Безусловно, трудно спорить о сложных проблемах страха с такими специалистами, как Лавкрафт, и психологами, которых он объявляет своими единомышленниками, однако не называя имен. Но пока ученые исследуют некоторые из этих проблем и пока различные школы выражают на этот счет разные точки зрения, нам кажется, что и мы, как Лавкрафт, имеем право на свое мнение относительно характера и роли страха в истории человеческого развития, а также относительно характера и значения соответствующего жанра в истории литературы.

Известно, что страх — это отрицательное эмоциональное переживание, связанное с инстинктом самосохранения и вызываемое какой-нибудь действительной или мнимой опасностью для индивида. Известно также, что существуют различные формы страха не только по силе чувства, но и по его характеру. Кьеркегор считает, что наряду с обычным «эмпирическим» страхом существует и страх «метафизический», страх перед «ничем», то есть перед смертью. Некоторые фрейдисты также различают два вида страха — «рациональный» и «иррациональный». А представитель французской материалистической психологии Теодюл Рибо пишет: «Психология страха при исследовании разделяется на два легко разграничиваемых момента. Существует примитивный, инстинктивный, неосознанный страх, предшествующий индивидуальному опыту; и вторичный, сознательный, разумный страх, возникающий вследствие опыта»[150].

Как мы видим, независимо от различных позиций ни одна из трех упоминаемых школ не рассматривает страх как какой-то мистический трепет перед неведомым. Для экзистенциализма это страх перед смертью (Кьеркегор) или перед самим собой (Сартр). Для фрейдизма это последствие нереализованных и скопившихся в сфере несознательного порывов. Для такого материалиста, как Рибо, это результат переданной биологическим путем наследственной информации.

Но Лавкрафт, как верный представитель жанра, имеет другое мнение по этому вопросу, и не случайно Неведомое в его книге пишется с заглавной буквы.

«Неведомое, которое может быть связано с непредвиденным, становится для наших примитивных предков ужасным и вездесущим источником драм». Дальше: «Неведомое таинственно превращалось в демоническое и сатанинское…» «Странная амальгама, составленная из ирреальных реальностей и разбуженного воображения, находит такой способ проявления, который будет существовать так же долго, как сама человеческая раса. Дети всегда будут бояться темноты, взрослые всегда будут ощущать наследственные импульсы, которые будут заставлять их трепетать перед Неведомым, перед фантасмагорическим, перед различными мирами, перед таинственным существованием там, в необъятности космоса, по ту сторону звезд. Короче говоря, перед всеми необъяснимыми проявлениями, которые стремятся наложить свой отпечаток и деформировать отвратительным образом наш мир, привести его к хаосу и смерти, — и человек ищет и будет искать на это ответ». Человек непременно будет всегда искать ответ на те или другие космические загадки. А что касается ответа, который следует дать на приведенную выше тираду, и особенно на ее таинственные, фантасмагорические, демонические и другие определения, то этот ответ содержится в исследованиях таких почтенных старых ученых, как Рибо:

«Взрослый человек, хотя его страх опирается на опыт, проявляет иногда (особенно это относится к невеждам и примитивным людям) смутный, неосознанный страх перед неведомым, перед темнотой, таинственными силами, врачеваниями, магией и прочим. Невежество — источник страха, и Бен с основанием сказал, что «лучшее лекарство от страха — наука»[151].

А поскольку в данном случае речь идет не только о страхе, но и о произведениях, в которых он отражается, нам следует вспомнить известную мысль Маркса, что величайшие греческие поэты в потрясающих драмах из жизни королевских семей в Микенах и Фивах изображают невежество в виде трагической судьбы.

И еще: если слабые или умеренные проявления чувства страха могут играть положительную роль, побуждая индивида приспосабливаться к соответствующей обстановке, то приступы сильного страха, ужаса неблагоприятны для человеческого поведения, поскольку вызывают подавление разумной деятельности. Не случайно мы называем этот вид страха «сковывающим», «парализующим», «леденящим» и прочим.

Но, по Лавкрафту, именно этот страх является не только основным, но и необходимым принципом человеческого существования. А отсюда следует вывод, что литература страха в свою очередь есть нечто такое, без чего человеческий род едва ли может обойтись. Добросовестно отметив, что «противники жанра многочисленны», автор добавляет: «Но вопреки всем этим возражениям фантастический рассказ продолжает жить в веках, развивается и даже достиг высокой степени совершенства. Потому что в его основе лежит элементарный и глубокий принцип, притягательная сила которого не только универсальна, но и необходима роду человеческому. Страх… Это постоянное чувство, живущее в душах, по крайней мере тех, кому свойственна определенная доза чувствительности».

Несомненно, страх — это одно из самых первых человеческих переживаний, одно из чувств, которые человек испытывал еще до того, как стал человеком в точном смысле этого слова. Потому что страх присущ и животным.

И независимо от того, идет ли речь о легкой боязни или о сковывающем ужасе, об осознанном рефлексе или о неопределенном трепете перед неведомым, страх остается примитивнейшим, атавистическим чувством, почти бессмысленным, даже как защитная реакция, при все более полном развитии разума, сохранившимся лишь для того, чтобы напомнить человеку, что он произошел от животного.

И если в процессе человеческой эволюции сами чувства и инстинкты «очеловечиваются», то в самой незначительной степени это относится к страху. Можно даже сказать, что целый ряд достижений в истории человеческого развития стал возможен лишь благодаря тому, что человек сумел подавить и преодолеть это животное чувство — страх.

Поэтому очевидно, что восхваление страха как какого-то специфически человеческого, «космического», «таинственного», «необходимого» и вообще «полезного» чувства, то и дело встречающееся в монографии Лавкрафта, звучит просто нелепо. Нелепыми выглядят и попытки доказать, что тема страха с давних пор является основной темой искусства, а само чувство страха — чуть ли не главным двигателем творчества:

«Если считать, что искусство близко атавистическим чувствам человека, то фантастический рассказ так же стар, как и человеческая мысль, так же стар, как само слово. Космический страх всегда был одной из наиболее используемых составных частей в античном фольклоре всех рас. Мы его находим в кристаллизованном виде во многих балладах, хрониках, священных книгах».

То, что человеческие страхи наряду с другими чувствами с давних пор находят отражение в искусстве, само собой разумеется. Но как в приведенном выше отрывке, так и в ряде других проявляется тенденция, которая может быть оценена лишь как диверсионный прием: нигде автор не попытался вспомнить, что еще в древности в устном и письменном творчестве тема страха почти всегда была связана с темой бесстрашия, и пусть многие народы не оставили нам своего героического эпоса, но никакой фольклор не содержит эпоса страха, а положительный герой всех сказок, легенд, песен, поэм — именно герой, то есть храбрец, преодолевающий ужас или испуг, а не жертва страха. От «Илиады» и «Одиссеи» до «Песни о Роланде», от «Прикованного Прометея» Эсхила до трагедий Шекспира литература была не регистрацией «космического страха», а выражением человеческого стремления преодолеть страх и победить силы, его порождающие.

Поэтому тщетны и попытки объявить шедевры классики предвестниками литературы ужаса под предлогом, что и в них мы находим отражение страха. Различие в данном случае слишком очевидно, чтобы подробно на этом останавливаться. То, что в произведениях классики лишь эпизодическая тема или повод для развития противоположной темы — темы мужества, в произведениях жанра ужаса вырастает в главный, ведущий мотив. Подлинная литература помогает человеку в его борьбе со страхом. Литература ужаса, напротив, ставит перед собой цель запугать его, парализовать, подчинить его сознание леденящим, навязчивым идеям и образам: