— Мы обещали рассказать вам, как было дело в прошлом году в Петрограде, но это долгий разговор. Скажите сначала вы, брат прапорщик, что вы слышали об этом в Легии, а я уж доскажу остальное. Петник, переводи Головачеву, не хочу, чтобы Володя сидел среди нас как глухой. Ведь это его заслуга в том, что сидим мы вот так беззаботно. Да… Петроград. Оказался я там в прошлом году летом, а наша социал-демократическая организация уже и тогда не сидела сложа руки, хотя и не была еще достаточно революционной, как мы это понимаем сегодня. Но говорите сначала вы, брат Конядра.

Прапорщик закурил, бросил быстрый взгляд на Пулпана. Этот не станет хитрить, у него честное лицо. Взглянул на Кавку — тот сидел напротив, подавшись вперед. Легионеры напряженно ждут, что расскажет их командир. Он сжал губы.

— К сожалению, я могу рассказать только то, что слышал от легионерского агента, у которого в прошлом году были какие-то дела в министерстве Керенского, — начал Конядра.

Солдаты, сидевшие до сих пор поодаль, встали, подошли ближе. Прапорщик повысил голос. Он словно сожалел, что не мог ничего рассказать из личного опыта.

— Агент наш рассказывал невероятные вещи…

Конядра говорил короткими фразами — так много накопилось в его душе, говорил живо, как непосредственный участник. О разгроме типографии «Правда», о бурных сходках на Путиловском заводе, об уличных боях рабочих с юнкерами и казаками, о подпольных большевистских комитетах и о тех, кого объединяло и воодушевляло имя Ленина.

— Вы видели Ленина? — спросил он Пулпана.

— Нет еще, но обязательно должен увидеть раньше, чем уеду из России, — ответил тот.

Конядра удовлетворенно кивнул. Вот тоже цель… Хочет увидеть Ленина и после этого вовсе не желает умирать, наоборот, собирается продолжать борьбу за его идеи. Не может быть, чтобы Ленин был таким, каким его изображали легионерские офицеры. Иначе почему же человек, сидящий сейчас рядом, полон такой твердой веры, такой непреклонной убежденности!

Прапорщик снова закурил и в две затяжки сжег половину папиросы. Как мог тот агент не видеть штурма Зимнего дворца? Конядра задавал ему этот вопрос, агент только кисло усмехался: «А мне до этого дела не было». Уклончивый ответ…

Конядра стал передавать слышанное от другого легионера: с каким энтузиазмом, презирая смерть, рвались большевики в Зимний дворец. Как кучку мусора, смели они юнкеров и офицеров, а женский батальон разогнали раньше, чем эти неистовые женщины успели опомниться.

— Я был при этом, — прервал его Пулпан с ноткой тщеславия и гордости в голосе. — Сперва мы жалели этих ополоумевших дамочек, но, когда они открыли по нас огонь, тут уж мы отрезвели. Они были как дикие кошки и умирали с ненавистью в глазах. Никогда не забуду этих бешеных.

— Неужели не могли вы как-нибудь обойти их и взять в плен? — удивленно воскликнул Кулда. — Убивать женщин — свинство, а если у них дома дети? Я бы не мог, ради спокойствия своей души я бы этого не сделал!

— Их позиция была перед самым входом во дворец, — возразил Пулпан. — А у «максимов» и «лъюисов» стояли ящики с патронными лентами. Нет, нельзя было их обойти. А у нас разве дома нет детей? Но всех мы все равно не переловили. Оставшиеся в живых затерялись в суматохе. Ты и не представляешь, что за кутерьма была!

Прапорщик задумчиво произнес:

— Революция — всегда дело кровавое, иначе нельзя, И солдат, знающий, ради чего он борется, должен иметь железное сердце, брат Кулда. Ну, закончим эту беседу, вы ведь придете еще, товарищи, я приглашаю вас сегодня же, пополудни. Но я не вижу вашего гусита Шаму, возьмите его с собой. И вы, Владимир, приходите тоже. — Светлые глаза прапорщика потеплели. — А вы, товарищ Пулпан, подготовьтесь, я попрошу вас рассказать подробно об операции Красной Армии под Нарвой. Вас, конечно, было меньше, чем немцев, и я хотел бы узнать, как это вы заставили их отступить. Я читал об этом в газетах, но официальные сообщения сухи, одна пропаганда. А мне интересно то, что творилось во время боя в вашей душе, понимаете? Что всех вас удерживало вместе и не позволяло пятиться перед превосходящей силой противника?

