— Поняли, — в один голос сказали мальчики.

— Не струсите?

Ребята ничего не ответили.

— Ну это я пошутил, — сказал Сергеев, — знаю, что не струсите… Не хотелось вас посылать, да вот надо.

Когда стемнело, бойцы вывели ребятишек за линию наших караулов. Они шли боковой, чуть заметной тропинкой. У старого, сгнившего моста, от которого остались лишь сван, перебрались на другую сторону речушки и спустились в балку. Балка привела их к дому Ипатьева. Кругом было тихо, на улице никого не было. Ребята вышли из ворот и пошли по селу. Из-за ставен соседнего дома вырывались тонкие лучи света. Они подошли к дверям и услышали чужую, незнакомую речь и звон посуды.

— Ужинают, — сказал Валя.

— Да-а-а, — подтвердил Гриша.

— Тут их много…

— Ну да, много, — согласился Гриша.

— Пойдем в другое место.

— Пойдем.

Ребята пошли дальше по улице.

У школы они остановились.

Что такое? Весь двор белый, как зимой.

Гриша нагнулся и поднял несколько клочков бумаги. Это все, что осталось от школьных учебников и ученических тетрадей. Немцы разорвали их и выбросили на двор.

Видно, и та правда, что напечатана в наших учебниках, и те слова, что написаны в школьных тетрадках, страшили фашистов.

Ребята пошли дальше. Не сделали они и пяти шагов, как Валя больно стиснул Гришину руку. Впереди, на картофельном поле, что-то шевелилось.

— Часовой. И один. Вот здо́рово!

Валя потянул Гришу за руку, и они тихо, чуть слышно ступая, стали отходить назад.

Минут через пятнадцать они уже были на противоположном конце лощины, там, где ожидали их разведчики.

А еще через час капитан Сергеев допрашивал взятого в плен немца. По документам и письмам, отобранным у солдата, было установлено, какая часть расположилась в Селезневке и откуда она прибыла. Пришлось и пленному развязать язык. Он рассказал о противотанковых пушках, спрятанных в лесу, и о складе боеприпасов.

Пленного увели в штаб.

Капитан Сергеев поставил на стол большую миску с горячими щами и тарелку соленых огурцов.

— Ну вот, кушайте, — сказал он ребятам, — а потом спать.

Уже светало, когда ребятишки, прижавшись друг к другу, крепко уснули под кустом на мягком мху. Они не проснулись даже, когда вновь заухали наши гаубицы, и не видели, как в роще за школьным двором, усеянным обрывками учебников и тетрадей, вспыхнуло зарево. Кругом разносился гул. Это горел подожженный нашей артиллерией немецкий склад боеприпасов.

Самолет летел высоко-высоко, гул мотора еле доносился до земли. На этом участке фронта стояла необычная тишина, особенно необычная после сильной артиллерийской дуэли, разыгравшейся с вечера. Самолет кружил настойчиво — видно, именно это место он и искал. Наконец он стал снижаться. Белый веер распустился за хвостом, и на зелень стали падать белые бумажки. Ветром несло их далеко на запад, они легли на льняное поле, и в густой орешник, и в заросли на берегу реки. А у самой земли порыв ветра отнес стаю бумажек на восточный берег. Здесь они и остались лежать в густой траве, и роса пропитала их насквозь.

Вот такой мокрый лист бумаги и нашла рано утром недалеко от своего дома Оля Гречихина, ученица шестого класса.

Наверху листа большими буквами было написано: „Die Wahrheit“.

„Правда“, мысленно перевела Оля.

Внизу на снимке она увидела разбитый самолет со знаком свастики.

„Значит, наша газета, — решила Оля. — Ой, она, наверное, для немцев, а упала к нам. Вот неудача!“

Потом Оля разобрала заголовки: „Письма из дому“, „Правда о фашистских вожаках“… — и подумала, как важно, чтобы немецкие солдаты там, по ту сторону реки, узнали всю эту правду.

Вечером она поделилась своими мыслями с подругами.

— Тут самолет листовки разбрасывал, газеты. Много к нам залетело. Много, наверное, в речку упало и в болоте застряло. А что, если их прямо немцам раздавать?

— То есть как это раздавать? — удивились девочки.

