Печальное это было время. Куда не кинешь взгляд — пепелища и руины. Безграничное отчаяние, вытекающее из невозможности оказать сопротивление, из отсутствия оружия, руководства, вождя...

Через несколько дней путешествия, не раз подсаживаясь на крестьянскую телегу, а иногда на советскую грузовую автомашину, 4-го октября я добрался до Львова.

Львов был полон жизни, полон людьми: нашими военными и советскими войсками. Город внешне выглядел почти нормально. Разрушения, причиненные военными действиями, были минимальны. Некоторые районы совсем не пострадали. Но жизнь во Львове протекала в ускоренном темпе. Гостиницы, рестораны, кафе были переполнены. Ничего удивительного, ведь население города увеличилось вдвое. Несмотря на убыстренный темп, всюду преобладала необыкновенная серьезность.

Я встречал множество друзей, товарищей по оружию. Почти все хотели попасть во Францию. Мы уже узнали, что генерал Сикорский формирует там польскую армию, что создано новое правительство, что будем продолжать сражаться, что Польша еще не погибла, как говорилось в польском гимне.

Во Львове я установил контакт с генералом Янушайтисом, Борута-Спеховичем, Андерсом, который находился в госпитале, и с рядом других офицеров.

Здесь же я узнал, что наш президент Игнаци Мосьцицкий, верховный главнокомандующий маршал Рыдз-Смиглы, все правительство вместе с генералитетом бросало Польшу, чтобы спасать свои драгоценные особы...

После многих бесед, проведенных с коллегами во Львове, а также с генералами Янушайтисом и Борута-Спеховичем, руководителями тогдашнего только зарождавшегося подпольного движения сопротивления я был послан Янушайтисом курьером в Париж к Сикорскому.

Тогда во Львове находилось больше шести тысяч офицеров. Часть из них должна была перейти границу и влиться в польскую армию во Франции, часть намеревалась остаться в Польше. Необходимо было также определить и выяснить наши отношения с Советскими властями. Кроме того, необходимо было установить постоянную и прочную связь с Парижем и получить деньги на проведение акций в Польше.

Однако наиболее нетерпящим отлагательства вопросом были наши отношения с русскими. Ситуация была неясная и с каждым днем ухудшалась, а урегулировать вопрос можно было только на высшем уровне обоих государств.

Мы вступили в тот период, который для одних стал долгим пеклом плена, для других же порой скитаний, конца которому не было видно.

Собираясь как специальный курьер в Париж к генералу Сикорскому для доклада о положении в Польше и получения инструкций для подпольной работы, я решил, что мне удобнее будет идти вдвоем. В качестве компаньона в это опасное путешествие я пригласил человека симпатичного и с характером, инженера Стефана Богдановича. К этому походу мы готовились солидно. Необходимо было иметь гражданские документы. Их мы имели. До Кут, где мы предполагали перейти румынскую границу, нам нужно было ехать под предлогом закупки ковров. Поэтому в одной из известных во Львове фирм мы достали рекомендательные письма и так, снабженные необходимыми документами, делали последние приготовления в дорогу. Нужно было иметь хорошие и удобные сапоги, теплое белье и немного денег.

Во время приготовлений случайно встретил своего бывшего командира 12-го уланского полка, полковника Бронислава Раковского. Это был уже не тот когда-то уверенный в себе человек, лишь развалина. От полковника Раковского я узнал, что во время войны он являлся офицером для специальных поручений при генерале Соснковском и принимал участие в обороне Львова, а затем был одним из членов военной комиссии, передававшей Львов советским властям. Он сказал мне, что имеет разрешение, выданное советскими органами, на право свободного проживания и передвижения по территории, занятой советскими войсками.

Когда Раковский узнал, что я еду в Париж, он начал просить меня взять его с собой. Мне стало жаль его, и я согласился. Полковник был счастлив. С этого момента он выполнял только даваемые ему поручения, не проявлял никакой инициативы, не обнаруживал никаких стремлений, кроме желания убежать за границу.

