Так Тургенев, правда, со свойственной ему либеральной половинчатостью, защищает «ум» в творчестве Помяловского. А мы ведь уже знаем, что этот «ум» означал у Помяловского беспощадный анализ социальной действительности, идейную непримиримость революционного демократа, разрушавшего дворянские авторитеты, ниспровергавшего все основные каноны традиционной эстетики,

Молодежь 60-х годов очень полюбила автора «Молотова» и «Мещанского счастья», поэта Леночки и Нади Дороговой, художника-реалиста, так правдиво освещавшего пути развития современного ему «молодого человека», его сокровеннейшие думы и искания. А молодежь 60-х годов умела любить своих писателей. «На пиру русской природы, — рассказывает Н. В. Шелгунов, — первое место принадлежало тогда, т. е. в 60-х годах, литератору. Никогда, ни раньше, ни после, писатель не занимал у нас в России такого почетного места. Когда на литературных чтениях являлся на эстраде писатель, пользующийся симпатиями публики, стон стоял от криков, аплодисментов и стучанья стульями и каблуками. Это был не энтузиазм, а какое-то беснование, но совершенно выражавшее то воодушевление, которое вызывал писатель в публике».

Помяловский меньше всего был, разумеется, кабинетным писателем. Его девиз — познание жизни, деятельное ее преобразование, его неугомонное стремление вводить в литературу новые «участки жизни» толкали его быть всегда на людях, в потоке тогдашнего движения, и часто возглавлять его. Активная деятельность Помяловского на таком важном узловом пункте современного ему общественного движения, как воскресные школы, не прекращалась до самой последней минуты их существования, насильственно прекращенного 13 июня 1862 года царским правительством. Здесь Помяловский встречал, с одной стороны, лучшую часть интеллигентной молодежи. С другой стороны, очень интересен был для Помяловского-писателя людской состав учащихся. С этой чудесной молодежью, ринувшейся «в народ», в дело просвещения его, Помяловский очень подружился, бывая на ее вечеринках, обсуждая с нею все острые проблемы литературы и жизни.

Правительство, что называется, со скрежетом зубовным терпело эту светлую общественную инициативу 60-х годов. Уже в декабре 1860 года министр народного просвещения издал циркуляр о приравнении воскресных школ к приходским училищам и об усилении контроля за преподаванием и за педагогическим персоналом воскресных школ. Были разработаны казенные правила, а с ними в воскресные школы забрались формализм и рутина. В замечательной записке по поводу этого правительственного циркуляра А. П. Покровский, член революционного кружка Аргаропуло, писал: «Бездарные, тупые люди хотят помешать заре новой жизни, народа, задушить свежее учреждение гнилой формой, хотят сделать народ каким-то религиозным дьячком, нравственным пошлецом, пусть народ будет ханжой, пошлым святошей, который хладнокровно зарежет человека в понедельник и не станет сообщаться с женщиной в середу или есть скоромное в пятницу; пусть он будет моралистом, но только не понимай он ничего, и тогда пусть существуют все воскресные школы, размножаются, как мухи; но те школы, какие явились и какими они хотели сделаться, безапелляционно осуждаются на каторгу без срока».

Помяловский, один из лучших педагогов воскресных школ, прославился своим методом преподавания, потому. что этот метод направлен был на пробуждение сознательности, на борьбу со всякими религиозными суевериями и политической отсталостью. Оттого его ученики, по свидетельству Пантелеева, в самое короткое время усваивали то, что у других преподавателей, и притом далеко не рядовых, доставалось им лишь после долгих месяцев. Можно себе представить, каким глубоким потрясением была для Помяловского ликвидация воскресных школ (2 мая 1862 г.) после знаменитого пожара Апраксина двора, в силу которой загублена была — по выражению Н. В. Стасовой — «светлая, своеобразная, глубоко плодотворная жизнь». Ведь Помяловский отдал этому делу много своих сил, таланта и энтузиазма.

