Каждый день на работу хожу. Бреюсь, умываюсь правильно — как дядька Тоха учил, не просто глаза промочить, а шею мою. В общем, жизни рад. Некоторые во дворе спрашивают:

— Какое у тебя удовольствие в жизни? На работу, с работы и спать?

Я им ничего не говорю, а сам себе думаю: «У вас-то какое удовольствие? Живём мы все в коробках. Ну привёл ты бабу в коробку, потолок низкий, ужас, комнаты тесные, люди вокруг тебя раздражают, жить не хочется. Из окна выглянул, там те же коробки, тот же удушливый свет голых лампочек на кухнях. Те же алкаши с сигаретами. Вышел в воскресенье во двор дорожку потрусить, а люди жизнью недовольные, уставшие, сонные с перебуху. Собой недовольные и озлобленные на то, что в такую передрягу попали».

— Нет, — говорю им, — семья и баба — это не счастье. Это не душевное спокойствие. А вот организовать вокруг себя пространство, чтоб дышалось свободно и чтоб тебя за рукав никто не дёргал каждые пять минут, вот что такое счастье.

Работа у меня скучней не придумаешь — сижу в мастерской, а если позвонят, еду морозильники чинить на больших предприятиях или профилактические работы провожу. Однажды поехал на мясокомбинат, а там туши на крюках — жуть как много. И всё мясо старое с 80-х годов. И ведь люди точно так же на крюках в своих квартирах весят и печалятся. А тоска и отчаяние — это тот же процесс заморозки. Заморозки мозгов. Человека подсадить на что угодно можно. Вот как моего брата подсадили на волшебные миры, главное, чтоб блестящий предмет был. И на кукан тебя! На телевизор, на Интернет, на пьянку и на кукан, бляха, на кукан! А ты доволен и кричишь жене: «Нажарь картошки!» И кричишь мужику: «Ты чего уже пьяный с утра?» Или спрашиваешь: «А кто последний за билетами?»

Понимаю, не ново это всё, и не мне вам говорить об устройстве мира. Мне, простому мастеру по морозильным камерам. Но удивляет другое — люди-то задумываются над порядком вещей, а потом с легкостью отпускают мысли, как воздушные шары, как голубей, которых всю жизнь кормил и выпустил.

С другой стороны, назовите мне профессию, любую профессию и скажите: вот это достойный труд! Не поверю. Ну просто не поверю. Может, только землепашец делом занимается и электрик, а все остальные дурака валяют.

Мучаюсь я этими вопросами, так что голова болит. Потом вечером Саньку звоню и говорю:

— Пошли в «Берёзку» пиво пить.

И мы пошли. А Санёк простой такой, как гроб дубовый, идёт, всё мне про баб истории рассказывает, да про машины дорогие. Санёк из армии пришёл три дня назад и еще не освоился на воле, у него еще замашки остались армейские — замашки голодного человека, которого часто унижали и били. Идём с ним по снегу. Он снег ногами пинает и смеется, как ребёнок. Про деда одного рассказывает:

— Не, ну, вообще Леонидыч был нормальный дед, только не любил, когда от него еду прячут. Один раз мне мамаша принесла передачку, а там: печенье, шоколад, бананы, две бутылки лимонада, так я за всё это и жрать скорей! Жру, жру! Рот напихал, в армии больше всего сладенького хочется! И тут Леонидыч заходит и говорит: «Ах ты ж сука! Ах ты ж крыса на нычке жрать!» И бьёт меня по голове, по спине кулачищами своими огромными лупит, а я под тумбочку залезу и сижу там, пока он не успокоится. «В армии, — Санёк говорит, — нужно похитрее быть. Натырил хлеб в столовой — иди в парашу закройся, и там жри. Удалось что-то спрятать, тоже на параше жри, чтоб никто не видел». Идём мы с ним в «Берёзку», и я думаю: «Пивом одним не обойдётся, напьюсь сегодня точно». А там ларьки с апельсинами и бананами и разные фрукты. Санёк кричит:

— Идём!

И я ему покупаю всё, что он захочет.

— Пирожные! — говорит. — Сахар, ой! Триста грамм сахару! — идёт и сосёт сахар за щеками. Бедный он. Санёк. Еще хуже меня живёт. От армии я кошу. Иногда петляет вокруг дома бобик военкоматовский не только за мной — пацанов во дворе-то много — остановили как-то раз и спрашивают:

— Это не вы случайно Олег Нетудыхата?

А я морожусь. Говорю:

— Нет. Я — Дима Волошин.

— Аааа… — говорят. — А документ есть?

— Да я в этом доме живу, вон на том этаже, меня тут все знают, — сам на другой дом показываю.

— Ну ладно, — и других поджидают.

