– Рабби! Я поступил согласно закону Торы – задал вопрос раввину, другого же раввина здесь нет. Раз вы не можете ответить мне, вправе ли я спасти своего сына, значит, вы не желаете сказать, что по Закону это запрещено… Мне этого достаточно. Сын мой взойдет на костер – я же покорно приму это и не сделаю того, чего делать нельзя. Напротив, я поступлю так, как заповедано в Торе.

Не помогли мои просьбы, чтобы он не перекладывал на меня ответственность за это. Он снова говорил о своем – в такой простоте и таких слезах, что сердце разрывалось на куски… Так он и поступил и не выкупил сына.

Весь праздник Рош га-Шана он ходил туда-сюда и говорил себе, что довелось ему принести своего любимого сына в жертву Всевышнему. Хоть он и в состоянии выкупить его, но не делает этого, потому что Тора запрещает, – и уподоблялся тем самым праотцу Аврааму во время жертвоприношения Ицхака, которое тоже происходило в Рош га- Шана".

4

Эдуард Фридман, гетто Минска:

"Мы скрылись в пещере в октябре 1943 года. Тогда нас было двадцать восемь человек…

Пещеру вырыли на территории еврейского кладбища, под бетонным перекрытием разрушенного дома. В двух отсеках оборудовали стеллажи. Готовились к добровольному заточению несколько месяцев. Каждая семья старалась запасти побольше сухарей и других продуктов. Взяли самые необходимые вещи, для хранения воды притащили трехсотлитровые бочки. Печник Пиня Добин, чтобы замаскировать вход в наше укрытие, сделал лаз и приготовил кирпичи – замуровать его изнутри.

Первое время, чувствуя себя в относительной безопасности, люди жили дружно, не унывали и верили, что дождутся освобождения. Дети придумывали себе незатейливые игры, пела грустные еврейские песни моя мама Марьяся, много шутила неунывающая Рахель. Чтобы не выдать себя разговорами и шумом, мы избрали необычный образ жизни: спали днем, а бодрствовали ночью. Была коптилка, свечи, лучины. Но светом старались не пользоваться…

Первой умерла самая старая женщина Хая Сора. Ее похоронили здесь же, в пещере. Потом ушел из жизни пожилой бухгалтер Берл.

Через несколько месяцев мы поняли, что можем погибнуть от жажды. В бочках кончилась вода. Мы только увлажняли пересохшие губы. Больше всего страдали дети, и тут случилось чудо. Однажды печник Пиня обнаружил недалеко от могилы, где похоронили бухгалтера, мокрый песок. Он стал разгребать это мест,о и из-под земли начала сочиться талая вода, по-видимому, от таяния снега. Сначала мы радовались этому, заполнили доверху бочки, пили воду до отвала… а потом испугались, что она нас затопит. Все перебрались на верхние полки стеллажей, а вода всё прибывала и прибывала. Радость сменилась отчаянием. Но есть Бог на свете: к концу недели вода стала спадать.

Прошло, наверное, уже пять месяцев. И молодежь стала роптать, проситься, чтобы их выпустили на волю из этой могилы. Парни и девушки готовы были уйти к партизанам, но наш вожак Пиня Добин не соглашался. Это означало, по его мнению, посылать людей на верную смерть. И всё-таки две девушки его уговорили. На дворе уже март, весна… Они обещали установить контакт с партизанами и вернуться, чтобы вывести всех в лес. Как ушли, так их больше никто не видел…"

Они пробыли в убежище девять месяцев – последние недели в темноте, почти без еды:

"О том, что Минск освобожден, мы узнали в пещере на вторые сутки. Большинство из оставшихся в живых выползало на свет Божий на четвереньках. Солдаты, освободившие город… вызвали военных врачей: ведь мы были ослепшими от постоянной темноты, ходить уже не могли. Меня – высохшего и скрюченного, с неразгибающимися ногами – вынесли на носилках из пещеры, чтобы отправить в госпиталь. И оказалось, что от голода и темноты у меня, девятилетнего дистрофика, выросла борода…"

5

В первые дни оккупации Каунаса собрались уважаемые люди города, чтобы выбрать председателя юденрата, который станет их представителем и защитником в те страшные времена. Предложили занять эту должность Э. Элькесу, известному в городе врачу; он отказался, и тогда раввин Шмуклер сказал: "Мы избираем вас в самый трагический для нас час, когда все мы истекаем кровью, и меч убийцы занесен над нашими головами. На вашу долю выпало принять на себя обязанности небывалой трудности, но в то же время это и особая привилегия. Это звание даст вам возможность творить добро, и у вас нет права уклониться. Станьте нашим руководителем, защитите нас; вы будете с нами, а мы будем с вами, пока не настанет великий час избавления!" Доктор Элькес согласился и был председателем юденрата Каунаса до окончательной ликвидации гетто.

