В кают-компании в ожидании обеда сидели Логинов, Золотухин, Радько и трое офицеров лодки. За небольшим столом оставалось еще одно свободное место, и Логинов пригласил к столу Хохлова. Пока штурман усаживался, Николай Филиппович рассказал об их беде с коком, о его саботаже и взмолился:

— Помогите нам, товарищи, христом-богом молю. У нас действительно скоро моряки взбунтуются. Они нашего Ивана когда-нибудь смайнают за борт, и будет ЧП.

— А я-то все хотел спросить у вас, Николай Филиппович, почему на вашей лодке так скверно готовят. Да как-то все неловко было. — Золотухин смущенно улыбнулся. — Теперь все ясно. Списать кока на берег не пробовали?

— За что? — Логинов от возмущения даже начал заикаться. — Здоров как бык, не курит, не пьет. Дисциплину не нарушает. Попробовали однажды попросить насчет списания его, нам ответили: нет оснований. Воспитывайте. А как его воспитывать, если он о камбузе и слышать не хочет?

— И не скажешь, что бездельник, — поддержал командира инженер-механик лодки Егоров. — Видели бы вы, с какой любовью и старанием он работает у мотористов! В свою БЧ я его взял бы с удовольствием.

— Вот видите, парадоксы комплектования, — обрадовался поддержке Егорова Логинов. — Не хочет человек быть коком, спит и видит себя мотористом. Командир БЧ-пять его к себе тоже с удовольствием взял бы. А мы не можем перевести: нарушение штатной дисциплины. Служи тем, кем тебя сделали в учебном отряде. А если допустили ошибку? Вон в прошлом году у нас на лодке были три ученика гидроакустика. Один из них, Зиновьев, до службы работал шеф-поваром ресторана. Так он все время торчал на камбузе, а не в акустической рубке. Какие он нам пончики в масле пек! Котлеты делал! Пельмени даже! Представляете, на лодке в море — пельмени! Я такое впервые видел. Сделай нашего Ивана мотористом, а Зиновьева — коком, всем польза была бы. Нет же, нельзя.

— Нельзя, — подтвердил Радько. — Этак все планирование подготовки младших специалистов под угрозу можно поставить. Будет сплошная анархия.

— Но и так планировать тоже нельзя: из тракториста делать кока, а из повара — гидроакустика.

— Ну большое дело никогда не обходится без издержек, — не сдавался Радько.

— Что-то больно много этих издержек. Но даже если случайно произошла ошибка, почему бы ее не исправить?

— На этой стадии уже поздно.

— А в порядке исключения? — допытывался Логинов, в тайне души надеясь, что Радько сломится и посодействует насчет кока.

— Тоже нельзя, — стоял на своем Радько. — Создай прецедент — другие начнут кивать: почему, мол, им можно, а нам нельзя.

Вестовой Сережа Круглов внес в кают-компанию бачок с супом. Кисти рук у матроса были крупные, работящие и до черноты грязные. Логинов кивнул на вестового головой.

— Вот еще один экземпляр. Тоже бывший тракторист. Я вам, Круглов, сколько раз говорил, чтобы вы в кают-компанию не смели заявляться с такими ручищами? А?

Сережа потупясь молчал.

— Доктор, Круглов ведь ваш подчиненный?

— Так точно, мой, — тяжело вздохнул старший лейтенант медицинской службы Белоус. — Надоело говорить, товарищ командир. — Он скользнул по лицу вестового безразличным взглядом и лениво спросил: — Ну чего ждете? Идите мойтесь. Да поскорей — суп стынет. — Когда Круглов вышел, он все так же безразлично пояснил: — Я об него уже язык обтрепал. Каждый день об этом долблю, а он мне в ответ свой резон приводит: это не грязь, а солярка и масло. Они чистые. Он там же, где и Иван, пасется, у мотористов. Они ему с Иваном самую грязную работу оставляют, а эти рады стараться.

Круглов вернулся, и доктор скомандовал ему:

— А ну покажите. — Сережа растопырил пальцы, поднял ладони вверх и покрутил ими. Не сказать, чтобы руки его стали чище, они просто покраснели.

По традиции первая тарелка наливается командиру. Сережа в знак уважения налил ее до краев, бережно пронес до стола и поставил перед Логиновым.

