День Победы я встречал ударным трудом. В поле. А точнее, на грядках. Была майская жара — и мой частнособственнический огородик требовал воды. Много воды. Наверное, в другой жизни я трудился мелиоратором. Или водовозной клячей.

Когда я утолил жажду всей, кажется, планеты и плюхнулся на крыльцо, чтобы совершить то же самое для своего обезвоженного организма, с танковым гулом появился джип. Хорошо мне знакомый. Коробкой передач. И теми, кто находился в его пыльном салоне. Видимо, желая, чтобы сие механизированное недоразумение исчезло из прекрасной природы, я уронил лицо в ведро. С шампанским. Из родного колодца.

Признаюсь, еще утром смутные предчувствия… И то верно, как может существовать мир без моего вмешательства? Порой грубого — вплоть до летального исхода. Для некоторых членов общества РФ, уверовавших, что они цапнули Боженьку за бороду. Нехорошо и опасно отрываться от земной тверди. И народа. Народ знает каждого форшмака, то есть негодяя, и терпит его до поры, до времени. Чтобы потом спустить его в бурные сточные воды истории. В качестве либо политического трупа, либо дерьма. Что одно и то же, по-моему.

Вынырнув из прохладных глубин ведра, я обнаружил, что двое, генерал Орешко и рядовой по жизни Никитин, уже идут по дорожке. И по мою душу.

Кобельсдох Тузик вместо того, чтобы мужественно, как пограничный пес Алый, охранять рубежи родины от шпионов, щенячил под ногами гостей.

Я вздохнул полной грудью — не иначе, новые безобразия в нашей многострадальной отчизне?

Повторим за классиком: запрягаем мы кобылку истории долго, но уж ежели запряжем каурую — поберегись! Понесет она нас, родная, по бездорожью с таким треском и ускорением, что все нации мира обмирают от страха и ужаса: ба! Что за дикий и чумовой народец ухлебается на телеге, гремя костями и вставными фиксами? А в ответ — ор, гогот да добрый мат, мол, запендюхи вы все, от Алеут до Ямайки; в сторону, мать вашу так, а то, не дай Бог, шершавым, азиатским колесом…

— Здорово, пахарь земли русской!.. Как всходы? — громко поприветствовали меня друзья-бездельники. — Когда жрать картошку? В мундире?

— А пошли вы, — огрызнулся я и заметил им, что к честному огороднику приходят не тогда, когда он хрустит своим хребетным тростником на грядках, а уже после завершения битвы за урожай. Нехорошо.

Приятели развели руками: дела, хозяин, дела. На грядках общественного правопорядка.

Оказывается, по случаю Победы все охранительные службы столицы были подняты по тревоге. Власть, видимо, решила, что ветераны, звенящие орденами и медалями, пойдут на штурм Кремля. Под алыми стягами.

Однако штурм не состоялся. Противоборствующие стороны сдержали свои чувства и разошлись мирно: монархический Кремль остался гореть золотыми куполами, а старики разбрелись по скверам и паркам пить горькую и вспоминать великие дни национальной виктории.

Когда взрывоопасная ситуация у кремлевских стен, таким образом, разрядилась и боевым службам был дан отбой, мои товарищи вспомнили о сельском единоличнике. И Тузике, любителе ливерной колбасы. (Колбаса тут же была брошена псу как награда за преданность.)

На такую бессовестную лесть я отвечал, что приехали они, подхалимы, не случайно. Случайно только галоши[1] рвутся. От большой любви.

— Да-да, Алекс! — завопили гости, размахивая привезенными бутылками водки. — Ты же ничего не знаешь!

— А что я должен знать? — насторожился я.

— Резо вырвали из лап любимой! — смеялась веселая парочка с водочными гранатами. — Сашка, Хулио на тебя зол как черт! Берегись его! Зверь!

— В чем дело, сукины вы дети? Где таежный Ромео?

— В госпитале. Приходит в себя.

— После чего?

— После битв на койке.

Я чертыхнулся и потребовал подробностей операции по спасению неудачника. Выяснилось, что в течение трех суток он был многократно любим железной Фросей. Отдыхал лишь тогда, когда девушка уходила отмахивать сигнальными флажками скорым и грузовым поездам. Словом, на далеком сибирском тракте происходила любовная драма. Группа спасения появилась вовремя. Резо-Хулио отбивался из последних сил:

— Ой, не могу я более! Помогите, люди добрые! Погибаю, как крейсер «Варяг»!

