Отвечаю для тех, кого многократно роняли в детстве на ступеньки родного дома. Не мы такие великолепные и боеспособные Рембо — это они все потенциальные жертвы своего непрофессионализма. Вероятно, каждый из них демонстрировал приемы рукопашного боя только в койках марушек. Повышать политическую и боевую подготовку, товарищи жмурики, необходимо совсем в другом месте. И в этом заключалась их существенная ошибка. Никто не виноват. Кроме них самих. И хватит об этом.

Потом в одной из комнат я обнаружил растрепанную крупногабаритную матрону, видимо, отвечающую за культпросветмассовую работу среди воспитанниц. Увидев меня, она набросила на себя одеяло и завопила истошно:

— Насилую-ю-ют!

— Мадам, — поклонился на это я. — Был бы рад, да долг превыше всего. Будьте добры, где покои господина Файнера?

Разумеется, моя речь была более экспрессивна, но за суть отвечаю. Что-что, а с дамами я обращаться умею, это факт моей биографии. И через минуту уже находился в кабинете, похожем на покои Юлия Цезаря. Если я верно представляю древнеримскую роскошь. Особенно впечатляла огромная люстра, плавающая под потолком в хрустальных огнях. Возле открытого сейфа мылился отекший от переживаний и геца гражданин.

— Здорово, хряк, — рявкнул я. — ОБХСС! Все документы на стол.

— ОБХЗЗ? Какая ОБХЗЗа? — изумился Файнер, ломая язык. — Я есть подданный Юнайтед Стейтс оф Америка, вы не имееть права…

— Власть переменилась, гражданин Файнер, — отвечал я. — Так что учи родной язык заново…

— Я выражаю протест против…

Чего не люблю я, так это яркого света и мудаков под ним; они кажутся еще омерзительнее, как жижа в выгребной яме. Может быть, поэтому я позволил себе некую вольность — автоматные очереди принялись гулять по хрустальном облаку… и хрустальный град обрушился на протестующего жоржика[95].

Когда я выгреб тело из-под обломков былого имущества, то господин Файнер проникся ко мне отцовской добротой. Всегда надо приходить человеку на помощь. В трудную для него минуту. И он ответит тем же. Быть может.

Тут еще явились мелко простреленные, но радостно возбужденные ближним боем мои друзья, сообщившие, что они зачистили территорию. А те, кому повезло увернуться от шальных свинцовых пчелок, в основном это медицинский персонал, отдыхают в подвальной лаборатории, где есть все для здорового и продолжительного образа жизни. Непрезентабельный вид моих товарищей и последние новости из их уст привели господина Файнера в трепетный ужас. Он окончательно убедился, что власть переменилась и лучше для здоровья с этой властью сотрудничать. То есть если страны хотят найти общий язык, они его находят. Даже в таких экстремальных условиях.

Я вкратце изложил суть проблемы, и, что интересно, меня сразу поняли. Без каких-либо вопросов. Тут же по космической связи был обнаружен материк, зря, по-моему, открытый Х. Колумбом. Начались напряженные переговоры. Там, в USA, решили, что тут, в СССР (б), мы собираем клубнику на февральских грядках. Пришлось переубеждать — весь автопарк был отправлен на небеса для уборки звездного мусора. Ясный гром среди глухой российской ночи, вероятно, достиг ушей мистера Дж. Джеффера. Он вытащил из них бананы, и мы пришли к компромиссному решению: через двенадцать часов приедут представители компании, чтобы на месте убедиться в правдивости моих слов. И подсчитать убытки. Я опускаю некоторые несдержанные высказывания в адрес Соединенных Штатов и отдельных их чванливых поданных, чтобы piece был во всем piece, а не наоборот. Скажу лишь одно: дерьма хватает по обе стороны океана, увы.

Что же потом? Я прошелся по местам военных действий — будто смерч провьюжил по прелестному уголку Канзас-Сити. И это не считая тлеющих в ночи автотранспортных остовов. Умеем работать, если очень надо.

Затем из подвала были выпущены эскулапы, опечаленные такими бурными событиями. Они уж думали кушать зеленую лужайку из импортных шойлов[96] до бескрайности, ан нет, явились три крези-вредителя и устроили вселенский треск, порушив все радужные и перспективные планы на будущее. Чтобы отвлечь короедов в белых халатах, я убедительно попросил их заняться уборкой помещения от покойников, которые уже не представляли для жизни никакого интереса и могли лишь протухнуть, как плоды манго. Моя просьба нашла понимание в массах. Что-что, а наши люди еще не разучились доброте и отзывчивости. Несмотря на преследующий их оскал капитализма.

