На горизонте, на восточной стороне неба, уже появилась белая полоса наступающего утра. И немного стало светлее, когда мы закончили погрузку на повозки всего того, что нам привезли на самолете. Там, в грузовых мешках, были автоматы, карабины, ящики с патронами, с толом и взрывателями. Были в мешках и бикфордов шнур, и многое другое, очень нужное для нас, партизан. Было так много груза, что часть его на повозки не уложилась. Нам пришлось нести его в руках или на спине. Все парашюты и мешки мы связали стропами в большие свертки и несли их на плечах.
Совсем уже стало светло, когда мы, радостные и возбужденные, вернулись в наш лагерь разведчиков. Да как же нам было не радоваться, если мы впервые за все время существования нашей бригады самостоятельно получили этот драгоценный груз с самолета, который прилетел именно к нам — гудковцам. Хотя мы всю ночь не спали, сразу же принялись разбирать все, что привезли с нашего «аэродрома». Оружие было хорошо смазано маслом, а ложи автоматов и карабинов блестели свежей краской. Наши девушки были очень рады большому количеству парашютной ткани, из которой они обещали всем нам пошить нижнее белье. Так за этой работой незаметно прошел почти весь день. Неожиданно со стороны Монастыря прогремел выстрел из пушки и взрыв снаряда где-то в лесу на восточной стороне Бука. Мы все насторожились. Агапоненко сразу же дал команду:
— Все оружие и боеприпасы погрузить на повозки! А парашюты и грузовые мешки свернуть и связать стропами! Лагерь замаскировать!
Не успел он еще проговорить последние слова команды, как снова прозвучал выстрел из пушки и прогремел новый взрыв снаряда.
— Егор Короткевич и ты, Алексей, седлайте коней и скорее в лагерь бригады, узнайте, что там происходит. Будьте осторожны, не нарвитесь на немцев. А ты, комиссар, — обратился он ко мне, — бери вот этот новый автомат, набивай диски патронами, и вместе с Егором и Севаком с пулеметом идите на опушку леса и внимательно посмотрите в сторону Лавреновичей, нет ли там немцев. В бой с немцами не вступать. А если они там есть, мы отойдем в Пасмурский лес.
Мы быстро собрались и втроем двинулись на опушку леса. Автомат мой был еще очень густо смазан маслом, и я по дороге продолжал протирать его тряпкой, которую еще в лагере нашел в одном из грузовых мешков. Осторожно выйдя на опушку леса и пройдя по ней почти до Лавреновичей, мы ничего подозрительного не обнаружили. Местные жители из деревни в лес не уходили, это был первый признак, что немцев в деревне нет. А в это время обстрел леса из пушек на восточной стороне Бука прекратился, на некоторое время наступила тишина.
— Перестали стрелять из пушек, — заметил Егор.
— Да, не слышно больше, — ответил я.
— Ну, теперь немцы пойдут в лес, — с большим пониманием тактики гитлеровцев заявил Егор.
И правда, примерно через полчаса где-то далеко на востоке слабо послышались пулеметные очереди.
— Вот они и пошли в лес. Что-то наши делают?
Там ведь совсем немного партизан, одни больные да женщины остались в лагере. Все почти ушли на задание.
Мы внимательно прислушивались к стрельбе, доносившейся с восточной стороны Бука. Через полчаса все затихло.
— Ну вот, постреляли, постреляли немцы и пошли по своим домам. Им уже пора домой, а то скоро вечер наступит, — в шутку заявил Егор.
Мы еще с полчаса полежали в засаде на опушке леса, а потом решили вернуться в наш лагерь.
— Что, никого там нет? — спросил, увидев нас, Агапоненко.
— В Лавреновичах все тихо, — ответили мы.
— Ну, теперь будем ждать Короткевичей, что-то они нам скажут?
Вечером, когда уже стало темнеть, а нас клонить ко сну, явились братья Короткевичи. Они доложили Агапоненко обо всем, что произошло там, на восточной стороне Бука.
— А комбриг не вернулся еще? — спросил Агапоненко.
— Пока еще нет, а вот второй отряд нарвался на этих немцев, которые шли в сторону Янова и Взносного. Они вели с ними бой под Ревятичами, а сейчас почти все вернулись в лагерь. Там погиб в бою наш скрипач Федя Багадяш.
— Что, Федя погиб? — переспросили мы все.
— Да, хлопцы, Федя погиб, — с грустью в голосе подтвердил Алексей Короткевич. — Теперь и на баяне мне не с кем будет сыграть.
