Этот внезапный грохот, покачивающаяся земля сразу расчистили дорогу тому волнующему и жутковатому, что тянулось с увалов, разбивало лень и неопределенность. Валя выплюнула стебель и осмотрелась. По дорогам мчались поблескивающие на солнце, с уже установленными снарядами «катюши». На подножках машин висли офицеры. «Катюши» съезжали с дорог на залежную землю, разворачивались и принимали строгий боевой порядок. Вслед за ними, волоча подпрыгивающие пушки, неслись артиллерийские тягачи.
Гул внезапной артиллерийской канонады заглушал шум автомобильных моторов, и Валя не могла их слышать. Но сердце у нее все сжималось и сжималось, потому что она не то что слышала, а ощущала тяжелый, вибрирующий гул, но не могла понять, откуда он идет. Гул все нарастал, вызывая оторопь, близкую к страху. Она подумала, что, может быть, это пошли ее танки. Она оглянулась и увидела, что танки все так же стоят в кустарнике.
— Эти сейчас дадут! — удовлетворенно сказал Генка и стал торопливо закуривать.
И тут Валя сразу поняла, что над ней летят самолеты.
Они шли группами. Вверху — изящные и злые двухмоторные «пешки», внизу — тяжелые, черные, устрашающе горбатые штурмовики. Над «пешками», легкомысленно и задиристо переваливаясь с крыла на крыло, кружили истребители. Этот трехъярусный, гудящий, стремительно деловитый поток самолетов, то пропадающий в знойном полуденном мареве, то на разворотах ослепительно вспыхивающий в солнечных лучах, ложился на боевой курс, нацеливаясь все на те же привольные, разделенные широкими долинами белесо-желтоватые увалы, из-за вершин которых поднимались ленивые темные дымы и, вздрагивая, ширились и растекались, как ширятся и растекаются кучевые облака.
«Катюши» на своих позициях стали задирать носы, опуская тяжелые решетчатые зады к земле. Артиллеристы уже проскочили залежные поля и выбирались на увалы, ручейками растекаясь по склонам.
Дымы за вершинами вздрогнули, разорвались и, поддержанные снизу, стремительно поползли вверх, навстречу падающим самолетам. Кучевки клубились, росли и постепенно густели. Теперь до Вали донесся не слитный, переплетающийся с канонадой и моторным гулом шум снарядных разрывов, а глухие, как могучие вздохи, удары тяжелых авиационных бомб. В клубах дыма ныряли неторопливые штурмовики, и на темном фоне кучевок проступали росчерки авиационных пушек и реактивных снарядов.
Сзади все били и били орудия, самолеты все еще бомбили, а «катюши», нацелив в небо семейства своих снарядов, молчали.
Когда первые партии штурмовиков стали отваливать от цели и, прижимаясь к самой земле, черными крестами пронеслись над головами, всю округу полонил жестокий, шипящий свист. Из внезапно образовавшихся клубов дыма стремительно вырвались огненные росчерки и, оставляя за собой курчавящиеся, быстро сливающиеся в полосы дымки, понеслись к увалам. Свист был так силен, что Валя на несколько секунд зажмурилась.
— Да-а… Скоро пойдут, — сказал Страхов.
И тут только она поняла, что все то, что пронеслось сейчас над ней и вокруг нее, весь этот парад и поток снарядов нужен только для того, чтобы помочь молодым, почти мальчикам, солдатам панцирной инженерной бригады сделать невозможное — прорвать Восточный вал, телами проломить металл, бетон, дерево-земляные сооружения и открыть дорогу ее бригаде.
Еще не очень искушенная в военном мастерстве, Валя все-таки поняла всю тяжесть начинающегося боя, всю его неправильность — не танки помогают пехоте прорвать оборону, а пехота прокладывает дорогу танкам. И потому, что она видела этих мальчиков, красивых своей мужественной подтянутостью, чистыми подворотничками, потому, что пахли они дешевым цветочным одеколоном и шли в бой, как на праздник, она решила, что эти мальчики ничего не сделают. Пусть им помогут вдесятеро больше — они ничего не сделают. Слишком уж они молоды и отсюда, издалека, казались слишком уж крохотными для того, чтобы захватить эти огромные и унылые желтоватые увалы, которые уже штурмовали гвардейские части, поддержанные и авиацией, и танками, и самоходками.
Что-то близкое к отчаянию охватило Валю. Она обессилела и сникла. Издалека, с увалов, донесся дробный тяжелый гул. Он был похож на стократно усиленный стук града по высохшей, истомленной земле; рвались снаряды «катюш», а сами «катюши», оставляя за собой шлейфы пыли, уже катили в тыл.