Сели мы с Саньком в «Берёзке», заказали водки бутылку и банку огурцов. Пили-пили и пива взяли, и ханурья там — задницей жуй, все вонючие и грязные, а есть такие — в прошлом далёком интеллигенты — от этих интеллигентов только очки остались да пиджаки замацаные, они тоже спились все, пьют и курят много. Выпить в «Берёзке» — дешевле, чем на улице: там самогон буряковый из-под полы разливают — самогон вонючий очень, но по голове хорошо даёт. Санёк с непривычки напился быстро и начал под стол рыгать. Нарыгал на стол немного, я салфетками вытер, думаю: «Ничего, со всеми бывает».

Я Санька под мышки взял и домой отвёл, а сам иду и пиво из бутылки пью.

Холодно. Руки замёрзли. Я пьяный-пьяный. Захожу домой к себе. Смотрю: сапоги стоят и шубка потёртая висит, значит, папаша новую любовницу привёл. Ему так нравится. Наклоняюсь, чтоб боты разуть, и слышу треск сверху. Так испугался! Мама дорогая — землетрясение или потолок рушится. Я пьяный. Хрясь, мне на спину что-то тяжёлое упало. Больно очень. Смотрю — а то мопед. Мопед двадцать лет висел, а тут на тебе — упал мне на спину. Я разозлился очень, прямо закипел от гнева. Взял мопед и на лестничную клетку выкинул. Он с шумом большим в пролёт улетел лестничный и застрял между этажами.

Захожу в квартиру и матерюсь. Батя выбежал и кричит:

— Твою мать! Мне завтра на работу вставать в пять утра! Твою мать!

— А мне всё равно, — говорю и на кухню иду. Включаю свет. На кухне бабушка сидит и сухарик в молоке вымачивает. Бедная старушка.

В комнате брат в игры свои компьютерные играет.

— Как дела? — спрашиваю. — Не надоело?

Он поворачивается, волосатый, и спрашивает:

— А тебе пить не надоело? — и так высокомерно смотрит на меня. Как строгий учитель на ученика. Как буддийский монах на деревенского пьяницу-дурочка. Я его за шкирки взял, за косичку его дебильную схватил и кричу:

— Ах каКОООООЙЙЙЙЙЙ тЫЫЫЫЫЫЫЫ ЙЙййййййоооооООО-ОбнутЫЫЫЫЫйййй!

Похоже, у меня началась «белочка». Брат заплакал и убежал. В ванной закрылся.

Я достал рюкзак и начал вещи наваливать: рубашку там, джинсы, пару носков, пару трусов. Отодвинул паркетину и деньги с нычки все забрал. Решил, что поеду к дядьке Тохе в Остёр и там жить буду. Землю обрабатывать буду. Взял такси и на автовокзал на Московскую площадь.

В Остёр я приехал только под утро. Там вообще дорог не чистят, всё снегом замело, как в сказке. Вот оно волшебство настоящее. Как на картинке в детской книжке. Красиво, и хатки стоят под снегом. Пруд льдом покрылся. Там рыбаки уже сидят, и мальчишки в хоккей играют.

Смотрю: идёт мне навстречу дядька Тоха, красный, небритый, щетина — то, что надо, и пьяный уже с утра.

— Привет, племянничек! — кричит мне. — Я как знал! Как знал, господи!

От дядьки Тохи самогонкой пахнет и папиросами дешёвыми. Добрый он человек.

— А я, — говорю, — погостить к вам приехал, можно?

— Конечно-конечно! — говорит. — Только сперва одно дело нужно сделать!

— Какое? — спрашиваю.

— Вон в том дворе много бездомных собак, — дядька Тоха дико вращает глазами, не в себе, видимо. Может, умом тронулся? — Там собак бездомных уйма. Море просто! Нам нужно с тобой поймать пару штук.

— Зачем? — спрашиваю.

— Ха! Зачем?! Дурак ты, что ли, Олежка? Поймаем пару собак, пойдём на базар и продадим их, выпить будет на что.

Я остался сидеть возле пруда. Сел на рюкзак и наблюдаю за матчем по хоккею. Хорошо ребята играют. Резко. Дядька Тоха пошёл собак ловить.

Приходит через часа полтора и в руках шавку средних размеров держит. Улыбка до ушей. Доволен! Шавка чёрного цвета, скулит и вырывается.

— Вот! — говорит. — Поймал-таки гада за хвост!

Фокус

Алёша ходил из угла в угол. Девять часов вечера. Он продержался целых 19 часов. Последнюю бутылку пива он выпил в два часа ночи. С вчера он мало что помнит. Ему позвонила Света, продавщица рыбы в гастрономе этажом ниже.