Финальный свой трюк она проводит спокойно. Но вот комплименты приносят ей новые мучения. Рая отлично помнит, что ее учили красиво развести руки в стороны и, приподнявшись на полупальцы, чуть согнуть ноги в коленях. Но вместо этого начинает выделывать руками нечто несусветное. Так в первое же свое выступление она поняла, что на манеже должны быть продуманы и отработаны не только трюки, но и любое движение.
Шла она к форгангу и глаза поднять не смела, боялась Корелли. Отчитать он ее отчитал, но все же поздравил с дебютом. А вечером, дома, не выдержал, рассказал, что все артисты программы смотрели Раино выступление, хвалили его за то, что взял себе такую стройную длинноногую ученицу, а голландец Гайер (тогда в цирке гастролировало много иностранных артистов) сказал даже, что с такой девушкой можно иметь успех и за границей.
Как ни поздно легли спать, назавтра уже в шесть утра были в цирке. Дебюты дебютами, но репетиции должны идти по установленному распорядку.
Шесть девушек быстро поднялись по веревочным лестницам к длинной раме, подвешенной под самый купол почти над форгангом, и заняли свои места. Началась репетиция. Отрабатывалась синхронность исполнения трюков на бамбуках. Корелли забрался на галерею и оттуда, следя за девушками, подавал команду.
При одном из повторов ножных передних флажков Рая услышала окрик Корелли: «Ты, образина, куда ставишь ногу, ставь выше!» Она послушно сгруппировалась и, поставив свободную ногу чуть ли не рядом с той, что была в петле, быстро оттолкнулась от бамбука. Ее вырвало из петли ее же толчком. Тогда на петлях не было предохранительных хомутов, да к тому же размер петли не соответствовал маленькой пятке ее ноги. Рая полетела вниз, но не прямо вниз, а как бы вперед через весь манеж к главному проходу. Это было на следующий день после ее дебюта, 25 сентября.
Вот как она сама об этом вспоминала:
«Падать мне было высоко, метров пятнадцать. С момента, когда я почувствовала себя не связанной с аппаратом и осознала, что падаю, в памяти промелькнула вся моя жизнь. О чем я только не вспоминала, даже о похвале Гайера. Страх, пожалуй, жил в мозгу какую-то долю секунды. Главное, я решала, что делать, чтобы, падая, не изуродовать лицо. Это потому, что мгновенно встал в памяти рассказ кого-то из артистов, как одна гимнастка забыла надеть штрабаты и прямо спрыгнула вниз, разбив лицо. Согнув левую руку, я зажала ладонью нос, чтобы он не поломался при падении, и слегка от этого повернулась боком. Потом попыталась сгруппироваться.
Делать все это было трудно, меня как-то распластывало в воздухе…
Удар — и, кажется, меня не стало.
Очнулась я от услышанных слов: „Вот ваша хваленая ученица!“ Открыла глаза — вокруг меня уже стояли все участники номера и сам Корелли. В цирке больше никого не было. Когда меня подняли и хотели поставить на ноги, я впервые ощутила боль и попросила положить обратно. Наверное, была вызвана „скорая помощь“, так как кто-то в белом халате сказал: „Давайте идите, девочка!“
Конечно, я не пошла. На меня накинули пальто, и Корелли поднял меня на руки. Открылись дверцы кареты „скорой помощи“, и выдвинулись носилки, на которые меня положили. Когда их задвигали обратно, я потеряла сознание, предварительно ощутив себя бездомной собачонкой, которую поймали „собачники“ и бросили в свой страшный ящик.
Больница, куда меня привезли, находилась в Канавино, напротив ярмарки, а цирк в те годы стоял совсем в другом месте, в Гордеевке. Рентгеновские аппараты были плохие, а может быть, ими тогда еще неумело пользовались, но доктор (даже фамилию его помню — Дурмашкин) отнесся ко мне очень внимательно. „Девочка, если не хотите быть кривобокой, лежите только на спине и не шевелитесь“. Вот какой умный доктор был. Однако уже позже он меня очень удивил, задав вопрос: „Правда, что артисты цирка для гибкости костей купаются в молоке?“ Вот так-то. Руку положили в шину, и началось лежание в больнице.