Другой участок общественной деятельности, привлекший к себе Помяловского, — был университет и революционное студенчество. Мы уже знаем Помяловского в университете и то впечатление, какое на него — выходца из семинарии, производили лекции свободомыслящих профессоров. В 1861 году университет кипел общественными страстями, клокотал идейной борьбой. Н. А. Благовещенский, в качестве единственного биографа Помяловского, ничего не сообщает нам об отношении Николая Герасимовича к этому студенческому движению. Между тем в разных источниках разбросано достаточно сведений, чтобы видеть активное участие Помяловского в этом движении. Один из самых обстоятельных мемуаристов студенческого движения 60-х годов Вл. Сорокин, автор «Записок старого студента» («Русская старина»), несколько раз упоминает имя Помяловского среди властителей дум передового студенчества: «В продолжение третьего университетского курса все наиболее выдававшиеся из наших товарищей окончательно сблизились с такими передовыми писателями, как Чернышевский, Добролюбов, Михайлов, Помяловский, с редакциями журналов «Русское слово», «Современник» и со многими другими лицами, на которых высшая петербургская администрация поглядывала косо, как на руководителей общественного мнения, начавшего приобретать уже в то время значительную нравственную силу, с которой приходилось уже считаться в высших правительственных сферах». Рассказ Сорокина о популярности Помяловского среди студенчества, о личном общении последнего с лучшими студенческими представителями, а также о роли Николая Герасимовича как общественного деятеля — интересен, конечно, сам по себе. Он в то же время проливает свет на другие биографические источники, хотя бы по вопросу об участии Помяловского в студенческом движении. Так, например, известный сибирский этнограф Г. Н. Потанин рассказывает, что он видел во главе студенческой демонстрации 24 и 25 сентября 1861 года в качестве предводителя Н. Г. Помяловского. Помяловский звал присоединиться к демонстрации Потанина, вспоминающего об этом почему-то с некоторой злобой. Подвыпивший, мол, Помяловский хватал его за рукав, крича: «Идем, идем! — Куда? — спрашивал я испуганно. — В Колокольный переулок, попечителя Филипсона громить, чтобы отменил матрикулы». Потанин отказывался присоединиться, говоря: «Мне с вами не по пути, я «за делом иду, да пустите, оторвете рукав!» «Насилу отделался от предводителя, получив вдогонку «подлец». Общественное значение этой демонстрации было немаловажное. Стоит только вспомнить, с каким пламенным энтузиазмом встретил Герцен весть об этой демонстрации в статье «Исполин просыпается».

Возмущаясь декретами правительства, приведшими к студенческим волнениям, тогдашняя студенческая прокламация призывала к бодрости студентов, так как за студентов «здравый смысл, общественное мнение, литература, профессора, бесчисленные кружки свободно мыслящий людей, Западная Европа, все лучшее, передовое. А против — только пять-шесть олигархов, тиранов подлых, крадущих, отравляющих рабов, желающих быть господами». «Главное, — читаем мы здесь, — бойтесь разногласия и не трусьте энергичных мер. Имейте в голове одно: стрелять в вас не смеют — из-за университета в Петербурге вспыхнет бунт. Уже теперь наши начальники твердят (покачивая головами) «столица неспокойна».

Процессия студентов носила, конечно, более внушительный характер, чем тот, который ей придает Потанин. «Был прекрасный сентябрьский день, — рассказывает упомянутый нами Сорокин: — солнце ярко освещало длинную вереницу студенческих процессий… Дорогой к нам массами присоединялись девицы — слушательницы университетских лекций, и множество молодых людей, имеющих какое-либо отношение к студенчеству или просто нам сочувствующих». Царское правительство встретило эту демонстрацию заранее заготовленной вооруженной силой: усиленные наряды полиции, жандармов, пожарные с топорами и часть стрелкового батальона с ружьями.