Поехали, точнее, полетели. Потом от Симферополя – на долгом троллейбусе до Ялты. Петра глядела в окошко, не отрываясь, особенно после Алушты, когда покатили поверху вдоль берега моря. А в Ялте – повезло! – сразу сняли комнатку в пяти минутах ходьбы от главной набережной. Небольшой домик, наша комната – по деревянной лестнице на второй этаж, под самую крышу. Тенистый садик, там стол с плетеными креслами под листвой акаций и фруктовых деревьев. В общем, действительно прекрасно.
Началось праздное времяпрепровождение. Море, пляж, прогулки по Ялте, поездки в Массандру и Никитский ботанический сад, Алупку, Симеиз, Мисхор. Еще, конечно, музей-квартира Чехова, посещение храма (к радости Петры, в Ялте на Пушкинской улице оказался католический храм, название которого сейчас не помню – что-то связанное с Девой Марией), еще фуникулер. По вечерам – долгие прогулки вдоль набережной, кафе. А по ночам наша любовь. После этого выбирались в сад, глазели на звезды. Таких звезд Петра никогда не видела, даже в Сочи, где была с родителями после девятого класса. Еще мы читали, днем, после обеда, у себя в комнатке. В основном Чехова.
О предстоявшей скоро разлуке старались не говорить. Но в один из дней вышло так.
Мы лежали на пляже. Петра загорала мгновенно – вот и теперь стала почти черной. Когда она шла в купальнике, балансируя на крупной гальке, мужики на нее оглядывались. Это понятно. А я и сам не мог наглядеться. Вот и сказал:
– Ты такая красивая в купальнике, я не устаю любоваться тобой.
– Ай, Петер, ты что, не привык ко мне в нашей квартире за два года, а еще и здесь? Посмотри, сколько тут женщин, все такие красивые!
– Да, смотрю. Но красивей твоего тела тут нет. Как я буду без тебя?
– Да, так. А я? Как я буду без тебя? – и вдруг, почти шепотом: – А ты… ты не сыт мной?
– Нет, я голоден, я всегда хочу тебя.
– Мы с тобой так много это делали, два года – о! – и здесь, а всё равно. Да?
– Да, – я усмехнулся. – Мы с тобой вели регулярную половую жизнь, как у нас говорят.
Она поморщилась:
– Ой, плохо говорят! Нет, пусть так говорят, но у нас с тобой не то е. У нас… Когда ты… когда ты только… в самом начале… в меня… – Она никак не могла подобрать нужные слова, и я подсказал:
– Когда я только вхожу в тебя…
– Да-да, так! Когда ты только входишь ко мне… в меня, ты входишь через то е в мою душу. Разумеешь?
Я только покачал головой, смолчал. Ведь она повторила вслух то, о чем я однажды подумал. О том, что это – туннель, через который я стремлюсь в ее душу, стремлюсь и проникаю в ее душу, и так сотворяется наше родство, а такое дано лишь избранным. Любовь для избранных. Петер и Петра.
Часть вторая
А если само время есть дьявол, то как?
1
В середине августа я проводил Петру в Прагу. Завершилась наша первая жизнь. Она обняла семь лет – с пятнадцати, когда мы познакомились по переписке, и до двадцати двух, когда, после двух лет жизни в Собиновском переулке, провели месяц в Ялте.
И что эта первая жизнь? Можно сказать так: несмотря на долгие периоды разлуки, она была прекрасной, если на минуточку закрыть глаза на последние события – историю с Люшкой и (заочно) с кардиналом Бераном.
Теперь начиналась новая жизнь, вторая, и начиналась она без Петры.
Опять письма и – хоть изредка – телефонные перезвоны. Что я знал? Петру приняли в Пражскую филармонию. Конечно, удача. Престижно. Да и место отличное: самый центр, в Старом Граде, почти на набережной Влтавы, главный зал там – знаменитый «Зал Дворжак», где ежегодно проводят фестивали «Пражская весна» (потом эти два слова в кавычках, но совсем в ином значении, всем нам запомнятся на всю жизнь!). И главное, сам филармонический оркестр, в число исполнителей которого вошла Петра. Теперь – работать, работать, репетировать с оркестром, а еще готовить сольные выступления, свои программы для концертов. В общем, забот полно.
