— А не рано еще? — спросил мент2.

Я отрицательно замахал головой.

— Ты знаешь Вову Полищука из этого дома? — спросил мужик в военном пальто.

Я отрицательно замахал головой.

— А брата его меньшего Сашу Полищука? — спросил мент1.

Я отрицательно замахал головой.

Тут проснулась большая собака и начала выть на всю парадную. Мы вчетвером подпрыгнули от испуга. Кошки тоже пришли в ужас и заметались по парадной.

— Ладно, пошли! — скомандовал мужик в военной форме, и они начали подниматься на наш этаж. Я мигом выскочил во двор и, слепив снежок, швырнул им в кухонное окно. Окно задребезжало.

И из него показалось недоумевающее лицо моего брата. Схватив санки за задубевшую от мороза веревочку, я кинулся бежать.

2. «Почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал»

Часто к нам ночью приходит Никитка. Никитка — худой и высокий торчок. У него смазливое лицо, как у пидора. Он курит траву со школы и совсем себе, бедняга, мозги высушил. После каждого слова Никитка говорит — «вот».

Сели на кухне. Время два ночи. За окном темно. Все спят. Только ветер воет. Как бы Чехов сказал: «Словно кто в бутылку пустую дует».

— Слушай, вот у тебя вот не будет вот одолжить вот стакан вот травы вот до завтра вот…

Никитка дрожащей рукой поднёс сигарету ко рту. Затянулся и поморщился. Дым попал ему в глаза.

Он сказал Никитке, что в долг не даёт. Потому что если будет всем в долг давать, то сам нищим останется.

Никитка обиделся.

— Я вот же не такой вот как все вот.

— Ты такой же, как все, — говорит ему. Никитка удивлённо смотрит, будто поверить не может.

— У тебя вот на чае вот пятна вот! — взял и кружку чая, которую он ему дал, вылил в окно.

— Мудила ты вот необразованный, — говорит, — это масла. Чай содержит эфирные масла.

— Может вот ты просто вот кружку не помыл вот после того вот…

Он взял Никитку за шкирку и выкинул в коридор. Никитка пищал в коридоре, как крыса. Соседи подумают, что это крысы. Никитка и есть крыса. Никитка — вор. Вор он не то чтобы Робин Гуд. Каждый вечер он прыгал по маршруткам и одно время таскал кошельки, но потом его сильно набили и сдали в ментуру. Ментам, говорят, жалко было бить его по смазливому женоподобному лицу. И поэтому они били его в печень, почки, грудак и по яйцам. Никитка вышел из больницы и сказал:

— Теперь я одумался, господи, каким же я дураком был все эти годы: тягать кошельки у бедных пассажиров! Я тягал кошельки и телефоны, потом шёл к барыге. Покупал траву. Накуривался. Выкуривал целую пятку за раз. Пил чай, ел печенье, ел сладости, ел их и ел. Не мог остановиться и всю ночь смотрел мультики. Теперь я буду читать книги и устроюсь на нормальную работу. Заведу семью. Возможно даже, у меня будет дочка, и я назову её Олей. Как звали мою покойную мамашу. Оля — это не имя. Оля — это целая песня.

Никитка лежал на кровати в общаге и обдумывал, как же он обустроит свою жизнь и поднимется по социальной лестнице возможно даже до ДДР-а. Потом он прикинул — будет жена, и будут дети. И будет работа, и будет тёплый дом. И наступит день седьмой — и придёт время отдыха и зима, и скука смертная. Человеку хочется чего-то большего. Не каждому, конечно. Но однажды, создав гнездо и поселив в нём птенцов, ты подумаешь: «Чего-то не хватает». И этого чего-то Никитке начало не хватать еще до того, как он стал директором департамента регионов.

Один человек зашёл в маршрутку и передал 50 гривен. Маршрутка была переполненная. На следующей остановке кто-то вышел. Через три остановки человек потребовал от водителя сдачу с полтины. Водитель сказал, что в глаза не видел полтины. Сейчас Никитка идёт по заснеженной улице. Он проходит цирк. Потом авиакассы. В руке он держит 50 гривен. Он улыбается. Идёт снег. Это первый аванс на новой работе Никитки. Он ныряет в другую маршрутку. Ему передают 10 гривен. Не так хорошо, конечно, как 50. Никитка выходит на следующей остановке, теперь у него шестьдесят гривен. Никитка доволен. За вечер, не напрягаясь, Никитка зарабатывает 300 гривен. На триста гривен Никитка может купить у него три пятки травы.

3. «Ну хто так грає?!»

