У меня снова так сильно разболелись и воспалились ноги, что я решил охладить их в воде озера. По огороду, прилегающему к нашей штабной хате, я спустился к нему. День был очень теплый, и я шел, одетый налегке и босиком, оставив все свое оружие в хате. Ничего не подозревая, я уже вошел в воду, как вдруг из куста ивы, росшей прямо у самой воды, вышел весь мокрый немецкий солдат. Он был высокого роста, обросший бородой и страшно худой. Виновато улыбаясь, он протянул мне руку, в которой находились мокрые карманные часы, и, четко выговаривая слова, сказал:

— Битте, их гебе инен дизе ур…

Я понял смысл его слов: он хочет отдать мне свои часы и сдаться русским в плен. А потом он начал мне рассказывать, как попал сюда, на этот берег, и с какой целью. Мне было очень трудно понимать многие немецкие слова, которые произносил этот немец, но некоторая практика разговорной речи с нашим Францем помогла мне. В конце разговора с ним я понял, что этот немец спортсмен, поэтому легко переплыл озеро. В бинокль из леса, где находятся остатки разгромленной на фронте их пехотной дивизии, они разглядели, что в нашей деревне находятся партизаны. Большинство солдат их дивизии, отступающей из-под Орши по лесам, хотят сдаться в плен русским. Но их «большой начальник» и офицеры штаба дивизии не хотят сдаваться, а приказали штурмовать находящуюся в лесу партизанскую линию блокады. Солдаты отказываются это делать, поэтому послали его к партизанам в качестве парламентера. А дальше он мне дал понять, что солдаты боятся сдаваться в плен партизанам, так как знают, что они в плен немецких солдат не берут, а расстреливают.

После этого разговора с немцем я подумал, что надо обязательно воспользоваться им, отпустить его к своим солдатам и передать оказавшимся в окружении немцам, что партизаны гарантируют им жизнь и передадут всех, кто добровольно сложит оружие, в плен регулярным частям Красной Армии. Я надеялся, что если нам удастся это сделать, то мы избежим напрасного кровопролития и сохраним жизнь многим нашим партизанам. И, вызвав к себе одного из оставшихся в деревне партизан, приказал ему:

— Этот немец — парламентер. Он прислан к нам от немецких солдат, которые находятся в лесу на том берегу озера. Я сейчас на лодке отбуду в Колодницу к комбригу, а вы немца заприте в амбар и строго охраняйте его жизнь. Он нам очень нужен.

— Есть, товарищ комиссар, охранять немца, — и повел его с собой.

В Колоднице я пробыл около двух часов. Доложил Гудкову о парламентере. Изложил ему свой план использования немца, на что получил от комбрига согласие.

— Ты вот что, Володя, — с теплотой в голосе сказал мне Николай Петрович, — вези этого немца сюда. Мы еще раз прощупаем, что это за птица, а потом отправим его в этот лес, где находятся их солдаты. — Помолчав немного и нахмурившись, Гудков спросил меня: — Что же ты, комиссар отряда, мне не докладываешь, что произошло с твоим пятым отрядом? Как погиб командир-отряда Николай Агапоненко? Как погибли многие партизаны вашего отряда?

— Эх, товарищ комбриг, страшное горе постигло наш отряд. — И я подробно рассказал все, что произошло там во время блокады и штурма большака Лепель — Борисов.

Слушал меня Николай Петрович, и все ниже и ниже склонялась его голова. А потом он резко поднял ее и, гневно сверкнув своими карими глазами, через слезы, которые у него навернулись на глазах, резко, со злобой в голосе, заявил:

— Этого Игнатовича нужно отдать под трибунал! Какое он имел право распустить отряды и всех партизан бригады? Он отстранился от командования бригадой в самые тяжелые для нее дни. Погубил половину бригады и спрятался там, в болоте. Как я сожалею, что меня не было в эти тяжелые дни с вами… — Немного поостыв от своего возбуждения, он вспомнил о своем друге Агапоненко и глухим голосом проговорил: — Ах, Николай, Николай, как же это получилось, что ты погиб? Это был самый лучший командир отряда. А какой он был смелый разведчик!.. Мы с ним с самого начала организации нашей бригады воевали против немцев, а вот теперь его нет в живых, просто как-то не верится…

— Николай Петрович, — после некоторой паузы, наступившей в нашем разговоре, сказал я, — Николай Агапоненко очень часто вспоминал о вас. Он так и говорил мне: «Если бы теперь с нами был Николай Петрович, то мы не попали бы в это кольцо блокады, а вырвались бы из него, как это было много раз раньше».