— На это я могу вам ответить сейчас, брат прапорщик. Мы знали, нельзя нам поддаваться. — Пулпан с веселой улыбкой подал руку офицеру. — Ну, мы придем после обеда, вместе-то не так скучно ждать встречи с Красновым. И Володя с нами придет. Так, Володя?

Головачев мотнул чубом, вылезающим из-под фуражки, и, подойдя к Конядре, подал ему руку.

— По-моему, товарищ командир, — он улыбнулся, не выпуская руки прапорщика, — сначала разобраться, а потом уж говорить да или нет — вот это по-мужски. Желаю нам обоим очутиться в одном полку, в красноармейском само собой.

— Твое желание делает мне честь, Владимир, но для меня все не так просто, как для тебя, — сухо ответил Конядра.

Карел Петник улыбнулся Отыну Даниелу, и они двинулись за Пулпаном.

— Ни словечка нам и вставить не пришлось, — засмеялся Карел.

— И ничего этим не испортили, — возразил Даниел. — Сдается мне, придут они к нам, и может, даже все.

— Ох и проголодался я! — весело вскричал Кавка, когда красноармейцы ушли.

Качер мрачно сплюнул.

— Дать бы тебе по морде! — сказал он.

Длинный сержант Ланкаш подошел к Кавке.

— И чего мы торгуемся с большевиками? От нечего делать?.. Все равно что на луну лаять. Я уже решил: к красным не пойду.

— Значит, мы с тобой заодно, — и Кавка пожал верзиле руку.

— Я сбегаю к нашим, они на втором пути, скажу, что мы здесь.

Кавка остановился. Лицо его сильно побледнело, темные глаза расширились.

— Сбегай, Ланкаш, пусть эти попляшут! — выпалил он. Около двух часов дня Ян Пулпан с товарищами пошел к «челябинцам», любопытствуя, что они еще придумают. Легионеры загорали, разлегшись на шпалах, курили, болтали.

— Брат прапорщик! — вскричал Кавка. — Явился святой Петр со своими любимыми апостолами. Хорошо бы они нам наконец сказали, чего они от нас хотят. К красным я не подамся и слышать не желаю. Что скажет мой отец?

— Помещичий приказчик, поди? — проворчал Качер. — Я еще до обеда сказал тебе, что ты заслужил по морде, так оно и есть. Да кулаком…

— Ребята, не ссорьтесь! — прикрикнул Конядра.

— Да пусть себе ссорятся, — заметил Пулпан. — Так у них вырабатывается мнение. Довольны ли вы обедом? Гречневая каша с бараниной не так уж плоха в это голодное время. Или вы иного мнения?

— Свинина с капустой и кнедликами была бы нам более по вкусу, — съехидничал Кавка. — Но на нет и суда нет, правда, товарищ Пулпан?

Матей Конядра, раздраженный этой репликой, резко проговорил:

— Хорошо, что вы пришли, а то мы как раз говорили о том, чего вы от нас ждете. Не хотим мы похмелья на вашем пиру, пусть бы нас только гречкой и угощали. Но прежде чем начать разговор, давайте условимся — не упрекайте нас опять за Пензу. Нас не было на передовой против вашего первого полка. А то, что сделал поручик Чечек, свинство, мракобесие или бог знает что еще. Пожалуй, дело было вовсе не в том, чтобы сдать оружие, — хотели, видно, запугать чехов, чтоб не переходили к большевикам. Вроде профилактики. Я слышал, что сделали со Скотаком, Поспишилом и Отченашеком — тоже для запугивания. Я их знал по прежним временам, еще до того, как они перешли к вам. Хорошие были ребята.

Ян Пулпан, удивленный неожиданным выпадом прапорщика, прикусил губу. Это, однако, не остановило Конядру.

— Да, наши повесили их в лесу под Липягами, без суда, как бешеных собак. На дубе повесили, а под ногами зажгли костер. И раненых ваших в Пензе бросали в реку… Взяли заложников и расстреляли, а кого не убили сами, выдали монархистам, а те поступили с ними не лучше. Так что не надо говорить нам об этом. Если бы мы захотели, то уже перебрались бы в легионерский эшелон, что стоит у перрона, и ничего бы вы с нами не поделали. Почему мы так не поступили? Хотим внести полную ясность, определить, где наше место.

— Пусть будет так, — сказал Пулиан.