В своем лагере под Лавреновичами мы пробыли всего несколько дней. Вернувшийся вместе с остальными отрядами бригады из-под Волосова, Муравничей и Плоского комбриг Гудков со своим ординарцем заехал верхом на конях к нам в лагерь. Они вдвоем с Агапоненко долго беседовали о каких-то только им известных делах, а потом Николай Петрович попросил наших девушек:
— Ну, сестрички, — обратился он к Нине и Оле, — угостите меня своим обедом. У вас так вкусно пахнет из котла, а я сильно проголодался.
— Мы, товарищ комбриг, не только обедом вас угостим, у нас есть и самогоночка, и холодец. Мы вчера ходили в нашу деревню Лавреновичи, и нам мама приготовила кое-что.
— Хорошо! Посмотрим, какая ваша мама мастерица, — пошутил он.
— Батюшки! — вдруг воскликнула Ольга. — Холодец-то весь ваша лошадь съела, товарищ комбриг. Чем же я вас угощать-то буду? — со слезами на глазах проговорила она.
И правда, холодец, стоявший в кастрюле под елкой, к которой случайно привязал свою лошадь комбриг, был съеден ею.
— Что! Говоришь, холодец лошадь съела! Вот это да! — захохотал Гудков. — Ну, ничего, не огорчайся, Оля, давай самогонку, а закусим салом или еще чем-нибудь другим.
Прощаясь с нами после этого не совсем удачного обеда, Гудков напомнил Николаю Агапоненко:
— Ну, Николай, значит, как и договорились, завтра вы всей своей командой переедете к нам в общий лагерь.
Из этих слов комбрига мы поняли, что нам снова придется переезжать и устраиваться в лагере всей бригады. В то время объединенная бригада стояла в сосновом лесу под Монастырем. Высокие густые кроны сосен хорошо маскировали лагерь. Когда мы на другое утро пришли в этот лагерь, то Агапоненко решил наши палатки разместить в густых зарослях молодого березняка, который вплотную примыкал к сосновому бору, там, где были построены шалаши других отрядов бригады. Среди этого березняка была небольшая полянка, заросшая молодой травой, в которой кое-где уже стали появляться луговые цветочки. Агапоненко очень любил, чтобы во всем был порядок, и мы решили размещать палатки, как это делается в летних армейских лагерях, в одну линейку. Во второй половине дня, когда все палатки были установлены, неожиданно для всех в лагере появился Голиков Саша.
Страшно исхудавший, небритый и изможденный, с перевязанной грязным бинтом раненой рукой, он, улыбаясь во весь рот, встретился с нами. Он был необычайно рад, что наконец-то нашел свой отряд. Встретившись, мы крепко обнялись. Нина Родионова быстро налила ему миску жирного супа и отрезала большой ломоть хлеба. Нам не терпелось узнать, как же он добрался из Бегомльского района до нас.
— Постойте, братцы! Дайте мне поесть, а потом я все расскажу, — глотая слюни, взмолился он.
Вот что, пообедав, рассказал нам Голиков:
— Когда все наши партизаны вместе с комбригом уехали из деревни Бабцы, а мы остались там вчетвером: трое раненых и Иван Каминский, то еще несколько дней было спокойно. Хотя где-то далеко были слышны взрывы снарядов и мин. Но однажды в деревню пришли партизаны бригады Железняка и сказали нам, чтобы мы скорее уходили из деревни, так как сейчас сюда придут немцы. Я уже к этому времени стал себя чувствовать лучше и мог ходить, а Володя Мухин с разбитой коленкой даже вставать на свою раненую ногу не мог, и пришлось нам тащить его на себе. Так мы медленно шли по заболоченному лесу несколько дней, километров сорок, а может быть и больше, пока не добрались до Терешек, где еще ранней весной стоял второй отряд нашей бригады. Там мы прожили несколько дней, а потом узнали, что подходят немцы, и снова ушли в лес. Мы там забрели в большое болото, где дня два скрывались от карателей. Потом у нас кончилась еда. Совсем обессилевшие, мы не смогли дальше нести на себе Володю Мухина. Тогда мы решили оставить его вместе с последним запасом пищи в виде нескольких горстей ячменя на болотных кочках, а сами пошли в разведку, чтобы, добыв еду, снова вернуться за ним. Но случилось непредвиденное. Когда мы вышли из этого заболоченного леса, то уже вернуться туда не смогли. Немцы опередили нас и отрезали нам путь возврата на то болото, где находился Мухин. Так и остался там Володя Мухин без пищи и без помощи, — закончил свой рассказ Голиков.