Но Хыба так посмотрел на нее, что она не посмела кончить.
— Прибежал я сюда, — объяснял он, — но уже поздно.
Больше ой не вступал в разговоры. Но про себя, не переставая, повторял: «Без умысла это!» — стараясь усыпить свою совесть.
— Да что он такое сделал, как это его убило? — допытывались в толпе.
— Э, да не слыхали вы, как говорила Хазьбета, что с утра он был не в себе… Сам не знал, что делает. Все, говорит, смеялся и бегал взад и вперед. Она сразу почуяла, что этот смех не приведет к добру. Ну и вот, видите… И полдня не прошло…
— От ума не жди добра!
— А как же! Один только господь премудр и всеведущ.
— То-то и есть! Ходил разве он когда в костел! Только о суете мирской и думал.
— А до чего его это довело? Вконец одурел…
Однако все о нем сожалели.
— Некому будет теперь сделать плуг, — говорили люди.
— Ни заступ заклепать!
— Ни серпы назубрить!
— Ни топор наковать!
— До того додумался, что так и пропал задаром…
— А жаль парня! Талант был…
* * *
Похороны справили пышные. Старый Хыба не поскупился. Народу пришла тьма со всех концов: покойного Яська везде знали… На кладбище ксендз произнес проповедь, говорил с таким сокрушением, что никто не мог удержаться от слез… Все, сколько было народу, плакали и горестно причитали.
Хыба стоял у могилы — холодный, как камень. Никто бы не мог разгадать, что происходило в его душе. Слушая проповедь, он не уронил ни одной слезы и молча стоял, уставясь сухими глазами в открытую могилу… Только когда опускали гроб, грудь его пронзила острая боль — словно встрепенулась и вскрикнула умирающая птица. Так напоминает о себе смерть или пробудившаяся совесть.
Людская волна оттеснила его от могилы и увлекла с собой… У ворот Хыба встал в стороне, чувствуя, что так он не уйдет отсюда: что-то удерживало его и звало назад. Он стоял и смотрел широко раскрытыми глазами на плывущую мимо толпу. Но ничего не видел и никого не узнавал. Он не слышал гула сдержанных голосов, который долетал к нему и уносился дальше, шелестя в ветвях. Одна только фраза, произнесенная топотом, явственно прозвучала в его ушах:
— Вон тут лежит Ганка Козера… ну та, что, знаете…
Больше Хыба ничего не слышал. Стоя под елью, он ждал, когда все разойдутся с кладбища.
Тогда он медленно побрел, натыкаясь на могилы, к свежему холмику.
Склонив голову, он встал над ним и заломил руки, глядя на влажную землю.
XII
В ясную морозную ночь, около полуночи, подходил к костелу Маргоськин Юзек… На плече он нес небольшую котомку и бодро шагал по белой, до блеска укатанной дороге.
Перед ним вставали снежные горы, залитые мутным светом…
— Гей, горы! Родные горы!.. Как давно я вас не видел!
С наслаждением вдыхая морозный воздух, он шел по скрипучему снегу — в Конинки. Одно за другим оставались позади знакомые селения…
— Вот Запалы, — бормотал он, — а вон там Поремба… Еще далеко до хаты…
За ним по небу шла луна, блестящая и холодная, как ледяное зеркало, уставившее на солнце сотни глаз. На небе горят миллиарды звезд, половина их упала на землю и рассыпалась мелкими кристаликами. Они украсили белоснежный покров земли сверкающими алмазами.
— Как хороша тут зима! — прошептал Юзек. — Волшебный край…
Он с восторгом оглядывался вокруг.
«Сколько тут алмазов… Боже мой! Если бы хоть один настоящий! Я бы принес его матуле… Вот бы она обрадовалась!.. Право… А уж люди бы подивились…»
Но, едва подумав об этом, он помрачнел. Ему вспомнилась та ночь, когда он бежал из корчмы… от людей по этой же дороге… Тогда, уходя на чужбину, он верил, что вернется богачом и заткнет за пояс всю деревню… Боже милостивый!..
«Нет, нельзя наперед загадывать! — решил он. — Везде приходится работать так же, как здесь, а легко ничто не достается…»
Юзек ускорил шаг, но мысль опережала его, уносясь к родной хате.
«Как они там, здоровы ли? — тревожился он. — Не ждут меня теперь… Войтек говорил — к праздникам…
А что было делать? Раз хотел привезти денег, нельзя было ехать, пока не кончится работа…»
Издали он разглядел два темных тополя возле двора Козеры.