На следующий день он сказал, что мы пойдём на футбол. На стадион им. Лобановского, где «Динамо» будет играть с «Аяксом». Раньше я ни разу не был на стадионе. Иногда мы смотрели футбол по вечерам. И всегда болели за «Динамо». С Майдана стекались маленькие ручейки народа. В основном — пьяные мужики и подростки. Некоторые из них были с женщинами, но их женщины мало чем отличались от мужиков, они тоже были пьяными и кричали во всё горло. Менты стояли около зданий и «подпирали» заборы, они грели руки и глОтки чаем из пластмассовых стаканчиков. Было очень холодно. Где-то минус 15. По дороге я видел старух, которые продавали сиденья из поролона и шарфики. Наконец мы слились в общем потоке и подошли к турникетам стадиона. Он крепко держал меня за руку и тоже что-то кричал. Я не мог разобрать, что кричат все эти люди. Я — самый маленький в толпе, задираю вверх голову и смотрю, куда же мы попали. Кругом мужики сомкнулись плотными рядами, выдыхают пар и табачный дым.

На турникетах отсеивают самых пьяных, тех, кто уже вообще на ногах стоять не может. Забирают у них бутылки. Если пьяные возбухают и начинают махать кулаками, к ним подлетают менты и куда-то их уводят. Под кассами затеяли драку. У человека в длинном пальто несколько людей попытались отнять сумку, но за него заступились, и тогда в драку ввязались еще человек десять.

Один проворный мужичок низкого роста двинул человеку в длинном пальто по башке, и тот упал без сознания в снег. Вокруг его головы расцвел тёмный нимб. Сумка упала в снег. Из неё высыпались билеты. Он побежал к сумке и успел выхватить для нас два билета. Мы сели на центральную трибуну.

Слева, справа, вверху и внизу — сплошь пьяное мужичьё. Внизу скандировали: «С У Д Ь Я П И Д А Р А С».

Во время матча один лопоухий парень в кожаной кепке подхватывался с места и горлопанил:

— Ну шо ты дєлаеш йоптваю Шева, ну хто так грає?! Ну дэ тэбэ так навчылы, прыдурок ты?!

Его друзья поворачивались к другим болельщикам и улыбались. Они с любовью смотрели на храброго лопоухого парня, раздающего советы. Они смеялись над его смешными и не очень шутками.

Он сидел и молча лузгал семечки, сплёвывая их на пол. Иногда он закуривал сигарету и выпрыгивал с места, поднимая кверху кулаки. В тот вечер мы так и не увидели голов. Интересней футбола для меня было наблюдать за людьми. Вон тот в кепке лопоухий — где, интересно, он живёт? А вон пьяный старик с золотыми передними зубами — зачем он пришёл сюда? Есть ли у него жена? И пацан, который сидит выше меня, кричит:

— Черноту на хуй с поля! Бей негров! Черноту на хуй с поля!

Я представил, как он выглядит. И представил его негром.

В перерыве он принёс два чая в пол-литровых пластмассовых стаканах для пива. Вкуснее чая я в жизни не пил. Каждый глоток буквально согревал моё сердце. Потом старик с золотыми зубами разбил пустую бутылку из-под водки о голову человека на ряд ниже нас.

— Чертило, — сказал он. — Я ж йому казав шоб сєл на мicце!

Человек тот упал на ряд ниже на других людей. Когда его подняли, я увидел, что у него течет юшка из носа и головы. Кровь залила ему лицо. Он вытирал кровь и орал:

— Хто цэ зробив?!

Старик исчез.

По дороге домой мы встретили торчка Никитку и пошли греться в забегаловку, которая называлась «Чумацький Шлях». Там накурено, тесно и темно. Взяли два пива, а мне — чай. Мы как сосульки сидели и таяли в тепле. Никитка совсем худой, на лицо — серый, щёки усыпаны угрями. Глаза впавшие. Никитка рассказал следующую историю:

— В прошлом году 2 января взял билеты на Черновцы и пошёл на Московский вокзал. Иду себе дворами, закоулками, чтоб дорогу срезать. Бодун просто страшный, такой жёсткий бодун — из стороны в сторону шатает. Слышу, машина сзади едет. Поворачиваюсь — бобик ментовский. Иду себе дальше. Бобик вперед меня заезжает и останавливается. Выходят два мента — мордовороты, морды, как арбузы херсонские порэпа-ные. Спрашивают — кто такой, куда иду, откуда? А мне даже говорить тяжело — так сильно пил я вчера. Спрашивают документы. Я лезу в карман куртки за документами и в этот момент поскальзываюсь, ногами сучу по льду, чтоб не упасть. Они мне подсечку сделали, руки за спину заломили, в наручники закрыли. И мент один еще и сверху сел. Коленом в хребет упёрся.