Авторы письма сообщали вождю, что евреям психологически трудно возвращаться на освобожденные территории, где "родные места превращены фашистами в массовое кладбище… родных и близких". Указывали они и на "некоторые капиталистические пережитки" – "вспышки антисемитизма" среди "отдельных прослоек различных народностей". Позволили себе напомнить, что "опыт Биробиджана… не дал должного эффекта", а потому для "полного уравнения положения еврейских масс среди братских народов мы считаем своевременной и целесообразной... постановку вопроса о создании Еврейской Советской Социалистической республики" на территории Крыма после его освобождения.

Обращение к Сталину заканчивалось таким образом: "Мы надеемся, что Вы уделите должное внимание нашему предложению, от осуществления которого зависит судьба целого народа". Авторы письма предполагали создать еврейскую автономию в малонаселенных степях на севере Крыма, где до войны было немало еврейских поселений. Бергельсон говорил: "Надо решительно действовать‚ потом будет поздно... Такой момент больше не повторится... Не сомневаюсь‚ что мы превратим Крым в жемчужину".

Письмо руководителей ЕАК попало в Кремль до окончательного освобождения Крыма, и никто тогда не догадывался, какая участь ожидала коренных жителей полуострова. Красная армия окончательно изгнала немцев из Крыма в мае 1944 года, и сразу после этого выселили оттуда всё татарское население‚ болгар‚ греков‚ армян – более 200 000 человек. Освободившиеся территории стали заселять жителями Украины‚ Белоруссии и РСФСР‚ а письмо руководителей ЕАК отправили в архив.

О нем вспомнили в 1948 году, когда следователи собирали материал по делу Еврейского антифашистского комитета. И хотя Михоэлс и Фефер беседовали в Нью-Йорке с представителем "Джойнта" в присутствии советского дипломата, хотя все их встречи и темы переговоров утверждались в Москве, руководителей ЕАК обвинили в тайном сговоре с американцами – создать в Крыму еврейское государство и отделить полуостров от Советского Союза.

В обвинительном заключении об этом сказано так: "Действуя по прямому сговору с представителями американских реакционных кругов, обвиняемые… домогались от Советского правительства предоставления территории Крыма, которую американцы рассчитывали использовать в качестве плацдарма против СССР".

Н. Хрущев: "Мы были приучены, не рассуждая, принимать доводы Сталина. Он утверждал, что если создать Еврейскую республику в Крыму, то крепнущий в Америке сионизм получит опору в нашей стране".

3 

Допросы по "делу ЕАК" вели 35 следователей по особо важным делам Министерства государственной безопасности во главе с полковником В. Комаровым. Они умели добывать показания у арестованных, и один из следователей часто повторял: "Я сверну вам шеи, иначе мне снимут голову".

Заключенных помещали в карцер, изнуряли многодневными допросами без сна, одних беспощадно избивали, на других оказывали психологическое воздействие. Протоколы "признаний" подготавливали опытные "редакторы" во главе с Я. Броверманом, который работал "с присущим ему усердием"; подсудимых заставляли подписывать эти протоколы, а министр В. Абакумов передавал их Сталину, чтобы сообщить об успешном ходе следствия.

Лозовский (из показаний на суде):

"Комаров мне всё время твердил, что евреи – подлый и грязный народ, что все евреи негодная сволочь, все оппозиции в партии состояли из евреев… что евреи хотят истребить всех русских…

(Комаров) говорил, что я должен признать все обвинения, иначе… будут гноить в карцере и бить резиновыми палками так, что нельзя будет потом сидеть. Тогда я им заявил: лучше смерть, чем такие пытки, на что они ответили, что не дадут умереть сразу, я буду умирать медленно".

Председатель суда: "А вы испугались?" Лозовский: "Нет, я не испугался… Я хотел дожить до суда и сообщить суду обо всем". На одном из допросов Лозовский заявил: "Мою мать… звали Хана – что же, я должен стыдиться этого? Почему это объявляется национализмом?.."

Шимелиович (из показаний на суде):

"Я получал в течение месяца (январь-февраль 1949 года)… восемьдесят-сто ударов в сутки, а всего, по-моему, я получил около двух тысяч ударов… И никогда ни стоя, ни сидя, ни лежа я не произносил того, что записано в протоколах…

В марте 1949 года я подписал протокол, находясь в очень тяжелом душевном состоянии и неясном сознании… Такое мое состояние явилось результатом методического избиения в течение месяца, днем и ночью. Глумления и издевательства я упускаю…

Пять раз меня вызывал к себе… министр государственной безопасности Абакумов. Будучи недоволен моими ответами… он сказал: "Бить смертным боем". Слово "бить" я услышал от него в первую же встречу… Следователь Шишков говорил мне: "Если вы будете не в состоянии ходить на допросы, вас будут приносить на носилках… бить и бить"…

Я ни на кого не наговаривал. Я не произнес ни одного слова лжи и говорил только то, что было в действительности".

Шимелиовича избивали резиновой дубинкой, били по лицу тяжелой кожаной перчаткой, носком сапога по костям. "В перерывах, – сообщил он на суде, – следователь Шишков изучает по первоисточникам Ленина и Сталина для сдачи зачетов. Изучает также и Рюмин во время допросов".

Штерн отказывалась подписывать "роман, написанный следователем", за это ее трижды переводили в Лефортовскую тюрьму. "Там – это преддверье ада… Пол цементный, камеры плохо отоплены… питание такое, которым я не могла пользоваться… Были моменты, когда мне казалось, что я схожу с ума, а в это время можно наговорить на себя и на других неправду… Целую ночь на допросе, утром приходишь в камеру, а тебе не дают не только спать, но и сидеть…" (Было ей тогда 74 года.)

Зускин: "Меня арестовали в больнице, где я находился на лечении, в состоянии глубокого лечебного сна… и только утром, проснувшись, увидел, что нахожусь в камере… Меня привели на (первый) допрос совершенно в одурманенном состоянии, в больничной пижаме… На допросе говорят, что я государственный преступник… начинают читать чьи-то показания и требуют подтверждения…"

Ватенберг-Островская: "Меня допрашивали с резиновой палкой на столе… Всё время угрожали, что будут страшно бить, что из меня сделают калеку… В моем больном воображении мне постоянно слышались крики мужа, которого якобы бьют… Я начала соглашаться со следователем и выдумывать на себя непостижимые вещи…"

Юзефович: "В самом начале следствия я давал правдивые показания… Тогда меня перевели в Лефортовскую тюрьму, где стали избивать резиновой палкой и топтать ногами, когда я падал. В связи с этим я решил подписать любые показания, лишь бы дождаться дня суда". Реплика судьи: "Зачем же вы подписывали показания на других… Вы должны быть везде честным и везде показывать правду…"

В марте 1950 года арестованным объявили об окончании допросов и предъявили обвинительное заключение. В нем фигурировали около тридцати человек, но вскоре количество обвиняемых сократили до пятнадцати. Дела остальных выделили в отдельное производство, и их незамедлительно осудило "Особое совещание"; ничто, казалось, не мешало начать суд по "делу Еврейского антифашистского комитета", однако всё застопорилось на два года.

4 

Трудно сказать, по какой причине обвиняемых по "делу ЕАК" не провели через "Особое совещание", которое за полчаса приговорило бы их к смертной казни. Непросто объяснить, почему не устроили ускоренный тайный процесс за два-три дня, подобно прочим процессам тех лет. Уже осудили руководителей Еврейской автономной области, расстреляли работников автозавода имени Сталина, отправили в лагеря обвиненных в связях с руководителями ЕАК, но они продолжали оставаться в заключении.