Иногда надо бы поработать и в кабинете, но вот взревел мотор на взлете, комбриг невольно отрывается от бумаг, подходит к окну и провожает взглядом самолет до набора высоты. Прямо хоть занавешивай окна, невозможно работать!

Последнее время появилась какая-то тревога на душе. Уж слишком хорошо все идет в бригаде. Самолет можно считать освоенным, все летают уверенно, несут боевое дежурство, по тревоге взлетают в предельно короткое время. Ни в одной другой бригаде не освоили И-16 без поломок. «Старики» эскадрильи Павлова даже летали на воздушный парад и были отмечены в числе лучших.

Но опытом Птухин чувствовал, что неприятность где-то уже близко. Чем она будет вызвана, он еще не определил, но как будто бы наметилась у летчиков какая-то фамильярность с самолетом, в идее конструкции которого заложено обращение на «вы». Как и когда появилась эта самоуверенность? Птухин чувствовал, что еще не готов к тому, чтобы пресечь эту фамильярность с самолетом, не ударив ненароком по вере летчиков в свое мастерство. Но необходимость в этом уже появилась. Это и тревожило комбрига.

Птухин, как всегда, первым вылез из самолета. На рулении он отстегивал ремни и выпрыгивал из кабины до того, как останавливался винт. После посадки обязательно шел за хвост машины и закуривал. Такая выработалась привычка.

В этот раз подскочил комиссар Маслов с газетой в руках.

— Евгений Саввич, с вас приходится, вот смотрите.

Птухин увидел в длинном списке подчеркнутое красным карандашом: «Птухин Е. С. — комбриг». Потом выше «орденом Красная Звезда», еще выше «Постановление Центрального Исполнительного Комитета СССР от 25 мая 1936 г.». «За выдающиеся личные успехи по овладению боевой авиационной техникой и умелое руководство боевой и политической подготовкой Военно-Воздушных Сил РККА наградить…»

— И Павлова наградили орденом «Знак Почета».

Приятно было видеть газету и принимать поздравления окруживших летчиков. Первая награда, и какая — орден Красной Звезды!

— Смотрите, смотрите, на пробеге!.. — закричал кто-то в толпе. Когда все оглянулись в сторону посадочной полосы, там уже стоял на носу И-16, стоял устойчиво, будто поставленный давно и основательно.

«Вот оно, черт побери! Опоздал!» — успел подумать Птухин и ринулся во главе толпы к самолету. На ходу они видели, как осторожно по фюзеляжу оползал летчик лейтенант Скляров. Он сначала опустился на землю, но, увидев в толпе бегущих комбрига, быстро вскочил.

— Что случилось? — Птухин с трудом перевел дух.

— Товарищ комбриг, не удержал направление и…

— Почему не удержал? — почти навис над ним Птухин.

— Расслабился, зазевался.

— Ах, ты расслабился, сукин сын, разнежился! Ты что же, думаешь, тебе дали такой замечательный самолет нежиться? Дудки! Больше не будешь летать! Каждое утро на поганой метле вокруг аэродрома скакать, понял? Марш с аэродрома!

На разбор были собраны три эскадрильи. Судя по реакции комбрига на старте, ожидался крупный разнос.

— Знаете, что вчера произошло? — Птухин обвел глазами присутствующих. Все притихли. — Значит, объяснять не надо. Может, у вас, герой дня, есть оправдание? Или только обида на меня?

Скляров поднялся, опустил голову. Конечно, вчера у него была обида. Так обругать, да еще при всех! Он бежал с аэродрома до гостиницы с пылающими от стыда ушами. Думал найти сочувствие у своего друга Ивана Панфилова, только что вернувшегося из отпуска. Но Иван его не поддержал.

— Ты сам подумай: из-за чего сломал самолет, государственное добро? Так что же. комбриг должен был по головке тебя погладить? Видя снисходительность командира, завтра другие начнут «варежку жевать» на посадке.

Нет, сегодня Скляров уже не обижался, зло разбирало на себя за беспечность. Противно залились румянцем щеки.

Птухин видел, что парень переживает. Он знал, что Скляров летчик-то неплохой. И конечно, уже никогда не позволит себе еще раз расслабиться в кабине.

Тишина затягивалась. И вдруг, все даже вздрогнули, комбриг захохотал.

