Дорога разветвлялась.
Одна шла прямо — к Порембе, другая влево — к Конинкам. Медленно повернув, Юзек брел, задумавшись, не зная, на что решиться.
— Ехать или не ехать?.. Трудный вопрос!
Вдруг он остановился.
До слуха его донеслись пение и веселая музыка. Это в корчме на границе Конинок и Порембы люди плясали и пели.
Юзек хотел было итти дальше, даже прошел несколько шагов. Но его приворожила скрипка, увлекла песня…
Он повернул к корчме.
IV
Корчма Зыселя славилась на всю округу. Она стояла у дороги, на рубеже двух деревень. Кто бы ни шел, кто бы ни ехал с ярмарки или из костела, непременно заходил сюда согреться на дорогу. Зысель или его жена всегда стояли в дверях, глядя во все глаза, не покажется ли кто на большаке. А завидев, кланялись так низко, что нельзя было не завернуть к ним… По воскресным и праздничным дням Зысель заказывал музыку на утеху молодежи обеих соседних деревень. Вот и сходилась сюда вся братия поплясать да погулять. Но корчма эта имела еще и политическое, и общественное, и много иных значений.
Здесь обыкновенно собирались гминные[10] советы во главе с войтами; здесь подолгу заседал местный школьный совет; здесь происходили кровавые схватки между жителями окрестных деревень, и здесь, наконец, каждую ночь «что-то» водило старого Козеру. А главное — корчма была местом дешевых развлечений для всех. Напляшется всласть молодежь, не выпив ни рюмки, исшаркает Зыселю пол, а старики наглядятся на них в свое удовольствие, вспоминая, как они сами смолоду гуляли.
За перегородкой в боковушке пьют одни только почтенные хозяева. Тут можно увидеть и Злыдашика, то есть старого Хыбу, который частенько здесь сидит, а возле него обоих войтов и кое-кого из крестьян побогаче. Здесь ведутся степенные разговоры и слышен негромкий смех.
Зато в самой корчме стоит дым коромыслом. Говор, брань, крики и смех сливаются в дикий хаос, и кажется, какие-то стихийные силы бурлят в этой толпе… Кошачье мяуканье, короткое, отрывистое блеяние косуль, обезьяньи вскрики, писк, визг, рев и вой, конское ржание и топот несущегося табуна.
Веселятся люди!
— Гей! Берегись!
Мчится по кругу пар двадцать…
Есть какая-то адская гармония в этом оглушительном шуме. Минутами гул стихает, и тогда слышится мерный топот, потрескивание половиц и пронзительное завывание скрипок.
Верховодит Собек — порембяне забились по углам. Из невнятного гомона вырываются отдельные слова.
— Хазьбесь!
— Да не толкайся!
— Любишь меня?
— А я не знаю…
— С дороги, ребята! — гремит, поворачивая, Собек.
— Гоп! Гоп!
Развеваются платочки, колышутся перья на шляпах. У стойки угощают друг друга соседи.
— Ваше здоровье!
— Дай вам бог!
— За нашу долю…
— Горькую долю!
— А вы, кум, на меня не обижайтесь: уж я такой!
— Да я знаю…
— Покуда я добрый, так добрый, а как меня распалит, стукну по башке — и все тут.
— Всякая тварь имеет свою нацию… — толкует один кум другому.
— Да мы-то ни дальние, ни близкие…
— С дороги, ребята! — кричит, поворачивая, Собек.
До тех пор тебя любил я,
Пока ты не изменила…
Гоп! Гоп!
Он танцует в первой паре с Ганкой Козерой.
— Так мы же приятели!
— Ваше здоровье!
— Дай вам бог!
— За нашу долю…
— Горькую долю!
От дверей волной хлынула сбившаяся на пороге толпа.
— Что там?
— Богатыри идут!
— Давай их сюда!