Потом, выражаясь бесхитростно, наступили часы ожидания. Не люблю ждать. А что делать, когда представители компании, кажется, решили притащиться к нашим студеным берегам на белом пароходе? Шучу-шучу. Хотя, как выяснилось позже, я оказался прав. Почти.

Потому что в час назначенный из лесочка выплыл белый пароход. Правда, на колесах. И знакомый мне до боли. Своим знаком-бумерангом на багажнике. Проклятие! Подумалось, что я заснул. Нет, это был не сон. Это была жизнь, полная абсурда, парадоксов, стечения обстоятельств, нелепостей и проч.

Чему удивляться? И я не удивлялся. Даже когда из автомобильной каюты выбрался генерал Орешко в пыжиковой, еть, шапке, а за ним — Анна Курье. В русских, бля, соболях. А за ними — еще несколько американизированных жохов. С голливудскими улыбками.

Чему тут удивляться? Я нашел Дж. Джеффера, он нашел хакера, тот нашел генерала, генерал нашел меня… Великий круговорот человеческого идиотизма в природе. На том стоим.

После официального представления началась невнятная сутолока. Как я понял, высокая комиссия решила-таки посчитать убытки прежде, чем сесть за стол переговоров. Боюсь, всему виной был наш генерал. Он ходил за чужими клерками и скрежетал зубищами, как проголодавшийся аллигатор в мутном водостоке Нила.

К счастью, я был занят светской беседой. С дамой. И делал вид, что любуюсь ее шелковистыми соболями. Не знаю, но мне больше нравилась летняя девочка в платьице из хлопка… Та девочка была живая…

— А ты, Саша, такой же, — улыбнулась Анна, да так, как полагается на подобных мероприятиях. — Что же ты так разбушевался, Александр?

— Знаешь же.

— Знаю.

— И что?

— Намудили, товарищ боец, — снова улыбнулась, словно говорила о погоде. Что может быть прекраснее февральской мороси. Для дохлых соболей.

— Знаю, — признался я. — И что?

— Нет, ничего, — пожала плечиком. — Можно ведь было и без этих эпохальных событий.

— Нет, нельзя, — буркнул. — Какие еще вопросы?

— Как сына будешь звать-величать?

— Какого сына? — не понял.

— Саша, ты, кажется, контуженый?

— Да нет вроде, — потрогал себя. — Какого сына-то?

— О Господи! Ну, Смородино! — закатила очи к люстре.

— Моего, что ли?

— Ну да.

— Что?!

— Родила богатыря. Четыре четыреста. Вчера.

— Уррра! — заорал я и нечаянно, каюсь, нажал на спусковой крючок АКМ. Остатки хрустального града хрустнули вниз. На головы зазевавшимся клеркам. И генералу Орешко. Которому повезло больше всех, поскольку был защищен пыжиковой шапкой.

— Селихов! — затопал он ногами по хрусталю, усиливая тем самым общую сумятицу. — Прекрати это безобразие!.. Э, не трогай меня…

— Орешко, братушка, — обнял его. — У меня же Санька! Четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря.

— А кто платить за все это будет, — вырывался генерал. — Пушкин?! Или кто? Ты?!

— Орешко, ты ничего не понял! У меня сын! Санька. Четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря.

— Уберите от меня этого психопата! — взъярился генерал. — Или я его пристрелю.

Тут на его вопль появились Никитин и Резо, которые до этого прятались от гнева руководителя, и с рьяной услужливостью взяли меня под белы ручки. И повели на февральский ветерок, чтобы выстудить из меня торжествующую радость. Глупцы! Они не понимали, что такое: четыре четыреста. Вчера. Родила богатыря! Они этого не могли понять, их, дуралеев, можно было только пожалеть.

Протрезвел я от хмельной новости, когда мы сели за «круглый стол» переговоров и мне сообщили, что убытки компании составляют три миллиона четыреста пятьдесят две тысячи девятьсот девяносто девять долларов и тридцать девять центов. Ну и что, не понял я. А то, объяснили клерки, эту сумму надо уплатить в казну компании, и только тогда будет возвращен мой ребенок. Мне.