Я дал свое согласие на поездку в Америку. Это решение было доведено до сведения Андерса, а затем объявлено официально.

В ходе беседы Сикорский при мне продиктовал полковнику Марецкому ряд фамилий генералов и старших офицеров, которые немедленно снимались со своих должностей и переводились в резерв (в положение бездеятельности). Это были генералы Токаржевский, Раковский, Коссаковский, полковники Окулицкий, Дзвонковский, Домань, Шафрановский и многие другие. Такой приказ действительно через несколько дней появился.

Через два-три дня после беседы на совещании старших офицеров в Киркуле Сикорский заявил официально, что в своей деятельности он намерен опираться на молодых офицеров и собирается двадцать-тридцать человек из них назначить на высокие должности в армии и на руководящие политические посты.

Это высказывание явилось тяжелым ударом по санации и ее планам, а также по планам профессора Кота и Андерса.

Вскоре был издан приказ Сикорского, чтобы командиры дивизий представили ему примерно по тридцать фамилий молодых офицеров, желающих посвятить себя политической деятельности. Кроме того, я лично должен был представить Сикорскому список около тридцати коллег, которые сразу же были им назначены на ответственные должности. Потом я этот вопрос обсуждал со многими товарищами. Некоторые из них (как, например, Збигнев Раценский) вскоре после моего разговора с Сикорским были им приняты. На аудиенции вновь затрагивались вопросы участия молодых и соответственного их использования.

В это время Андерс производил впечатление человека дезориентированного, незнавшего, что ему предпринять. Он хотел всем окружающим внушить, что пользуется поддержкой старших офицеров, но это ему совершенно не удавалось, так как он не защищал тех, кто был снят приказом Сикорского. Помню, как во время разговора на эту тему я спросил, будет ли он защищать Раковского, Андерс ответил:

— Это деревянный человек, сухарь, и для дальнейшей работы он не годится, я его использовал должным образом при организации штаба. — При этом заметил, что Раковский на почве болезненной впечатлительности «легализма» становится для него препятствием. Поэтому не жалеет его и защищать не собирается.

То же самое относилось и к другим, в частности к Токаржевскому, которого Андерс не любил и был доволен, что Сикорский его отстранил. Должен одновременно сказать, что хотя Токаржевский и был снят Сикорским со своей должности и переведен в резерв, однако держался с большим достоинством и солидностью, чем резко отличался от Андерса.

Желая на предстоящем совещании высшего состава заполучить определенную поддержку генералов, Андерс пытался некоторых из них привлечь на свою сторону. Перед совещанием командиров соединений он обратился к Пашкевичу, чтобы тот поддержал его, а Сикорского представил бы как «конченного политического банкрота», который вскоре должен будет уйти в отставку, а его место верховного главнокомандующего займет он, — Андерс. Он просил Пашкевича оказать ему поддержку теперь, а в награду за это он его не забудет. Не знаю точно, какие еще вопросы затрагивались, так как разговор происходил в соседней комнате. Продолжался он около трех часов. Только хорошо помню, как вдруг распахнулись двери и в них показался Пашкевич. Тогда я услышал его возбужденный, слегка прерывающийся голос:

— Я забыл и не хочу помнить, что мы пили с вами, господин генерал, на брудершафт. Я не хочу знать, что являюсь крестным отцом вашего сына! — После этого двери с треском захлопнулись, и я увидел красное лицо Пашкевича, на котором виднелись следы крайнего возбуждения. Я проводил его до автомобиля.

Через минуту я вошел к Андерсу. Он сидел за столом и нервно курил папиросу. Он еще не остыл от только что состоявшегося разговора. Красные пятна отчетливо выделялись на его обычно бледных щеках. Только глаза бегали быстрее, чем всегда. Было явно заметно, что он зол.

Как только я вошел, Андерс обратился ко мне со словами: «Смотри, какой глупец! Он продолжает, поддерживать Сикорского».

Я молча слушал. Андерс же продолжал: «Я ему объяснил, как мог, что это конченный банкрот, а он ни в какую».