То, что стряпал Козлов, ни в одной из поваренных книг названия не имело. Егоров его вдохновенную стряпню окрестил точно и кратко: хлебово. Но «хлебово» приходилось есть: в море, как известно, ни ресторанов, ни кафе нет. Моряки свирепо ругались, но ели. Все, кроме Радько. У него язва желудка, и поэтому он с первого же дня напрочь отказался от Иванова харча и питался только сгущенным молоком, плавленым сыром и консервированными компотами.

Егоров отхлебнул ложку-другую и пробурчал:

— У кого-то из писателей, не помню у кого, метко сказано: даже хорошо прокипяченные помои все равно остаются помоями.

Казанцев молча и быстро ел. Глядя, как он управляется с «хлебовом», доктор не удержался, чтобы не съязвить:

— А нашему Игорю Ильичу даже Иван не страшен. Ишь как молотит — триста оборотов в минуту.

— Кто не работает, тот не ест… с аппетитом, — парировал Казанцев.

Отобедали быстро. Во-первых, «хлебова» много не съешь, и, во-вторых, надо было уступать место очередной смене. Хохлов сменил с вахты в центральном посту Березина, и теперь Геннадий Васильевич в хмурой задумчивости сидел в кают-компании и водил ложкой по тарелке с супом. Ему было не до еды.

В Березине странно сочетались легкость характера и эмоциональность с крайним рационализмом во всем, что касалось дела. Любовь к математике, и вообще к точным наукам, приучила его думать, выстраивать мысли с неумолимой логикой и четкостью математических уравнений. Такой образ мышления помогал ему располагать все события, связи между ними и возможные последствия в стройную систему, позволяющую почти безошибочно предвидеть их конечный результат.

Поэтому Березин отлично понимал, что даже если он не сумеет прорваться в Багренцовую, но при этом не совершит (а пока он их не совершил) грубых ошибок, не позволит «уничтожить» их лодку, то все равно назначение его командиром — дело решенное. Месяцем раньше, месяцем позже, но теперь уже назначат обязательно. И он мог бы без особого труда втереть очки кавторангу Радько, «изобразив» для него, а заодно и для замкомбрига еще пару классических, давно разработанных в учебниках по тактике попыток прорваться через рубеж, и с честью проиграть бой. Что же делать, «противник» на этот раз оказался сильнее. И никто ни в чем его не сможет упрекнуть. Никто, кроме его собственной совести.

Душа Геннадия Васильевича, азартная и честная, не терпела проигрышей и сделок. И для него альтернативы не было — надо или не надо прорываться. Но как?! С каждым часом задача эта становилась все менее выполнимой.

Березин прошел в центральный пост, дал команду подвсплыть, поднял на полную высоту перископ и начал рассматривать далекий берег, точно в нем крылась разгадка гвоздем торчащего в мозгах вопроса: «Как?» Собственно, берега Геннадий Васильевич не видел. В сияющей солнцем дали торчала из воды фиолетовая глыбища Угрюмого. Так и не найдя ответа на это «Как?», он опустил перископ, прошел в штурманскую выгородку и принялся разглядывать испещренную карандашными линиями и пометками карту.

Вот их лодка, вот противолодочные корабли, вот вход в Багренцовую, на запад от входа на полтора десятка километров вдоль берега вытянулся остров Угрюмый, от материка его отделяет узкий пролив. Вспомнилось из лоции, что плавание подводных лодок в подводном положении в этом проливе не рекомендуется. А собственно, почему? Почему можно в надводном положении и не рекомендуется в подводном? Эти в общем-то праздные вопросы лениво шевельнулись в голове Березина, и он совсем было отвернулся от карты, как его вдруг осенило, словно ударило.

Рассказывают, что Ньютон открыл свой закон в яблоневом саду, Архимед — лежа в ванне, а Менделееву его периодическая таблица элементов приснилась во сне. Всякое бывает. Правда, известно еще и то, что случайные открытия могут совершить только подготовленные умы. Видимо, ум Березина был подготовлен, и теперь на него тоже сошло неожиданное озарение. И как он раньше до этого не додумался? Вот уж действительно — все гениальное просто! Геннадий Васильевич обрадованно потер руки и пропел: «Тор-ре-адор-р-р, сме-ле-е-э в бой! Тор-ре-адор! Тор-ре-адор-р!..»