— Ну вот, я возьму немного газет, листовок, на ту сторону пойду и там рассую.

— Ну, а если поймают немцы?

— Скажу, что к тетке шла, там тетка у меня.

— А если листовки найдут?

— Не найдут! Я уже думала. Мы, как Ленин прятал, спрячем.

— То есть как „как Ленин“?

— А помните, нам читали? У Ленина чемодан был, там два дна, под одно он газеты клал и так провозил, и жандармы не могли найти.

— Ты что же, с чемоданом пойдешь?

— Зачем с чемоданом? Вот у нас для ягод корзинки плетеные есть. Мы туда еще одно дно вплетем, вставим, сверху ягод насыплем, а под дно газеты, листовки…

Так и решили. Для начала Оля пошла одна.

Лесная дорожка петляла и кружилась. С ветки на ветку перепархивали птицы, внизу на земле стлались изрезанные, в зубчиках, листья. Под каждым листом скрывались две, три, а то и четыре ягоды. Земляники в этом году уродилось тьма-тьмущая, а собирать было некому: кто пойдет собирать землянику, когда вокруг то и дело рвутся снаряды!

Оля шла по дорожке, часто нагибалась, собирая крупные ярко-красные ягоды. Уже почти вся корзинка была полна ими. Она шла медленно, напевая какую-то песенку, когда внезапно грубый окрик заставил ее вздрогнуть:

— Wer ist da?

Девочка остановилась, подняла вверх глаза. Из-за куста прямо на нее смотрело дуло автомата. Она ничего не сказала и только показала рукой в сторону деревни.

— Кто есть? — переспросил часовой на ломаном русском языке.

— К тете я, к тете! — сказала Оля, стараясь интонацией передать часовому, куда именно она идет. Для убедительности она еще раз показала рукой на деревню, а потом на корзину: мол, ягоды несу.

Немец оглядел девочку, подумал несколько секунд и потом крикнул:

— Schneller, марш!

Не оглядываясь, побежала Оля по дорожке. Вот уже село, вот и дом тетки. Ставни заколочены, в доме пусто, по двору бегают беспризорные куры.

На улицу вышла соседка.

— Ты откуда пришла, Оля? — спросила она.

— Да вот кофту у тети оставила; теперь холодает, забрать надо. Вот шла, чуть немец не убил.

— Ах ты неразумная! Как же за кофтой да через фронт-то шла?

По улице шагали немецкие солдаты. Один из них, очевидно унтер-офицер или ефрейтор, подошел ближе. Он понимал по-русски, и соседка, всплеснув руками, стала рассказывать ему о глупой девочке, которая за кофтой шла через фронт. Ефрейтор загоготал.

— За кофта? — сказал он. — Гм… клюпый русски!

И пошел дальше по улице.

— Я, тетенька, вечером обратно не пойду. У вас переночую, — сказала Оля.

— Ночуй, ночуй, я тебя не гоню… Что же ты одна-то будешь в пустом доме делать?

— Кофту найду и приду к вам.

К соседке Оля пришла часа через два. Рано утром, как только встало солнце, она ушла обратно. В корзине не было ягод, но лежала старая, потрепанная кофта. Часом позже проснулись немецкие солдаты. Потягиваясь, вышли они во двор, и у двери, на плетне, у колодца каждый, буквально каждый находил газету, где большими буквами было написано: „Die Wahrheit“ — „Правда“.

„Правда“? — думали солдаты. — Что же это за „Правда“? Надо посмотреть“.

И они поднимали газеты и читали речь товарища Сталина по радио. Многие, начав читать, уже не отрывались от газеты.

Унтер-офицеры и ефрейторы поздно спохватились: они побежали будить начальство, стали ловить и отбирать газеты, рвали их на мельчайшие клочки, топтали ногами. Оплеухи сыпались во все стороны. Солдаты виновато козыряли. Они говорили, что подняли случайно, не читали, не знали, что это такое. Но кто знает, сколько газет со словами большевистской правды осталось в солдатских ранцах, в разных потайных местах?!

Так помогла фронту пионерка Оля из деревни, название которой мы когда-нибудь скажем.

— Разрешите на минуточку остановиться, товарищ политрук, — попросил шофер, замедляя ход машины. — У меня поручение сюда есть.