Берданка оказалась слабым оружием супротив пистолетов-автоматов «клин» и КЕДР, а также ручных гранатометов 40GL для ведения боевых действий в таежно-гористой местности.

Впрочем, стволы не испугали Фросю, простую русскую красавицу. Наоборот — распалили. Визжа, как тормозные колодки при экстренном торможении, она бросилась на спецгруппу. Врукопашную. Пришлось связать железнодорожную фурию и самим регулировать движение на стальной магистрали. Пока Фро и Резо не пришли к полюбовному согласию. Какому? После поправки здоровья жених ведет невесту под венец.

— Полный трататец! — не поверил я, разумеется, выразившись более народным словцом, более емким, но тоже в рифму. — Шутка?

— Какие могут быть шутки, Александр? Ты диву видел?

— Имел честь. — И уточнил: — Лицезреть.

— И какие шутки? — удивились друзья. — Откобелил свое Хулио. И поделом.

Я понял, что истины не добьюсь, и, не обращая больше внимания на балаган приятелей, отправился в кладовку. За огурцами. Маринованными. К водочке. Без нее, светлой, праздник — не праздник.

Втроем, не считая счастливого пса, мы устроились на солнечном, воздушном, как дирижабль, крыльце. Было тихо и вечно. Малая родина благословляла своих грешных сыновей. На новые подвиги. И казалось, что плывут они под небесным куполом…

Малиновый перезвон нарушил тишину. В чем дело? Я обратил взор на грешную землю и обнаружил у забора… деда Евсея. Кого еще? Во всенародный праздник.

Старичок был в пиджачке, на лацкане которого и тренькали медали. Мы ему обрадовались. И больше всех я. Есть кому быть третьим. (Как известно, я пил только родниковую воду. Согласно канонам Шаолиня.)

— Евсеич, — крикнул я, — уважь компанию!

— Так это… вот… Мимо брехал…

— С Победой поздравляем! Герои у нас в почете.

— Да какой там герой, — отмахнулся дед. — Пехота, сынки… Голова в окопе, жопа на ветру.

— Значит, пуляли родным минометом?

— Всяко бывало. Кишки на ходу лудили и вперед — за Родину, за Сталина!

— За Сталина-отца, чай, от души кричали? — поинтересовался Орешко.

— А то! — радостно улыбнулся старичок. — Заградотряд на загривке, как та вошь! Заорешь…

Мы вздохнули — и сказать-то нечего. На простые такие слова. Вот правда о войне. Все остальное — прогон. То есть клевета. Гнилая лажа. Гнойная рана нашей национальной памяти.

— И все одно выдюжили. — Никитин разливал по стаканам водку с характерным булькающим звуком.

— А чего ж не выдюжить, сынки, — крякнул Евсеич. — Завсегда выдюжим. Будем живы, не помрем.

— Отличный тост, — сказал генерал.

И они со смаком выпили. Захрумтели огурчиками. Тузик облизнулся. Я тоже. Может, и мне грамм сто пятьдесят? Чтоб душа открылась. И не закрылась. Нельзя. Знаю, Орешко прибыл в райский уголок по уважительной причине. И поэтому я должен быть трезвее пса.

Снова раздался характерный звук — появился новый тост: за славу советского оружия! Хекнув по стакану, веселая троица принялась обсуждать основные боевые характеристики автомата «Калашникова», затем — ракетного, противовоздушного комплекса «Оса» и наконец -американского «стингера». Тут же возник спор, может ли американское дерьмо сбить наше летающее добро МИГ-29.

Трудно находиться в компании хмельных бражников, и поэтому я предложил Никитину и Евсеичу продолжить спор в бане. В смысле, чтобы они растопили баньку для будущего телесного удовольствия.

Мое предложение с энтузиазмом было принято, и мы с генералом остались на крыльце одни. Если не считать прожорливого Тузика, гипнотизирующего взглядом огурцы в банке. У него, у Орешко, есть замечательное качество: он может выдуть ведро табуретного самогона и быть в боевой готовности. Что значит кабинетная закалка в эпоху четырех рублей двенадцати копеек (4 руб. 12 коп.)