В той же степени, вероятно, связаны и простые числа применительно к гипотезе Римана: есть основания для связи, но самой связи нет. Во-первых, не найдено какой-либо закономерности, описывающей распределение простых чисел среди натуральных, а во-вторых, хоть Риман и предположил связь между простыми числами и распределением так называемых «нетривиальных нулей» дзета-функции, закономерность до сих пор не доказана.

«Жаль, но, видно, открытие Бернхарда Римана и впрямь недоказуемо», – сокрушался Ослик. Тут – что со «Снежной революцией» в Москве: много надежд, но толку мало. А теперь и вовсе: спустя годы редко кто помышлял о разумных изменениях в его стране. Президент Путин устроился на четвёртый срок, оппозиция подавлена, Россию ожидает долгий период мучительного прозрения. Если это прозрение вообще возможно.

К вечеру поднялся сильнейший ветер. Над головой навис Карадаг. «Чёрным истуканом навис», – заметила Наташа. Лобачёва и Ослик прошлись до лодочной станции, а оттуда в гостиницу. Частный отель «Перевёрнутая лодка» – вот куда привела их гипотеза взаимной привязанности.

И действительно, формой отель напоминал сильно накренившуюся в шторм яхту. Ещё немного, и она затонет. Но нет. Лодка держалась, как, собственно, и весь постсоветский понт (игра слов: «Понт» – древнее греко-персидское государство на Южном берегу Чёрного моря, «понт» – напускная заносчивость, высокомерие, хвастовство). Сразу и не поймёшь: то ли ты в России, то ли в Китайской Народной Республике – коррумпированный рынок плюс Политбюро КПК (ручное управление). Этих отелей теперь не счесть, да что толку – всё сплошь перевёрнутые лодки. Вывеска так и гласила: «Overturned Rowboat».

Они болтали до глубокой ночи. Уснули лишь под утро, но так и не сказали друг другу главное. Впрочем, что говорить? – и так всё ясно: Ослик и Лобачёва намеренно продлевали свою связь, не обсуждая её и стараясь не думать о ней. Тот самый случай, когда скажи правду (она любит, он нет), – и всё закончится. Такой исход им не нужен.

Другое дело – секс. Правда сексу не помеха. Бери больше – будучи проявлением животного начала, сексу всё равно, что у вас там с надстройкой (ваша индивидуальность, ценности, мораль). «Было бы желание», – размышлял Ослик. Но желания не было: Наташа выглядела измотанной, да и он не возбуждал её.

Ему не спалось. С рассветом он вышел на улицу и час-другой смотрел, как бьются волны. Они бились о пристань, бились о камни, бились о катер у причала. Катер качало.

Волны бились об Осликову голову и Наташино представление о нём. Представление – так себе, но и Лобачёва не сдавалась. Она хоть и повторялась со своей любовью к нему, казалось, ей нравилось повторяться. Даже во сне она обнимала его. Он отстранялся, и она обнимала снова. При некоторой фантазии Наташу можно было определить, как многократно повторяющуюся компьютерную программу. Или, к примеру, как «ditto mark» (знак повтора в английском языке), а то и одоридзи (символ японского письма, означающий удвоение иероглифа). Лобачёву будто зациклило на Ослике, а как выйти из этого цикла, она не знала.

Позавтракав, Генри и Наташа засобирались – он отправится в аэропорт, она на вокзал, и уже к вечеру оба прибудут, кто куда: Ослик в Москву, Лобачёва в Харьков. Впереди выходные, а затем будни – основа филогенеза.

На прощание они присели у «Перевёрнутой лодки». Отель оказался вполне сносным. Тем более сносным, что свалка вокруг (свалка, знакомая Ослику ещё с детства) всё разрасталась. Предпринимателей здесь не жаловали. Но как бы то ни было, оставшиеся на свободе (в основном, откупившиеся – кто деньгами, кто послушанием) делали своё дело. Самое отвратительное – всех всё устраивало: и население (еды пока хватало), и власть (она имела стабильный откат), и мировое сообщество (худо-бедно Запад осваивал-таки восточный рынок, и уж, конечно, не собирался его терять).

