Один из водолазных инструкторов, пожилой мичман свирепой наружности, с черным от татуировок торсом, однажды оставил Федю после занятий в учебном корпусе, посадил рядом с собой, обнял за плечи и попросил:

— Расскажи, сынок, что тебя так пугает. Я вижу, у тебя что-то было в детстве… Не бойся, расскажи…

Федя разрыдался горькими облегчающими слезами и поведал мичману, всхлипывая и сморкаясь, про трубу и про то, как он чуть не отдал в ней богу душу.

Больше залезать в аппарат Зайцева уже никто не пытался заставлять. Ему зачли ЛВД (легководолазное дело) и без этого упражнения. Опытные инструкторы мудро рассудили, что ставить Зайцеву двойку будет себе дороже: по начальству затаскают. А доведется ли ему на флоте спасаться через торпедный аппарат или нет — бабушка надвое сказала. Кому-кому, а уж им-то было хорошо известно, что подводников, которым удалось в годы войны спастись из затонувшей подводной лодки таким вот манером, можно пересчитать по пальцам.

Учебный зачет Федя получил, а вот жизненный перед самим собой он не сдал. Не смог переломить страха. Долго казнился Федя. И долго еще, лежа по вечерам в койке, воображал, как он геройски мигом проскакивает эту распроклятую трубу, а ночью просыпался в холодном поту — опять задыхался.

И вот сейчас, когда над головой гукнули клапана вентиляции, когда за бортом загудел выходящий из цистерн воздух, когда на смену качке и шуму волн пришли покой и гулкая тишина, Феде стало жутко до тошноты, он явственно почувствовал, как ему перестало хватать воздуха, закрыл глаза, и ему показалось, что он холодеет и куда-то проваливается. Но это был всего лишь какой-то миг. На его плечо легла рука.

— Ты чего это, Федор Мартынович? Ну-ка, гляди веселее. С первым погружением тебя. — Негромкий ободряющий голос старшины Киселева напомнил Феде того мичмана из учебного отряда, и у него защипало глаза.

Старенький каботажный сухогруз «Кемь» шел в порт с пустыми бочками для рыболовецких побережных колхозов. Кроме того, в его трюмы была загружена всякая промысловая всячина — сети, тралы, кухтыли, бобинцы и сотни ящиков с шампанским. Планирующие торговые организации в центре считали, что жители никак не могут обходиться без шампанского. Удивляться было нечему: за неимением другого местные выпивохи раскупали его ящиками. Спрос рождал предложение, и создавалось впечатление, что именно здесь проживали самые тонкие ценители искрящегося напитка. Поэтому и затоваривали «шампузой» из расчета по ведру в год на душу населения вне зависимости от пола, возраста и склонности к выпивке. Замкнутый круг вращался бесперебойно, и «Кемь» только и знала, что развозила круглый год миллионными тиражами эту веселящую душу продукцию.

Капитан «Кеми», человек уже в возрасте и давно потерявший надежду расстаться с каботажем и уйти в розовые океанские дали, был разбужен и приглашен на мостик ввиду скорого входа в узкую горловину бухты Багренцовой. Он сладко потянулся и прижмурился от яркого света. Дневное солнце затопило все поднебесье и оттуда разбрызгивало слепящую рябь по прозрачным гребням волн. На бликующей нестерпимым сиянием глади воды острыми черными тенями ползали у входа в бухту военные корабли. Капитан спросил у стоящего вахту второго штурмана:

— Чего-то они вдруг понаторкались здесь?

— А я знаю? В войну играют, Лексей Лексеич. Делать-то им больше нечего… — Лицо у второго свежее, черты мягкие, еще не изломанные жизненным ненастьем и разочарованием.

Капитан, дважды тонувший в войну здесь же, покосился на своего помощника и осуждающе проворчал:

— Ну это ты брось. Молодой еще, необстрелянный. И потому пока ни хрена не понимаешь. У военных, брат, все делают с умом.

Уважительный штурман ответил уклончиво:

— Вам виднее. Вы капитан.

— Во-во, ты завсегда так: «вам виднее…» Ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак. Это, брат, философия сукиных сынов. — И тут же поправился: — О тебе речь не идет, ты еще вроде глупого кенаря — за другими повторяешь. — Приглядевшись к сторожевому кораблю, который вдруг развернулся и пошел прямо на их судно, спросил: — Что он там пишет? Ни черта против солнца не разберу.