Из завещания Э. Элькеса (октябрь 1943 года):

"Дорогие мои сын и дочь!

Я пишу вам эти строки, мои любимые дети, после двух лет пребывания в гетто, в этой юдоли плача. Нам стало известно, что в ближайшие дни наша участь будет решена. Гетто, в котором мы находимся, ликвидируется. Одному Богу известно, все ли мы погибнем или кто-нибудь останется в живых…

Милые мои, я очень сомневаюсь, удастся ли мне увидеть вас, обнять и прижать к сердцу, и перед расставанием с этим миром и с вами мне хочется сказать еще и еще раз, насколько вы нам дороги и как мы вас любим.

Любимый Йоэль! Будь верным сыном своего народа. Думай о нем, береги его – и не думай о гоях! В нашем долгом галуте (изгнании) они не дали нам даже десятой доли того, что мы дали им. Размышляй об этом, сын мой, размышляй об этом постоянно.

Постарайся жить в Эрец Исраэль. Это естественно для сына еврейского народа. Может, жизнь там будет трудна, полна тягот, но зато богата содержанием… Иди прямо, не оглядывайся по сторонам, если иногда встретишь своих собратьев в неприглядном виде, в грехе и даже мерзости, – не расстраивайся, сын мой. Не они виноваты в этом, а их горькая галутная судьба…

Моя любимая дочь Сарра, прочти внимательно мои слова, обращенные к Йоэлю… Идите по жизненной стезе вместе, не расставайтесь… и не забывайте того, что причинил нам современный Амалек. Помните это до последнего дня своего и передайте как священный завет будущим поколениям. Немцы убивали нас, резали, уничтожали с полным спокойствием и равнодушием… Они с аппетитом ели свой утренний бутерброд, одновременно следя за тем, чтобы машина уничтожения действовала безотказно, и насмехались над нашими мучениями. Я видел их, как они возвращались с места казни, с ног до головы обрызганные кровью наших близких и родных. В прекрасном настроении они садились за стол, ели, пили, слушали по радио легкую музыку. Настоящие профессиональные палачи!

Литовская земля пропитана еврейской кровью, пролитой литовцами, с которыми мы жили много сотен лет и которым помогали создавать независимое государство… С особым рвением, не нуждаясь в приказах, рыскали они по лесам, полям, пещерам и домам, чтобы разыскать последних прячущихся евреев и передать их властям. Дети мои, никогда не желайте им добра! Да будут они прокляты, они и их дети, в ваших глазах и в глазах будущих поколений!

Я пишу в то время, когда несчастные вдовы и сироты, обездоленные и голодные люди валяются у порога моего дома и умоляют о помощи. Но силы мои истощены, а душа опустошена. Дорогие мои, вы поймете, что я испытываю в эти минуты и что я хочу сказать вам. Обнимаю и целую вас и до последнего вздоха остаюсь любящим вас отцом. Эльханан".

Эльханан Элькес погиб в лагере Дахау в октябре 1944 года.

6

Лидия Гойхман, местечко Терновка Винницкой области (к началу войны ей исполнилось пять лет):

"Никакой еды не было вообще. Наступала зима. Мама попросилась к одной крестьянке на чердак. Брат жил отдельно в какой-то заброшенной конюшне. Вечерами он приходил, мама раздвигала снопы и сбрасывала меня с чердака прямо в снег. Снег ударял мне в глаза, начиналась резь, боль в глазах, дикая головная боль. Я падала на колени, а брат волоком тащил меня за руку и показывал, куда ползти; я подползала к двери, стучала и просила: "Дайте кусочек хлиба". Кто давал, кто собаку натравливал.