— Я вот представил сейчас себя на вашем месте — съезжающим на пятой точке по фюзеляжу на землю. Страх — как необычайно и, должно быть, противно!

От взрыва хохота задребезжали стекла.

— Ладно, потом как-нибудь расскажете, садитесь. Не забывайте, товарищи: каждый самолет — это не только народные деньги, это частица нашей готовности дать отпор врагу. Партия и народ в любой момент могут спросить: «Готов ли Птухин, Скляров или Годунов?»

Виктор Годунов вскочил, услышав свою фамилию:

— Так, как комбриг Птухин, я еще не готов. Пока не владею самолетом так, как вы!

— Как я? Почему как я? Учиться летать — это не значит подражать комбригу Птухину. Если подражать, то можно стать подобным Птухину. А летчик должен иметь свой стиль, как имеет его Птухин, как будет его иметь Годунов. — Раздался смех. — Зря смеетесь! Будет, обязательно будет. И через десяток лет такие же зеленые стручки скажут: «Смотрите, садится Годунов, так может сесть только он».

Одним из мероприятий социалистического соревнования между истребительными частями было выявление лучшего звена, отряда, эскадрильи по воздушной стрельбе. Лучшим в Бобруйской бригаде было звено Александра Гусева [А. И. Гусев — впоследствии генерал-майор авиации]. Его и представили комиссии ВВС.

Стреляли прямо над аэродромом по трем конусам, буксируемым звеном Р-5. Сотни глаз следили за маневром и стрельбой. Уже до сброса конусов многие поняли: доверие не оправдано.

Птухин не стал устраивать разнос Гусеву, а лишь сказал как-то горько:

— На месте комиссии я сделал бы вывод, что если у Птухина это звено лучшее, то худшее пулемет от оглобли не отличает.

— Волновались, товарищ комбриг, попросите перестрелять, голову даю, не посрамим.

— Я попрошу, и они, возможно, согласятся. А кого просить в настоящем бою?

— А ведь ребята в самом деле здорово волновались, Евгений Саввич, — подошел председатель комиссии. — Пусть завтра перестреляют. Ведь и в бою от волнения первый раз можно не попасть.

— Сегодня, — решительно попросил Гусев.

— Вы слышали — завтра, когда остынете. А то сгоряча врежетесь в конус, — оборвал комбриг. Оборвал и сам пожалел. Гусева он любил как летчика, как человека, умеющего постоять за себя, если прав. На днях Гусев принес комбригу коллективный рапорт летчиков, желающих поехать добровольцами в Испанию. Вначале Птухин решил отчитать Гусева за нарушение уставного порядка — подачу коллективного рапорта, но передумал. Ведь Гусев просился на войну.

В последнее время Птухин стал приходить в какое-то смятение, когда заходил разговор об Испании. Причиной тому, наверное, была резолюция начальства на его рапорте с просьбой отправить в Испанию: «Всему свое время». А вот друзья Ваня Копец, Петр Пумпур давно уже там. Значит, их время наступило. А его еще нет? Птухина подмывало написать второй рапорт, но перспектива получить второй отказ с подобной резолюцией охлаждала пыл.

Был момент, когда Птухин обрадовался вызову к начальнику ВВС. Не сомневался, это Испания! Весело и таинственно, словно мальчишка, прощаясь, намекал, что, возможно, вернется не скоро. Но это была командировка в Чехословакию с военной делегацией.

Только работа притупляла остроту переживаний. А работы, слава богу, хватало. Предстояли крупнейшие осенние маневры, проводимые наркомом Ворошиловым.

К началу маневров бригада была подготовлена к воздушным боям в полном составе. Организацию взаимодействия сухопутных войск и авиации командующий войсками округа Уборевич поручил своему заместителю комкору Тимошенко [С. К. Тимошенко — впоследствии Маршал Советского Союза], который предложил высказаться командирам пехотных и кавалерийских дивизий, авиационных бригад. Вопрос решался об авиационном прикрытии форсирования реки Березины. Замысел этой операции предложил командир 4-й Донской казачьей дивизии Георгий Жуков [Г. К. Жуков — впоследствии Маршал Советского Союза, Министр обороны], требовавший начать авиационную подготовку еще до начала форсирования.