Готовясь к написанию текста, Эйзенхауэр перечитал "Воспоминания" Гранта. Это была наилучшая модель для подражания, и Эйзенхауэр прекрасно ею воспользовался. Он собрал все свои письма военной поры, отчеты, дневниковые записи и другие документы. Он нанял трех секретарей и сразу после сдачи дел Брэдли засел за писание. А точнее, за диктовку. Он обычно начинал работу в семь утра, сразу после завтрака. За ленчем к нему часто присоединялись редакторы. Диктовать он продолжал до одиннадцати часов вечера. По шестнадцать часов в день он работал большую часть февраля, весь март и апрель. Это был блиц, как он сам выражался, и очень немногие люди его возраста были способны на такое. Да и более молодые тоже — его решительность, самодисциплина и умение концентрироваться были исключительными. Он никогда не жаловался на такой темп работы, на самом деле ему было приятно воскресить военное время, да и деньги, которые ждали его после окончания работы, — деньги, на которые они с Мейми смогут купить себе дом в будущем, — служили хорошим стимулом для работы.
Сама книга, "Поход в Европу", опубликованная в конце 1948 года, была встречена почти единодушным одобрением критиков, которые отмечали скромность автора, его беспристрастность, искренность, такт и гуманность. Книгу назвали лучшими американскими военными воспоминаниями (делая исключение разве что для Гранта) и "лучшей работой солдата-историка со времен Цезаря и его комментариев" *74. "Поход в Европу" не только дал Эйзенхауэру финансовую безопасность; эта книга выдержала испытание временем (она по-прежнему продавалась и в 80-х годах) и существенно подкрепила популярность Эйзенхауэра. Это была книга, достойная автора и его службы отечеству.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
КОЛУМБИЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ. НАТО. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
2 мая 1948 года, сразу по завершении работы над "Европейским походом", Эйзенхауэр покинул Особняк номер один. Он устроил себе месячный отпуск, который провел в Огасте по приглашению Уильяма Робинсона, члена тамошнего Национального гольф-клуба. Здесь он и Мейми хорошо отдохнули; в клубе он познакомился с тесной мужской компанией, члены которой с этих пор стали на долгое время его близкими друзьями. В "банде", как он называл компанию, все были миллионерами, обожавшими гольф и бридж и разговоры о политике. Все, за исключением одного, принадлежали к Республиканской партии. Объединяло их и преклонение перед геройским генералом Айком.
Эйзенхауэр, со своей стороны, был под впечатлением того успеха, которого каждый член "банды" добился на своем поприще; он ценил их восторженное отношение к нему; ему доставляла удовольствие их манера общения: непринужденная и добродушно-насмешливая, их неистощимое остроумие, постоянное желание сыграть с ним партию в гольф или бридж. Он обращался к ним за советами по вопросам политики, экономики и финансов как общего характера, так и имевшими отношение к нему лично. Ему дороги были многочисленные знаки их дружбы: подарки, услуги, приглашения составить компанию в путешествиях и так далее. До конца дней он сколько мог проводил время с ними; когда жизнь разделила их, он вел с ними интенсивную переписку. С ними он чувствовал себя легко и свободно, как ни с кем больше.
Лидером этой группы был Билл Робинсон. С Эйзенхауэром его, бывшего на десять лет моложе генерала, свела работа над "Европейским походом". Высокий крепкий ирландец, обладающий острым политическим чутьем, Робинсон был на короткой ноге почти со всеми крупными деятелями-республиканцами Восточного побережья. Следующим по значимости был Клиффорд Робертс, нью-йоркский банкир, который позаботился о выгодном размещении ценных бумаг Эйзенхауэра. В компанию входили Роберт Вудрафф, председатель совета директоров компании "Кока-кола", на год младше Эйзенхауэра, и У. Элтон (Пит) Джоунс, младше на полгода, президент "Ситиз сервис компани". Единственный демократ в "банде", Джордж Аллен, толстяк с берегов Миссисипи, был близким другом Трумэна и членом Национального комитета Демократической партии. Последний в "банде" — Эллис ("Скелет") Слэттер, на четыре года моложе Эйзенхауэра, был президентом "Фрэнфорт дистиллерис". Его жена, При-сцилла, стала лучшей подругой Мейми.
