Третьей фигурой, которая сыграла исключительную роль в истории польских вооруженных сил в СССР, как и вообще оказала большое, несоразмерное по своей величине влияние на отношения между Польшей и Советским Союзом, был командующий польскими вооруженными силами в СССР генерал Владислав Андерс.
Андерса я знал много лет и, как мне казалось, довольно хорошо. Видел его при различных обстоятельствах, встречались часто. Ведь он являлся командиром бригады, в состав которой в течение нескольких лет входил мой полк. Часто приезжал на смотры. С каждым годом знакомились ближе на маневрах, на конных состязаниях «Милитари», а недавно во время сентябрьской кампании он снова был моим командиром. Его положительные качества — вежливость и предупредительность. Этим он значительно отличался от многих известных мне высших офицеров.
Андерс никогда долго не задерживался на одном месте, его постоянно переводили из одного гарнизона в другой. Он был командиром кавалерийской бригады в Ровно, в Бялокурнице около Кременца, в Бродах, а накануне войны в Барановичах. Все эти переводы носили дисциплинарный характер и были наказанием за систематические махинации и злоупотребления, которые даже тогдашним властям, относящимся весьма снисходительно к подобного рода проступкам, не нравились, как слишком расходящиеся с честью офицера.
Об участии Андерса в сентябрьской кампании я уже писал.
В конце сентября, раненый случайными пулями, он через ротмистра Кучинского дал знать о себе советским органам. Через пару часов Андерса перевезли в Самбор, где его принял командующий одной из армии Тюленев. Затем, по его просьбе, он был отправлен на лечение во Львов. После прибытия во Львов его поместили в госпиталь на улице Курковой, весь персонал которого состоял из поляков. Здесь к генералу относились очень хорошо, врачебная забота была исключительной. К тому же генерал не имел никаких ограничений, его могли навещать гости в течение всех дней, этим широко пользовались все посетители госпиталя.
Высшие офицеры Красной Армии посещали его несколько раз, вели переговоры и предлагали вступить в Красную Армию.
После подписания июльского договора, открывшего для поляков горизонты и возможности, Сикорский начал искать кандидата на командующего войсками, которые должны были формироваться на территории СССР. Сначала он собирался назначить на эту должность генерала Станислава Галлера. Но его нигде нельзя было найти, а время торопило. Тогда Сикорский вспомнил об Андерсе, который неоднократно заверял его в своей лояльности и горячо стремился с ним сотрудничать.
Помня об этом, Сикорский по согласованию с правительством Советского Союза 6 августа 1941 года назначает Андерса командующим польскими вооруженными силами в СССР, одновременно для поднятия его авторитета 10 августа 1941 года присваивает ему звание генерала дивизии[12].
Однако сразу его охватывают некоторые сомнения, и в разговоре с послом Котом он высказывает свои опасения, захочет ли Андерс быть лояльным, а кроме того, он не уверен в его политических взглядах.
А тем временем договор входил в силу и приносил первые результаты. Сразу же после его подписания масса польских граждан, разбросанных по всей огромной территории СССР, почувствовала значительное облегчение. Уже с первых дней началось массовое освобождение из мест заключения. Со 2 августа начали выпускать из тюрьмы в Москве. Освобождали этапами. Одновременно в Москве был создан временный сборный пункт, где многие могли задержаться на более длительный срок. Первым руководителем этого пункта стал ротмистр Ян Пумфт.
С нетерпением мы ожидали подписания и начала осуществления военного соглашения, верили и рассчитывали, что оно откроет перед нами все возможности и, наконец, осуществит наши мечты и надежды.
Только через несколько дней после подписания договора я мог его прочитать и поговорить на эту тему с Андерсом. Военное соглашение вызывало немалое недоумение и, к сожалению, не решало исчерпывающим образом ни одного вопроса. К нему следовало присовокупить еще ряд меньших соглашений или проколов. Оно сразу же разочаровало и внесло первый неприятный осадок в наше замечательное настроение.