Формально (для большинства населения, власти и в известной степени для мирового сообщества) дела обстояли так: в тюрьмах РФ сидели истинные преступники, а страной управляли хоть и не истинные праведники, но всё ж таки и не фашисты. Добавим к этому пресловутую самобытность, вероисповедание (православие на службе у государства) – и дело с концом. Любая критика в свой адрес воспринималась русскими как оскорбление.

Правда? Какая, к чёрту, правда! Россия и Запад хоть и заявляли о стремлении к общечеловеческим ценностям – давно уже были в разводе. В этом смысле их отношения выглядели чистым сексом: животным, довольно пошлым, по сути порнографией.

Насидевшись у «Перевёрнутой лодки», Наташа и Ослик поднялись. В будущем они не раз ещё встретятся, но теперь, слушая шум волн и оглядываясь назад, оба предчувствовали недоброе. Время от времени заключённых предпринимателей освобождали по амнистии, но то были крохи и, ясное дело, для вида (или чтоб снова «подоить»), а отнюдь не как проявление доброй воли. «Во всяком случае, лучше не будет», – Лобачёва сникла и как-то вся погрустнела. «С другой стороны – куда уж хуже», – надеялся Ослик.

В его голове крутилась всё та же «Модель крокодила». Как и в начале нашего рассказа, Ослик по-прежнему рассчитывал на здравомыслие и искал гармонии с внешним миром.

В Москве он провёл субботу и воскресенье. Как и в былые годы, по выходным город пустел, что и к лучшему. Ослику нравился безлюдный город. Осень побуждает к воображению. Всюду жёлтые листья, то и дело моросит дождь, порывы ветра и запах кофе – куда бы Генри ни заглянул перекусить и кое-что записать. В основном он записывал короткие впечатления, сюжеты для Твиттера (и для будущих иллюстраций, если повезёт). В отдельную папку он складывал мысли касательно бельгийского андроида, да и вообще размышления, в том числе и по поводу эволюции сознания.

В настоящий момент андроид, над которым Ослик работал, представлялся ему всего лишь зародышем на одной из ранних стадий искусственного онтогенеза. При этом к концу проекта учёный намеревался не просто научить машину думать, но и повторить в ней признаки как можно большего числа приличных людей. Что бы сказал на это Эрнст Геккель? «Онтогенез есть быстрое и краткое повторение филогенеза», – вот что ответил бы немецкий естествоиспытатель и пожелал бы Ослику долгих лет жизни.

В Москве он выкроил также время и присмотрел для себя небольшую квартиру на Солянке, надеясь в ближайшие месяц-два купить её. В офисе «Инком недвижимости» ему обрадовались – ещё бы: Ослик не торговался, в течение получаса подписал необходимые бумаги и договорился об окончательной сделке на декабрь. По плану он собирался 20–21 декабря вернуться в Москву, оформить последние документы и впервые после эмиграции встретить Рождество (а там и Новый год) в России.

В воскресенье вечером он позвонил Лобачёвой в Харьков и рассказал ей о своих планах. Та обрадовалась и спросила: «А что с Эльвирой?» С Эльвирой он так и не встретился, зато повидался с Собакой Софи. Таня Лунгу по-прежнему «лечилась» на Мосфильмовской, Марк совсем опустился, и Ослик твёрдо решил во что бы то ни стало освободить их. Вероятнее всего Ослик устроит им побег. Хотя, как знать, может, обойдётся и по-людски. К примеру, он выкупит их – в России без труда можно купить и человека, и его душу. Так было раньше, так оставалось и теперь.

Он побеседовал с врачом Лунгу и, когда предложил ему деньги, тот оживился и даже показал свои белоснежные зубы.

– Знаете, сколько я отдал за них? – спросил доктор.

Нет, Ослик не знал.

– Миллион 200 тысяч, плюс гарантия.

Плюс ещё что-то, Ослик так и не понял. В целом же, вполне разумная цена. Порядка 20 тысяч фунтов – не так уж и много в обмен на свободу его друзей. Правда, предстояли и другие расходы, но делать нечего: Софи и Марку требовались документы, затем друзей следовало переправить через границу (самая дорогостоящая часть) и к тому же устроить их там.