Навещая несколько раз Андерса в одном из львовских госпиталей, я узнал, что в последние дни сентября он с несколькими офицерами пробирался к венгерской границе, но был окружен группой местных украинцев и во время ночной перестрелки дважды ранен. Он сообщил об этом факте советским властям, попросив оказать помощь, и в результате оказался в госпитале во Львове. Он утверждал, что в госпитале хорошо, а представители советских органов относятся к нему доброжелательно и даже предлагали вступить в Красную Армию. В одной из бесед я сказал ему, что отправляюсь в Париж, к Сикорскому. Генерал просил, чтобы перед уходом я зашел к нему, он хотел через меня передать о своих делах Сикорскому. Как-то я привел к Андерсу полковника Раковского, а примерно 15 октября мне удалось через знакомых отыскать во Львове жену и дочь Андерса и при помощи тех же знакомых связать их с генералом.

Через несколько дней к нашей компании присоединился подхорунжий Бочковский. Дельный, развитой и ловкий паренек, молодой артиллерист, у которого я жил на улице Калечей, 24.

Незадолго перед отъездом я пришел к Андерсу. Генерал просил доложить Сикорскому о своем лояльном отношении к нему и желании служить под его командованием. Резко нападал на санацию[2], легионистов[3], осуждал Бека[4] и Рыдз-Смиглы[5], а в заключение просил, чтобы Сикорский каким-либо дипломатическим путем вызволил его из Львова и переправил в Париж, потому что состояние здоровья не позволяет решаться на нелегальный переход границы. Я обещал генералу, что все устрою так, как он хочет, и после получасовой беседы, сердечно попрощавшись, мы расстались.

Утром 22 октября 1939 года мы тронулись в путь.

Вышли из Львова пешком, добрались до первой железнодорожной станции и там купили билеты до Коломыи. Покупали билеты каждый в отдельности. Движение на вокзале было огромное, поэтому мы старались не привлекать внимания. В купе входили по одному, как совершенно незнакомые люди. Полковник Раковский страшно нервничал. Казалось, что он не выдержит напряжения. Достаточно было не него взглянуть, чтобы догадаться — с этим человеком что-то не в порядке. С тревогой он озирался по сторонам, со страхом в глазах подскакивал, как только открывались двери и кто-нибудь заглядывал в купе. Он курил папиросу за папиросой и пальцы дрожали так, что спички выскакивали из рук. Становилось ясным, что этот человек подведет, он не в состоянии пройти наш путь.

Однако до Коломыи мы доехали благополучно. Вышли на станцию. Нас никто не задерживал. Впрочем, здесь, как всюду в то время, вертелось множество народа. Люди ехали в разные стороны. В городе мы разместились у знакомых и в случайных домах, каждый отдельно. В ночлеге нам не отказывали, жители к этому привыкли, почти ежедневно принимали в свои квартиры кого-нибудь незнакомого. Всегда оказывали помощь, кормили, давали ночлег и почти никогда не брали за это денег, а во многих случаях оказывали небольшие услуги, вроде поддержания связей между нами, сбора сведений или подавали советы. Люди еще верили друг другу, доверяли, смотрели в глаза, оказывали взаимную помощь.

Я занялся подготовкой к переходу границы. Это было не простым делом. Граница охранялась бдительно. Несмотря на многие трудности, через несколько дней мне удалось подготовить переход границы около Кут.

Из Коломыи автобусом мы поехали в Косов. Дорога была спокойной. Ехали мимо красивых предгорий, лесов, убранных в октябрьский золотой и красный наряд.

Вот и проверочный пункт. Здесь задерживался каждый автобус, и местные власти — это значит милиция — его перетряхивали, внимательно оглядывая пассажиров. Каждого, кто казался подозрительным, задерживали. Так происходило и в этот раз. Когда в автобус вошли милиционеры, сердца наши забились учащенно. Мы старались не смотреть друг на друга. Каких-то двоих задержали и забрали, нас же не тронули. Необъяснимым чудом мы не показались им подозрительными. После проверки автобус двинулся дальше в сторону Кут. Не доезжая трех километров до города, мы сошли и, разделившись по двое, направились в город. Я с инженером Богдановичем впереди, а в двухстах шагах за нами полковник Раковский с подхорунжим Бончковским. Когда мы подходили к предместью, около нас стало крутиться несколько подростков. Мы поняли, что попали под наблюдение. В нашем распоряжении оставалось совсем немного времени. Встретиться с проводником с которым условились еще ранее в Коломыи, я мог лишь после заката солнца. Он обещал провести известным только ему путем.