Богуш, к которому мы обратились по поводу соглашения, признал, что оно действительно содержит много недостатков и недомолвок (а ведь он сам его готовил и затем подписал), но не имел времени обстоятельно его обсудить с Сикорским, так как в период польско-советских переговоров находился в Шотландии, не интересовался этим, и вообще не знал ни о каких переговорах. Лишь 30 июля 1941 года он был вызван телеграммой к Сикорскому в Лондон, а там ему приказали немедленно в качестве главы военной миссии направиться в Москву. Только тогда Богуш узнал, что заключен какой-то договор, но как он выглядел — не имел никакого представления. Этих вопросов с Сикорским он почти не обсуждал. Сикорский обратил особое внимание на летчиков и предложил ему лично следить за этим делом. Вот только это и запечатлелось в его памяти. Остальное предполагалось определить позже. Когда позже — неизвестно, поскольку сразу же он должен был вылететь. С послом Котом вопросов по военному соглашению Богуш не обсуждал, во-первых, потому, что считал их делами военными и посла не касающимися, а во-вторых, потому, что не переносил профессора Кота и поэтому не считал нужным вообще вести с ним какие-либо разговоры.
С Андерсом, который хотя и находился на месте и уже был командующим польскими вооруженными силами в СССР, Богуш не считал уместным обстоятельно обсудить военное соглашение, точно так же, как не считал нужным привлечь Андерса к переговорам и к участию в его составлении, хотя следовало предполагать, что это соглашение никого так не касается и никто более в нем так не заинтересован, как именно командующий, которому на его основе предстояло действовать.
Вскоре я познакомился с доктором Реттингером, нашим временным поверенным в делах, о котором молва широко разнесла, что он находится в большой дружбе с англичанами, в частности с английским послом в Москве Криппсом, и что якобы по его личному предложению доктора Реттингера прислали в Москву. Я понял, что за многими нашими делами постоянно как тень стоит Англия.
Андерс очень быстро установил отношения с англичанами. Еще накануне предстоящих первых переговоров с советскими органами Андерс посетил начальника английской военной миссии в Москве генерала Макфарлана, с которым очень подружился и которого просил прикомандировать постоянно к командованию польских вооруженных сил своего представителя, что, конечно, вскоре осуществилось. Через доктора Реттингера Андерс также познакомился с послом Криппсом.
В это же время обнаружилась первая интрига, которую плел Богуш, приятель доктора Реттингера. Он посоветовал Реттингеру, чтобы тот еще до приезда в Москву посла Кота, постарался добиться каких-либо политических успехов.
В понимании генерала, как, впрочем, и многих других высокопоставленных лиц, не следовало решать вопросов срочных и важных, а стараться лишь обеспечить себе «личные успехи», к этому всегда стремилась, часто путем именно интриг и происков, и всегда, принося вред общему делу.
Военное соглашение, в понимании Богуша, должно было явиться его большим личным успехом.
В принципе первую деловую беседу с советскими органами по военным вопросам Андерс провел лишь 16 августа, через два дня после подписания соглашения. Беседа была краткой, вступительной, затрагивающей вопросы организации польских частей в СССР. На этой встрече генерал Памфилов проинформировал Андерса о лагерях военнопленных, бывших польских солдат, и назвал их число — около двадцати тысяч рядовых и свыше тысячи офицеров. Это должно было стать основой для формирования первых воинских частей в Советском Союзе.
Уполномоченным Советского правительства по вопросам формирования Польской армии в СССР был назначен генерал-майор Жуков Георгий Сергеевич, его постоянным офицером связи при штабе Польской армии — полковник Волковыский, уполномоченным же Генерального Штаба Красной Армии — генерал Памфилов, заместитель начальника Генерального Штаба маршала Шапошникова, а постоянным офицером связи Генерального Штаба Красной Армии при штабе Польской армии — полковник Евстигнеев.
