился, а дождавшись осени, решил испытать «крокодилий опыт» на себе.

Осень в Ширнессе выдалась дождливой. Восемнадцатый год вообще оказался чрезвычайно сырым и холодным. По обыкновению, Генри проводил вечера и выходные у моря. Профессор часами бродил вдоль набережной, смотрел, как разбиваются о пристань волны, и много думал.

Его страхом был «ослиный комплекс» (включая оборонный центр, учёный совет при нём, дурдом на Мосфильмовской и президента с правящей партией), а чтобы поумнеть, Ослик задумал регулярные визиты в Россию.

«К доктору», – смеялся он над собой (смеялся и боялся). Историческая родина одновременно и звала его, и пугала. Тем не менее, несмотря на страх Ослик решил придерживаться первоначального плана. Добавим к этому – любопытство. Будучи чрезвычайно любопытным (как и наш крокодил), он с удовольствием смотрел «Да Винчи Лёнинг» и терялся в догадках – сочувствовать ему (образно говоря) Милеве Марич или нет?

Свой «план» Ослик представлял как захватывающую (и полную приключений) версию ускоренной эволюции видов на Галапагосах. «Зяблики Дарвина» в своём роде: островами была его голова, а зябликами он сам.

«Что ж, зяблик так зяблик», – соглашался Генри.

Его одолевали мысли о будущем (зяблик перелетал с острова на остров), а за размышлениями он всё чаще засиживался на работе. Особенно ему нравилось «засесть» в подсобке для подопытных животных. Сядет себе и сидит за компьютером пока сторож не явится:

– Мистер Генри, не пора ли домой?

– Ещё немного, Олдос.

Олдос кивал, а Генри вновь уносился к своим «Галапагосам», то и дело поглядывая на печальную крысу с умными глазами и спасаясь письмом к самому себе же. – «А к кому ещё?» – нет-нет, а и задавался он вопросом, но ответа не было. Генри давно уже ни с кем не переписывался, да и переписываться было не с кем, разве что с его старыми друзьями из клиники на Мосфильмовской (но о них позже).

Время от времени он распечатывал записи на принтере, словно хотел получить хоть какое-то материальное подтверждение своим мыслям.

В условиях всеобщей виртуализации материальное подтверждение чего бы то ни было кажется весьма ценным. В некотором роде – связующее звено между абстрактностью и бытом. Так или иначе, любой человек нуждается в таком подтверждении – не сомневался Ослик.

Вот и теперь, закончив очередное письмо, он отправил его в печать. Принтер заурчал, затем вдруг затих и снова заурчал. Это была допотопная модель HP LaserJet Pro 200, изрядно потрёпанная и давно выработавшая гарантийный ресурс. Тем не менее принтер справлялся. Уже через минуту он выдал с десяток листов текста: «12.10.2018, пятница, 19:08, Ширнесс, подсобка для крыс». Дальше следовал заголовок, эпиграф из Ницше и собственно мысли, обращённые к самому себе.

Ещё задолго до этих событий Генри (как и любой эмигрант, надо думать) то и дело возвращался в Россию мысленно. Лишь только сбежав из московского дурдома за границу, он регулярно слушал «Эхо Москвы» и смотрел «Сетевизор». В сущности, Ослик переживал растерянность (так свойственную беглецам в первое время) и хотел как можно больше подтверждений своей правоты: нет, не зря он сбежал, будь неладен советский строй.

К тому же Генри весьма болезненно переживал разрыв с Эльвирой Додж (которую любил и будет любить ещё долго), не говоря уже о Наташе Лобачёвой. Наташина привязанность к нему и радовала, и удручала. Он считал её своим другом, а она, безусловно, страдала, считая Ослика свой неразделённой любовью. Честно сказать, Генри терялся. Он разрывался между любовью и виной, утешая себя то логикой, то игрой воображения: их треугольник имел естественное происхождение, был равносторонним, правильным и с суммой углов равной половине жизни.

Половина жизни? Как бы не жизнь: если Наташа была ироничной и утончённой (подобно романам Джулиана Барнса), то Эльвира вынесла Ослику мозг (её «книга» была, скорей, «Бойцовским клубом» Чака Паланика). Вот и люби теперь Додж. Любить без разбору – рискованная затея.