Собек запел:
Витязи едут, скачут оврагом,
Вниз с Бабьей горки, вражьей ватагой…
Пары смешались. В горницу через порог шагнули Смречаки. Оба сбросили хазуки на лавку. Собек отошел в сторону. Вторым он быть не хотел, а первым не мог: на то тут богатыри!
Вот уже старший притопывает перед музыкантами и затягивает:
Дай мне, бог, удачи,
Ни пера, ни пуха,
Не плясал я нынче
С дня святого духа…
И бросается вперед, как склонившаяся сосна; кажется, так сейчас и расшибет себе голову!.. За ним, словно елочка, младший, которому минуло двадцать весен. А следом — пары, одна за другой, все как на подбор!
Трещат половицы, стены трясутся, гудят контрабасы и заливаются скрипки.
Парни конинчане,
Поиграть велите,
Только не сдавайтесь,
А других лупите!..
Верховодит Смречак — порембяне, крадучись, улизнули.
Из боковушки выходят хозяева и останавливаются в дверях. «Молодцы парни, говорят, на этих стоит поглядеть… вон как разоделись… Ого!..»
Веют перья, веют
Выше леса-бора,
Слух идет по селам,
Слух идет за горы…
А Смречак, повернув, заметил Хыбу и запел:
Всех живется лучше
Злыдашикам Хыбам!
Денежки плывут к ним,
Славно в море рыба…
Старику польстило, что о нем песню сложили. Ну, про кого тут еще станут петь?
Говор постепенно затих, танец понемногу превратился в «дикий пляс». Раскраснелись лица, слова замерли на губах, пляска заворожила всех. Высоко вздымается грудь, кровь кипит, ударяет в голову…
— Нашинский пляс!
— Горский!
— Живо!
— Не отставай!
— Держись!
Восемь елок — вот и сад,
Кто подскочит — тот и хват!
Гоп! Гоп!
Стремительно мчится людской поток, пенится и бурлит… Бешеный ритм захватывает зрителей, вот уж и они пошли притопывать… Дети не могут устоять на месте, начинают кружиться… Кажется, хата пустилась в пляс. Дребезжат стекла, скачет пол — все так и ходит ходуном… Жизнь! Бьется, пульсирует в жилах кровь! Раздуваются ноздри, вздрагивают губы… Искры мечут глаза… Пляши доупаду!!
Безумие охватило людей. Горячей волной обдает лица. Душит накаленный воздух… Безумие! Сладостно дурманящий круговорот…
Треск — лопнула струна. Все вдруг остановились — над пропастью… Очнулись, едва замолкла скрипка.
— Что случилось?
— Да видите…
Все усаживаются куда попало. С трудом переводят дыхание… Многие выходят на улицу. Начинаются разговоры… Гомон нарастает… Слышится шопот… смех… Старики вперемежку с молодежью снова пьют и толкуют.
Козеру Собек встретил за стойкой. Старик тут сидел уже с утра.
— Опять вас сюда привело? — спросил Собек.
— Э, Собусь! Это целая история… Поди-ка, я тебе расскажу.
— Некогда мне!
— Вот беда! А то бы ты узнал…
— Да вы же зареклись ходить в корчму!
— Ни от чего, сынок, зарекаться нельзя! Чему суждено быть, то и будет…
— Я понимаю! — перебил Собек, желая поскорей отделаться от старика.
— Поймешь, сынок, когда я тебе расскажу. Что, не видал ты тут моей Ганки?
— Вы ей отец, вы за ней и смотрите! — с издевкой ответил Собек и отошел от него.
— Гордый малый, — буркнул вслед ему Козера. — Мало будет Ганке от него радости… Ну, на все воля божья! Зысель, — повернулся он к корчмарю, — дай-ка мне этого поношения господня…
Зысель подал стопку горькой. Старик опрокинул ее и погрузился в благочестивые размышления…
В корчме поднимается гомон, раздается громкий смех. Старики и молодые — все веселы и довольны.