Дни идут медленно, а я все лежу на спине. Не шевельнусь, не повернусь. Корелли уже уехали в Ленинград на открытие сезона. Скоро и все артисты разъедутся. Последний раз знаменитый жокей А. С. Серж присылает свою ученицу Надю с передачей. Вот и все. Я остаюсь одна. Но домой ничего не сообщаю.
Время идет. В семнадцать лет все срастается быстро — и тазобедренные кости и переломанные руки. Наконец, мне разрешают встать. Я встаю. Но сделать хотя бы шаг невозможно. Опять меня укладывают. Еще уходит время. И вот я уже стою и делаю шаг между кроватями. Это достижение.
Шаг за шагом я учусь снова ходить. Но лечение мое не окончено. Ведь в руке перелом-то оскольчатый, и между лучевой и локтевой костью застрял осколок, и в мышечной сумке тоже. Значит, нужно делать операцию. Дополнительного лечения требуют и кости таза. Для этого нужно ехать в Ленинград, там, в специальном институте, может быть, мне помогут.
В Ленинграде у меня дядя, бабушка. Но я им не пишу. Я написала Корелли. Он прислал за мной женщину, меня привезли в Москву, а оттуда я уже сама доехала до Ленинграда.
Прежде всего я пошла в цирк. Красивое большое здание, я еще не видела таких. На манеже праздник — свет, музыка, красивые артисты. Я смотрю на все это и думаю, сколько мне еще нужно промучиться в больнице, сколько затратить сил, чтобы снова подняться под купол цирка. И ведь мне нужно не просто работать, а блистать, выделяться, создать что-то новое, свое…»
Что можно сказать о приведенных выше словах, если отвлечься от подлинной судьбы гимнастки? Только одно — девичьи бредни. Мечтать, разумеется, никому не запрещено. Но не отрываясь же от реальной жизни. А действительность была, как ей и положено, груба и конкретна. Укороченная нога (результат неправильного срастания лобковой кости). Ограниченное движение тазобедренных суставов (следствие трещин костей таза). Неразгибающаяся в локте рука (осколок в мышечной сумке). В клинике Травматологического института (ныне это Институт имени профессора Вредена), главной экспериментальной базе страны, заинтересовались этим случаем, обещали помочь, но сразу же предупредили, что полного восстановления движений конечностей не гарантируют.
И недели не прошло после сложнейшей операции под общим наркозом, как, не снимая еще гипсовой повязки и шины, начали разрабатывать руку. По нескольку часов в день кисть так крутили, что нестерпимо ныло все тело. При этом левую ногу держали на вытяжении под постоянно меняющимся грузом. Помимо физических мучений, девушку одолевал страх, что от долгого лежания атрофируются мышцы, необходимые ей в работе. И, как могла, все свободное от лечебных процедур время укрепляла их, не давая себе передышки. О ее упорстве и фанатичной любви к цирку больные и лечащие врачи передавали друг другу легенды. И даже нарком здравоохранения Н. А. Семашко, посетивший клинику института, захотел встретиться с необычной пациенткой. Николай Александрович пожелал девушке скорейшего выздоровления, сказал, что уверен в возможности осуществления ее мечты стать воздушной гимнасткой (психотерапия, сказали бы сегодня) и просил обязательно передать привет Корелли, с которым он, оказывается, был хорошо знаком.
Вскоре Рае разрешили встать, и она уговорила врачей разрешить ей лечиться амбулаторно. В канун нового, 1930 года ее выписали, и она поселилась у дяди и бабушки в небольшой комнатушке огромной коммунальной квартиры старого доходного дома на одной из Красноармейских улиц.
Каждый день с утра, как на работу, ездила она в институт и там переходила из кабинета в кабинет, из рук в руки, от одной лечебно-физкультурной процедуры к другой. Рая разрабатывала ноги, вновь училась поднимать их сразу и высоко, продолжала делать упражнения по вытяжке ноги, укоротившейся на полтора сантиметра, и, главное, занималась разработкой руки. Нужно было приучить ее сгибаться и разгибаться, а также вернуть ей вращательное движение в локтевом суставе. И это долгих три с половиной месяца. Изо дня в день. А в дни, когда работники института отдыхали, Рая без устали на специально прибитой дядей в дверном проеме палке приучала себя висеть на оперированной руке, да ведь, правду говоря, она и на двух-то не могла тогда висеть как следует. Упорство принесло плоды.