Дымные кучевки прекратили свой рост, зловеще покрасовались на перекаленном белесом небе и стали медленно оседать, растекаться. Из глубины боя доносился машинный и тоже слитный, как на швейной фабрике, стрекот пулеметов и автоматов, нестрашные разрывы гранат и гулкие толчки толовых зарядов, которыми панцирники взрывали недоступные пехоте укрепления. Над долиной между двумя увалами гроздью взлетели три зеленые ракеты, потом две желтые и снова три зеленые. Валя знала, что обозначает этот сигнал, но что-то удерживало ее на земле, мешало подняться и занять свой пост.
Страхов лениво присел на корточки, воткнул недокуренную цигарку в землю и притоптал ее.
— Пошли, Валька.
Но Валя не могла подняться. Отчаяние, предчувствие собственной смерти, чрезмерное нервное напряжение, пришедшее к ней неизвестными путями с увалов, обезволили ее, и она не могла найти в себе силы, чтобы подняться и идти. Идти туда, где гибли пахнущие одеколоном панцирники, где оседали дымные кучевки и где, машинно и теперь страшно, стучало стрелковое вооружение.
— Ты что это? — удивленно и в то же время заботливо спросил Генка. — Занемогла?
Валя вконец забыла, что она является старшей в паре, что это она должна руководить разведчиком. Геннадий казался ей мужественным, отчаянно смелым, и она тянулась к нему, как к спасению. И Страхов понял это:
— Ничего… бывает. Ну, пошли, что ли, — уже с металлическими, командирскими нотками в голосе закончил он.
И этот металл немного подбодрил Валю. Она поднялась и, стараясь идти за спиной Геннадия, поволокла непослушные ноги по пыльной траве.
Из кустарников, солидно покачиваясь на ходу, вышли первые танки. Геннадий оглянулся и побежал, вытаскивая из-за голенищ регулировочные флажки. Валя тоже побежала и тоже вытащила флажки. Когда они добежали до места — оплывшей с зеленым дном воронки неподалеку от бывшего переднего края обороны советских войск, — Валя мысленно молила только об одном: чтобы Геннадий стал командиром. И он стал им, и не только потому, что понял Валю до конца, а потому, что не понимал, как это можно подчиняться женщине. Все еще безвольно подчиняясь ему, понимая его с полуслова, с одного взгляда, она заняла свое место, теперь уж место подчиненного, и, подражая Геннадию, приветственно помахала флажками.
Передний танк обдал ее сладковатым чадом отработанного бензина, качнулся на выбоинке и пошел вперед. За ним — другой, третий… Они шли долго, сдержанно пофыркивая и полязгивая кокетливо обутыми в каучук маленькими и аккуратными гусеницами. Было в этом мягком лязге что-то невоенное, слишком уж продуманное, даже передуманное, но что именно — она не понимала.
Когда они пропускали последние танки, первые уже достигли рубежа развертывания у подножия увалов. Здесь их встретила новая пара разведчиков, флажками уточняя направление движения. Танки разворачивались медленно, поджидали отставших, и тут-то на них и обрушился первый огневой налет немецкой артиллерии. Машины вильнули, качнулись и, набирая скорость, стали расползаться по устью долины. Отставшие догоняли строй, и разведчики, стоя под огнем, флажками указывали машинам их места.
Напряженная тренировка сказалась в бою, и машины провели развертывание, как на хорошем параде, — без суеты и рывков. Догоняя машины, Валя тяжело дышала, и каждый шаг казался ей последним. Дымные, с блеклой огненной сердцевиной кочаны разрывов вызывали у нее уже не страх, а непреоборимое отвращение, от которого засосало под ложечкой. Она страшно обрадовалась, когда из старого, недавно оставленного пехотинцами окопа ее окликнули:
— Э-й, сержант! Дело есть!
Она торопливо подбежала и увидела, что один из ее комсомольцев сидит на дне траншеи, прерывисто дышит, а на его боку расплывается темное пятно. Валя с ужасом взглянула на разведчиков и поняла, что нужно перевязать этого парня. Радуясь, что на несколько минут отсрочит свое движение к неминуемой смерти, она быстро и ловко сняла с парня гимнастерку и сатиновую майку и увидела слабо пульсирующий, гонящий кровь разрез, уже подсыхающий и потому почерневший по краям. Она работала быстро и ловко, совсем не думая о том, что делала, стыдливо и в то же время отчаянно желая, чтобы ей предложили сопровождать раненого в тыл. Это желание было таким страстным, что она почти вслух подумала: «Ведь это же больной человек. Его нельзя оставлять без помощи».
