Радин растерянно посмотрел на Прохора.

— Ну, так кто же? Вам, товарищи, понятно, что дает отличившемуся этот подвиг.

— Стреляли оба… одновременно, — спокойно ответил Радин. — Думаю, что сбил его он, — и Радин показал рукой на Прохора.

— Нет, браток, это не годится. Били оба, это точно. Но я так думаю, что сбил все же ты, из противотанкового повалил немца, — сказал Прохор.

— Вы не просто герои, но хорошие, честные товарищи. Эксперты разберут, чем сшибли фрица, а вам, товарищи, спасибо за подвиг. Начальству будет доложено о вас, — пообещал политрук.

— Служим Советскому Союзу! — ответили штрафники.

Через день в расположение полка пришел начподив Ефимов, походил по передовой, побродил по землянкам, поговорил с бойцами. Его интересовало все, начиная от засекреченных немецких снайперских гнезд до ботинок и портянок бойцов. Опытный солдат, он легко и свободно держался с бойцами, рассказывал им о положении на фронтах, жизни в тылу. Но не было в его поведении ни фамильярности, ни желания расположить к себе солдат. Это был простой, задушевный разговор старого коммуниста, знающего цену людям, жизни и войне, с бойцами, большинство из которых еще и пороха не нюхали.

— Скоро к нам из Москвы бригада артистов приедет, — сказал он. — Лес густой, полянок много. Есть, где устроить концерт. Бригада актеров сейчас в Можайске да в Суконниках выступает. На машинах они за полтора часа до нас доедут.

Позже, уже находясь в расположении 93-го полка, ой нашел Радина.

— Поздравляю вас, — просто сказал он. — Мы на днях обратимся в Военный трибунал дивизии об освобождении вас от приговора, снимем высылку, словом, с грядущей новой жизнью, товарищ. А пока бей фрицев.

И видя, что Радин хочет что-то сказать, спросил:

— У вас вопрос?

— Никак нет, товарищ старший батальонный комиссар, просьба есть, и не одна, а две.

— Две… — протянул Ефимов, — не много ли? Ну, выкладывайте ваши просьбы.

— Во-первых, прошу помочь снять приговор и с моего напарника, рядового Ветрова Прохора. Он отличный солдат, храбрый, дисциплинированный. Это он тогда, вместе со мной, сбил «Фокке-Вульф».

— Знаю его, а за что осужден?

— Якобы за антисоветскую агитацию. А он по простоте душевной ляпнул среди односельчан что-то в адрес местного начальства.

— Возьму на заметку, пусть старается, да посоветуйте ему воевать, а критикой заниматься поменьше. А вторая?

— А вторая личная, товарищ старший батальонный комиссар.

— Вот что, зовут меня Яков Иваныч. И когда я не в строю и не на службе, так и именуй меня. Так в чем же вторая просьба?

— Относительно генерала Четверикова. Где он, жив ли, где его жена? — волнуясь, спросил Радин. — Я делал запрос и с места ссылки, и из Саратова, но… — он развел руками — тщетно.

— А они тебе близкие или сродни? — спросил комиссар.

— Жена генерала моя двоюродная сестра… — чувствуя, что краснеет, сказал Радин. Тяжело было лгать, но это была единственная возможность хоть что-то узнать о Соне.

— Попробую, — задумчиво сказал комиссар. — А где она могла быть в начале войны?

— Не знаю, Яков Иваныч. Может быть, с ним на границе, а, может, в Москве или в Ленинграде — там ее мать и сестра проживали.

Ефимов махнул рукой.

— Это очень плохо. Сам знаешь, что делается в Ленинграде. Блокада, голод, обстрелы. Если в Москве — найдем, — убежденно сказал он, — ну, а ежели с мужем на границе, — плоховато. Фашисты ведь как звери кинулись ночью на погранзаставы. Да ты не волнуйся, Четвериков был генералом, жил не на заставе. Словом, поищем. Генерал не иголка, что бы с ним ни случилось, узнаем.

Боевые порядки, перестрелки, артогонь, пулеметные очереди, смена рот и вперемежку между всем этим — еда. Здесь, на 151-м километре от Москвы, дни тянулись однообразно.

Однако за всем этим монотонным, установившимся «покоем», опытному солдатскому глазу была видна назревавшая операция, где-то готовившийся удар.