«И то е хорошо что много дел, – писала Петра, – так я о тебе мой Петер буду хоть немного меньше тосковать. А то вэлми мучительно. Так привыкла к тебе что ты рядом каждый день». (Запятые по-прежнему отсутствовали.)
Я тоже вэлми тосковал. А вот дел было куда меньше. Меня приняли на работу в «Известия» (конечно, отец поспособствовал). Казалось бы, удача, лучше не придумаешь, но как бы не так, ибо я оказался в отделе писем. Та еще тягомотина, всего лишь отдел писем! Отвечать на всякие вопросы и прочая ерунда. Папа успокаивал: это этап, начальный этап, его надо достойно пройти, а впереди – новые рубежи, интересная работа, поездки. Если, конечно, в партию вступишь. Ты еще не забыл свою мечту – корпункт ТАСС в Праге?
Не забыл. Более того, терзался этим постоянно. Что за дьявольский выбор: либо партия, но тогда я в Праге с Петрой, либо не мараться, но тогда жить без Петры в Москве? Ну и как?
Отец не педалировал, а только кивал, улыбаясь. Это означало: зрей, зрей, выбирай главное, а это, как он однажды сказал, благополучие. А оно – что? Нет, не большое пузо от сытости, дача, машина и прочее, а семья, любимая жена и дети. Но их необходимо обеспечивать. Тебе обеспечивать, мужчине! А партия – это лишь способ, что ж, у нас здесь – так.
Дьявольский выбор. Или это я такой идиот?..
Тайн от Петры у меня не было, к тому же интересно, что она скажет. Даже не то что интересно, а необходимо.
Я написал ей обо всем, с подробностями, хотя в принципе она знала о стоявшем передо мной выборе, мы это обсуждали летом в Ялте. Тогда Петра покачала головой, повздыхала: «Петер мой, бедный мой Петер, я буду молчать, это ты, ты, это решать тебе, а я всЁ твое приму». Теперь она ответила так (запятые здесь ставлю сам):
«Помнишь, мой Петер, я тебе про мою бабичку рассказывала, про Кветославу из Брно? Чудная моя бабичка Квета! Она от Бога и с Богом. Она меня всему учила, и про любовь, про девство, помнишь? Прощать надо, если любишь, так говорила мне. Как Господь наш Иисус, когда воскрес, простил Петра, хотя тот трижды отрекся от него, и опять его, Петра, приблизил, и сделал апостолом. Простил! Я тебе тоже простила, помнишь? Но вот это… Вот мой отец. Он с коммунистами, член ЦК, но он хороший человек, он тоже с Богом, он наш. А бабичка Квета не любит его. Зять мой, говорила мне, грешник. Отец он тебе хороший, а мне – грешник. Он товарищ Новак! Он не пан Новак, он товарищ! А то грех.
Всё, мой Петер. Я тебе ничего не говорю, не советую. Это твое, решать тебе. А я – я твоя женщина, невенчанная жена, поэтому приму всё».
Вот так начиналась моя вторая жизнь. С дьявольского выбора. С решения.
Я принял его. Бабушка Кветослава права: это – грех. Однажды я согрешил, изменив Петре, другого греха не будет. Пока она со мной. Пока вообще она есть.
И кто знает, не будь Петры тогда со мной, то, возможно, я и вступил бы в партию. А с Петрой – нет. Понимала ли она, что это благодаря ей? Что я упустил возможность уже вскоре работать в Праге и быть с ней именно потому, что у меня есть она – такая! Парадокс, и опять же дьявольский.
Отцу я не сказал о принятом решении – делал вид, что еще думаю. А Петре сказал, точнее, написал. Не так выспренно, как славословил выше, а просто.
«Ты умеешь прощать. Вот и прости меня. Я буду без партии – значит, ты без меня, а я без тебя. Но пока. Потом мы что-нибудь придумаем. В конце концов, есть же реальные решения. Например, ты приедешь в Москву, выйдешь за меня замуж. Как-то всё у нас сложится, и с домом, и с твоей фортепианной деятельностью. Так?»
Она ответила: «Так». В очередном письме. Письмо было про ее успехи как пианистки и про нашу любовь. И лишь в самом конце про это, про нашу проблему, про то, что у нас всё сложится: «Именно так, мой Петер, сложится, так, так!»
Странно или нет, но через год я оказался в Праге. Но не потому, что, вступив в партию, стал работать в корпункте ТАСС (эту тему мы закрыли).