Во время этих излияний вошел Висьневский, я же вернулся в свою комнату.

С этого момента Андерс уже нигде не скрывал своего недовольства Пашкевичем, порочил его, где только можно, старался придираться к нему на каждом шагу. Он довел его до того, что Пашкевич, уже после смерти Сикорского, отказался от командования танковой бригадой и уехал в Англию, стараясь уйти от всего, что происходило на Ближнем Востоке.

Пребывание Сикорского прошло спокойно, как этого и следовало ожидать. Нигде никаких эксцессов. Войска, замечательно выглядевшие, встречали его с энтузиазмом. Сикорский был этим весьма доволен. Он убедился воочию, что всяческая болтовня о «бунтах» было бахвальством, сознательно выдуманным нарочно теми, кто больше всего был в этом заинтересован. Сикорский задумывался лишь над тем, для чего это делалось и почему англичане принимали в этом такое активное участие. После окончания инспекции он выехал на десять дней в отпуск в Ливан, куда вызвал министра Бадера из Тегерана, и первые слова, обращенные к нему, были: — «Что же этот Кот мне тут натворил?»

Во время инспекции Сикорский посетил все части, принимал парады, проводил полевые учения и провел несколько совещаний с офицерами. Его взаимоотношения с Андерсом проходили различные фазы. Сначала он резко раскритиковал Андерса, поставив его на место. Тогда Андерс прикинулся покорным и стал очень тихоньким. Думал лишь о том, как бы сохранить свою должность. Сикорский приказал провести реорганизацию армии согласно его указаниям и в категорической форме предложил представить ему на утверждение подробные материалы. Это должен быть корпус, и только на некоторое время можно было еще сохранить за ним прежнее название — армия. Окончательное решение по этому вопросу Сикорский обещал принять в Лондоне. Это был компромисс, достигнутый по организационным вопросам.

По вопросам политическим ни к какому согласию не пришли. Сикорский высказал Андерсу претензию по поводу его политики в Советском Союзе и ухода армии из СССР. Он подчеркнул, что именно это явилось главной причиной наступившего позже разрыва отношений, за что несет ответственность Андерс, а также, разумеется, и профессор Кот. Сикорского это очень волновало. Он говорил, что в результате этого престиж польского правительства на международной арене упал и будет очень трудно договориться на мирной конференции, если до этого отношения не будут нормализованы. Сикорский категорически запретил Андерсу в будущем вмешиваться в какие-либо политические дела. Он должен заниматься только войсками, их организацией и обучением — и ничем больше.

По вопросам политическим на Ближнем и Среднем Востоке Сикорский оставил министра Ромера, а общие вопросы большого значения брал на себя. Андерс выслушивал эти замечания, как бедный студент, сдерживался и лишь внутренне сжимался: однако, чтобы Андерс не особенно переживал от горьких пилюль, которых он столько наглотался, и чтобы хоть немного подсластить переживаемые неприятности и унижения, Сикорский подарил ему... свою книгу «Над Вислой и Вирой».

Само собой разумеется, что Андерс выходил из себя, так как был бессилен и лишь подавлял в себе огромную ненависть к Сикорскому.

Когда Сикорский находился в Ливане, у нас в армии очень активно комментировались разные его распоряжения. Наибольшее внимание привлекал факт снятия и перевода в резерв ряда генералов и назначение Копаньского командиром 3-й дивизии. Множество слухов ходило и об Андерсе, между прочим и о том, что он будет снят.

В этот момент Андерс чувствовал себя одиноким и покинутым, против него выступили и легионерские старейшины, возмущенные тем, что он не защитил их перед Сикорским. Даже его приятель Богуш, не знавший как себя вести в создавшейся обстановке, прикинулся больным и на весь период пребывания Сикорского нигде не появлялся, оставив Андерса одного. Тогда Андерс решил сделать реверанс в сторону молодых. 27 июня, в день своих именин, когда мы его официально поздравляли, Андерс обратился ко мне и заявил, что хочет этот вечер провести у меня в полку. Меня очень удивило такое предложение.