Долго еще расспрашивал меня командир бригады обо всем, что произошло в блокаде, а потом сказал:

— Ну вот что, комиссар, давай собирай остатки своего пятого отряда, и скоро мы будем расформировываться. Через день-два подойдут регулярные части Красной Армии, и начнется прочесывание этого леса, где находятся остатки недобитой немецкой дивизии. Разгромим этих немцев, а потом нас будут расформировывать.

Вернувшись из Колодницы в деревню, я с большой досадой узнал, что немца-парламентера партизаны расстреляли.

— Как же это произошло? — спросил я партизана, охранявшего немца.

— Товарищ комиссар, когда я посадил немца в амбар, а вы уехали в Колодницу, ко мне подошел тот «долговязый», который говорил, что он из бригады Дубровского, и спросил меня, что это за немец у меня сидит? Я ему ответил, что это парламентер. «Знаем, какие это парламентеры», — сказал он и потребовал, чтобы я его вывел на улицу и расстрелял. Когда я стал ему говорить, что вы мне приказали охранять его, тогда он заявил, что якобы вы, товарищ комиссар, когда садились в лодку, приказали ему расстрелять этого немца. Я не знал, как мне быть, и поверил ему.

— А где же этот партизан? Срочно разыщите и приведите ко мне.

Через полчаса пришли ко мне партизаны и доложили, что «долговязого» нигде в деревне нет, он куда-то исчез. Тогда я понял, что это был за «партизан». Это был как раз тот, который с самого появления в отряде мне показался подозрительным. В тот период были случаи, когда полицаи, которые служили у немцев и которых немцы не взяли с собой, были вынуждены под видом партизан из других отрядов примазываться к разным партизанским отрядам в надежде на то, что о них никто не узнает и они безнаказанно будут считаться партизанами. Один из таких оказался и у нас в отряде.

Собрав оставшихся в деревне партизан, я вынужден был объяснить им, какую они сделали для всех нас непоправимую ошибку, дав обмануть себя этому негодяю, который, расстреляв парламентера, не дал нам возможности договориться с немцами об их сдаче в плен.

— А теперь нам придется воевать с этими немцами, находящимися в лесу, и сколько еще партизан погибнет в этих боях, трудно сейчас сказать. Вот к чему привела ваша беспечность, — отчитывал я партизан, стоящих, понурив головы, передо мной.

— Товарищ комиссар, во всем виноват только я один, — заявил обманутый партизан. — А раз так, то пошлите меня на задание к командиру Цымбалу на линию блокады. Я постараюсь искупить свою вину.

— Хорошо, идите, а я проверю, как вы там будете воевать.

4 июля 1944 года по радио мы получили известие, что 3 июля нашими войсками освобождена от немецко-фашистских войск столица Белоруссии город Минск. Сколько же было радости и ликования у нас, белорусских партизан, и местного населения! Мы все поздравляли друг друга с большой победой. В этот же день недалеко от нас заговорили «Катюши». Это подошедшее к нам на помощь одно из соединений Красной Армии начало громить оставшихся в окружении гитлеровских солдат недобитой немецкой дивизии. Гитлеровцы не выдержали этого удара и начали, вначале небольшими группами, а затем целыми ротами, выходить к Колоднице и сдаваться в плен.

Мы свою боевую задачу выполнили с честью.

От комбрига Гудкова мы получили приказ: всем отрядам бригады к 7 июля 1944 года собраться в одной из деревень нашего партизанского района для расформирования бригады. Встретившись в Колоднице с остатками своего отряда и проверив по списку, кто остался жив, кто погиб в блокаде и кто пропал без вести, я приказал всем партизанам перебазироваться в ту деревню, где будет происходить расформирование бригады. Смотрел я на своих товарищей, когда они стояли в строю, и видел, как они все похудели и сильно изменились за период блокады. Когда я приказал разойтись, ко мне подошли наши бывшие разведчики и мои лучшие товарищи в отряде Егор и Алексей Короткевичи, наш работник штаба отряда Красинский, Иван Старшинов и другие партизаны, которые тепло пожали мне руку и спросили, как мое здоровье, что у меня с ногами.