Новые друзья приняли Эйзенхауэра в клуб, построили ему в Огасте коттедж, при котором соорудили рыбный садок, кишевший окунями. Когда в июне 1948 года Эйзенхауэр переехал в Нью-Йорк, Робинсон способствовал вступлению его в "Блайнд Брук кантри клуб" графства Вестчестер. У каждого из членов "банды" был свой круг состоятельных и влиятельных друзей; благодаря "банде" он познакомился на приемах и неофициальных встречах со множеством представителей деловой, финансовой, издательской и юридической элиты Америки, почти каждый из них, проведя с генералом несколько минут, становился горячим сторонником идеи выдвижения Эйзенхауэра на пост президента и использовал свое время, средства, энергию, опыт и связи для ее осуществления.
Однако генерал, как ему ни льстили, как ни обхаживали, по-прежнему заявлял, что карьера политика его не привлекает. Демократы, которые боялись, что Трумэн наверняка потерпит поражение на выборах 1948 года, не оставляли попыток выдвинуть Эйзенхауэра кандидатом от своей партии. Будучи в Огасте, Эйзенхауэр сказал Биллу Робинсону и компании, что, по его мнению, демократы "отчаянно ищут кого-нибудь, только бы спасти свою шкуру", но его друзей на Среднем Западе "одно предположение, что он будет баллотироваться по списку демократов, поразит и огорчит, как бы он ни оправдывался". Когда Робинсон объяснил, что правое крыло Республиканской партии может выдвинуть Макартура, чтобы заблокировать кандидатуру Дьюи, у Эйзенхауэра вырвалось: "О Господи, все, что угодно, только не это!" Но тут же добавил: в это "все, что угодно" не входит выдвижение кандидатом Эйзенхауэра *1.
В конце июня республиканцы объявили своим кандидатом Дьюи. Демократы собрались в середине июля. Руководство партии умоляло Эйзенхауэра позволить им внести его имя в списки, пока не состоялся съезд. Эйзенхауэр вновь отказался. Когда Клод Пеппер, сенатор от штата Флорида, сказал Эйзенхауэру, что намерен включить в списки его имя до съезда независимо от того, дает или нет генерал на это согласие, Эйзенхауэр написал ему: "Сколь бы ни было серьезным и обоснованным предложение, я все равно буду против выдвижения моей кандидатуры" *2. В назначенное время съезд партии выдвинул Макартура. Сумасшествие последних недель, досаждавшее Эйзенхауэру, кончилось.
Во время развернувшейся вслед за тем предвыборной кампании Эйзенхауэр отвечал отказом на многочисленные предложения публично выступить в поддержку Дьюи, хотя от своих друзей не скрывал, что намерен голосовать за него и надеется, что тот победит. Он по-настоящему радовался, что впервые после окончания войны освободился от забот, связанных с политикой, и — предвкушая победу Дьюи, за которой последует переизбрание того на второй срок в 1952 году, — верил, что порвал с ней окончательно. Он собирался заняться интересной работой в Колумбийском университете, через несколько лет выйти в отставку, потом, может быть, писать не торопясь книгу о внутренней и международной жизни.
Эта мечта рухнула вечером в день выборов 1948 года. Джон Эйзенхауэр позже описывал 2 ноября 1948 года как самый черный день в его жизни — поражение, которое Трумэн нанес Дьюи, вынудило его отца вернуться на передний край политики.
В июне 1948 года Эйзенхауэры поселились в Колумбийском университете, в доме ректора на Морнингсайд-драйв. Дом не нравился им — слишком помпезный на их вкус; большую часть времени они проводили на двух верхних этажах, которые попечители переделали для них на современный лад. У Эйзенхауэра появилось новое хобби — живопись маслом, которой он увлекся, послушавшись совета Черчилля и наблюдая, как Томас Стефенс пишет портрет Мейми. Для занятий живописью он уединялся в своих комнатах на самом верху, выходивших окнами на крышу; обычно он писал портреты. Он признавался: "Мои руки больше приспособлены держать топорище, чем тоненькую кисточку", и из каждых трех попыток две у него бывали неудачными. Тем не менее живопись доставляла ему большое удовольствие, и он старался уделять ей полчаса или больше каждый день, как правило, между одиннадцатью и двенадцатью вечера *3.