Действительно, яркие блики солнца забивали мерцание прожектора.

— Капитану… Прошу… застопорить… ход… Командир.

— Это еще что?! — взвился было штурман.

— Давай, давай, стопори. Значит, так надо. — Штурман нехотя, откровенно пересиливая себя, перевел рукоятки машинного телеграфа на «Стоп». В чреве судна замерло старенькое паровое сердце, и «Кемь» перестала вздрагивать своими видавшими виды ржавыми боками.

А на лодке в этот же миг Ларин доложил Березину:

— Товарищ капитан третьего ранга, транспорт застопорил ход.

Березин зло махнул рукой, ударился об очередной клапан и то ли в адрес клапана, то ли в адрес застопорившего ход транспорта чертыхнулся.

— А ч-черт! Разгадали, холера им в бок! — И уже спокойно: — Стоп оба! Лево руля! Боцман, погружайтесь!

Лодка, пока еще двигающаяся по инерции, стала уходить влево и на глубину, подставляя сторожевику корму. Водную толщу прорезал вибрирующий звук работы гидролокатора. У-у-у-ю-ю-ю… У-у-у-ю-ю-ю… Словно посвист огромной сабли. У-у-у-ю-ю-ю… По корпусу лодки как будто стеганула пулеметная очередь. Нащупали!

— Лево на борт! Правый средний вперед! — Картушка компаса торопливо закрутилась. — Оба средний! — Стрелка глубиномера резво побежала по циферблату.

В густой тишине бесстрастно звучали голоса боцмана Силыча и рулевого-вертикальщика. Они не мешали друг другу и не перебивали докладами:

— Глубина шестьдесят метров… На румбе сто восемьдесят пять градусов… Глубина семьдесят метров… На румбе сто девяносто… Глубина восемьдесят метров… На румбе двести… Глубина девяносто метров… На румбе…

Сабельные свисты раздавались теперь над головой и где-то в стороне, они стали потише. Кажется, оторвались… Березин вздохнул и грустно пошутил:

— И от бабушки ушел, и от дедушки ушел… А вот как в Багренцовую зайти?.. — Он сокрушенно развел руками и вновь больно ударился.

Кончались вторые сутки, отведенные им для выполнения задачи, но… Но противолодочники держали рубеж крепко, разгадывая и пресекая все ухищрения Березина. Чего только не перепробовал он! Однако «противник» был опытен и каждый раз безошибочно находил контрмеры. Поединок Березина с надводниками напоминал шахматную партию гроссмейстеров: соперники на несколько ходов вперед предугадывали друг друга, еще раз доказывая истину, что бой — это поединок умов. Только в отличие от шахмат здесь не могло быть ничьей: не прорвется за отведенные трое суток лодка в порт — выиграют противолодочники, прорвется — победителем будет Березин.

Сегодня он попробовал прорваться в губу под днищем парохода, но и тут противолодочники разгадали его замысел. Они попросили «Кемь» застопорить ход и сразу же услышали работу винтов лодки. Березину ничего не оставалось делать, как снова скрыться в море.

Тишину, застывшую в центральном посту, вдруг нарушил грохот, донесшийся по переговорной трубе из первого отсека. А противолодочники были совсем близко. Березин зло и почему-то совсем тихо бросил в раструб переговорки:

— Что там у вас за погром, Лобзев?

— Это мы… Это… Курдин… миски уронил…

— Какие еще миски?

— Обычные, из которых едят…

— Думать надо. Корабли над головой, а вы там канонаду устраиваете. Передайте Курдину, что за такие фокусы я его самого съем.

Когда скрылась из виду земля и опасность атаки противолодочных кораблей миновала, в лодке объявили «готовность два, подводную» и дали команду приготовиться к обеду. Штурман Хохлов, вместо Березина временно поднявшийся в должности до старпома, снял на камбузе пробу, отплевался и, возмущенный, влетел в кают-компанию.

— Товарищ командир, до каких же пор этот изверг будет нас всех травить?!

— Опять?

— Ну конечно же! Третий день подряд в рот ничего взять нельзя! Такой суп-кандей сотворил, что кишки выворачивает. Честное слово.