Среди ночи, часов около десяти, 93-й полк был поднят и пешим походным порядком, по лесным тропам и дорогам, отведен назад, километров на восемь от позиции.

— Перебрасывают под Ленинград. Там тяжелые бои, нужна помощь… — строили догадки бойцы.

Недоверчивые и более опытные солдаты только покачивали головами. Ворона на хвосте принесла, что ли? И откуда взяли, что из-под Москвы, которой все еще грозит немец, уведут полк. Да еще обстрелянный, дальневосточный.

— Телефонисты сказывали, будто вся дивизия туда пойдет, — не сдавались «слухометчики».

Но полк уже на следующий вечер свернул вправо и, пройдя за ночь километров тридцать пять, расяоложился возле большого села Леоново. И тут было много солдат, и в лесах маскировались орудия, и здесь бухали, хотя и реже, чем на шоссе, тяжелые пушки.

Здесь впервые Радин увидел какие-то странные автомашины с поднимавшимися над ними зачехленными квадратами. Их было восемь, стояли они в гуще леса, под строгой охраной.

— Владимир Лександрыч, а это вы знаете, что за штука? — указывая глазами на странные автомашины, спросил Прохор.

— «Катюши»… — неуверенно протянул Радин. — Хоть и не видал их, но догадываюсь.

— Эге! Дадут они фрицам жару, с такими штуками и воевать веселее, — восхищенно сказал Прохор. — Теперь понятно, под какой «Ленинград» нас увели. Наверно, вдарим отсюда по немцу, а дивизия — оттеля, — рассудительно сказал он.

Еще в пути они слышали, что их 32-я стрелковая дивизия за успешные бои в Подмосковье переименована в 29-ю Гвардейскую дивизию. Дивизионная газета «За Родину» на первой странице напечатала приказ Военного Совета фронта.

— Теперь мы — гвардейцы, — поздравляя красноармейцев, сказал командир полка. — Так станем же бить фашистов, как полагается гвардии — с утроенной силой.

На ночь полк расположился в землянках какой-то части, уже занявшей позиции впереди, а наутро началась подготовка к удару, намеченному в районе деревни Гнилая Картавка.

Около 17 часов Радина вызвали к командиру роты. В неглубокой, добротно сделанной землянке за столом сидели комбат, капитан Архипов, а рядом с ними ротный и еще два офицера.

— Вот что, товарищ Радин, — сказал комбат, — приказано добыть «языка». Ротный полагает, что это можете сделать вы. Как вы считаете? — и он пытливо взглянул на Радина.

— Но я штрафной… — начал было Радин.

— Уже не штрафной, а такой же солдат, как и мы. Вот постановление трибунала дивизии, поздравляю вас, — пожимая руку Радину сказал комбат. — Вы — командир Красной Армии. Мало ли что было в прошлом. Тридцать седьмой не будем вспоминать, — продолжал капитан. — Тогда всякое бывало, а сейчас вы свободный человек, воин и, может, завтра опять станете офицером. Так как? Неволить не будем. За «языком» идут добровольно…

— Спасибо за добрую весть, а в поиск пойду охотно, — переводя дыхание, сказал наконец Радин. — Одно прошу: дайте мне с собой друга моего, рядового Прохора Ветрова.

— Он штрафник, — неопределенно сказал ротный.

— Штрафник, так это, может, только до сегодняшней ночи… не так ли? — сказал батальонный.

— Ну, старший лейтенант, отбирай людей. Старшим будет гвардии рядовой Радин. А сейчас садитесь поближе, посмотрим, где у них посты. Здесь застава, тут другая. Здесь дозоры, — водя карандашом по карте, стал показывать комбат места расположения немцев. Радин сверял их со своей картой, делал уточнения и заметки.

— Изучите карту до вечера, но с собой не берите, мало ли что может случиться, — предупредил ротный. — С вами пойдут три человека. Один из них Ветров, остальных укажет лейтенант. Уходить за линию наших постов надо будет вот тут… они своевременно будут оповещены. Идти в один из этих пунктов, — показал комбат на карте. — Позади останутся для помощи две группы содействия. Возвращаться, если все будет благополучно, тем же путем. Тут везде мины, помните это, и если станете отходить с боем, сворачивайте только сюда, — делая жирную черту на карте, сказал комбат. — Проволоки здесь нет, зато много натяжных мин. Если какой фриц побежит за вами вдогонку, тут и наскочит на мину.