«Слава богу, уже близко… — шепнул Юзек. — Никому и невдомек, что я иду… Верно, и не ждут, да еще в такой час! Все спят… нигде живой души не видно…
А любопытно мне знать, что тут Хыба делал, когда Войтек пропал? Поди, злился, что против его воли!.. Но и Войтек шельма. Кто бы мог сказать… Так и рвался из дому прочь… И неплохо ему там, слава богу; лучше, чем у отца… Да и что он тут видел? Ремень в завтрак, палку в обед да дубинку в ужин, как сам он говорил… Еще он сказал, будто Ягнеска у нас живет… Что они там все едят — не знаю… Может, у Ягнески была картошка или сколько-нибудь зерна… да где ей взять?.. Должно быть, и без молока сидят… Кто же им даст?»
Чем ближе к хате, тем сильнее разгоралось в нем любопытство. Ему хотелось все сразу узнать. Так давно он их не видел!
«Как там мама… Не похудала ли? А Зося, верно, выросла? Войтек говорил… Не пойму, что он так Зоськой интересуется? Вот сорви-голова».
Дойдя до перепутья, Юзек остановился на минутку, утер пот рукавом и свернул влево, к усадьбе Хыбы.
«Ну теперь уже рукой подать! — подумал он. — Приду нежданно… Постучусь в дверь… „Кто там?“ — „Я“ — „Что за я?“ — „Не узнаете меня?“ — „Во имя отца и сына!..“ Мама расплачется… она всегда готова поплакать по такому случаю… Потом засветит лучину… Я сниму котомку и положу у окна на лавку… Потом Зося проснется и выскочит из постели… бросится ко мне… обнимет за шею: „Юзусь!“ — скажет так ласково, как только она умеет… Потом начнет похаживать вокруг котомки… любопытно ведь ей… А я скажу: „Не тронь!“ И только утром, когда солнышко взойдет, сам развяжу котомку, а вынимать буду по одной вещичке… шаль для мамы… полушалок для Зоей… вот она обрадуется! Я так и вижу, как она запрыгает по всей хате… А как станут поглядывать: что там еще? — я скажу, что ничего нету… И уж потом, попозднее, достану бумажник и положу на окно целую десятку… „Нате! Это вам!“ То-то они обрадуются!.. Ягнеска, и та будет довольна… А потом…»
Вдруг радужная нить его фантазии оборвалась. Он обогнул хату Хыбы и увидел свою на той стороне.
С бьющимся сердцем пробежал он по мосткам на другой берег.
— Ну, тут уже два шага!
Он не искал тропинки, а побежал прямиком по снегу и остановился у входа. Затем перекрестился и постучал в дверь…
— Спят… — прошептал он.
Юзек задержал дыхание. Он явственно слышал биение своего сердца.
Немного спустя он опять постучал — и стал терпеливо ждать.
Ничего не видно!.. Крепко они спят… Придется посильней.
Он ударил сапогом в дверь — и дверь распахнулась. Юзек едва не упал на пороге, таким зловещим холодом повеяло из сеней…
Страх обуял его, заколотилось сердце.
— Нет тут ни-ко-го? — у него зуб на зуб не попадал.
Однако он пересилил себя и вошел в сени… Луна осветила… снег!
В ужасе он ухватился за скобу и дернул. Промерзшая дверь сразу поддалась…
— А-а-ах! — отчаянно закричал Юзек.
Захлопнув дверь, он бросился прочь… Как безумный, бежал он по мосткам, а перед ним все стояли освещенные луной огромные остекленевшие глаза…
* * *
Под окнами Хыбовой хаты тянулась процессия за гробом Маргоськи. Бесконечно горестной жалобой плыл вдаль скорбный псалом…
Хыба убежал в клеть и заперся. Но и здесь отчетливо слышались слова:
И богатых, и убогих —
Смерть равно ждет на пороге…
Чей когда черед случится?
Всяк ее да убоится…
Погребальное шествие удалилось, скрывшись за оградой, а в ушах старика все еще звенел заунывный напев, и горькие, суровые слова впивались в мозг.
Наконец он решился войти в горницу, огляделся кругом — пусто! Ни живой души!.. Он бродил из угла в угол, но нигде не мог найти себе места. Всюду подстерегала его притаившаяся тревога… Из сеней, из-под лавки, из печки — отовсюду подсматривали за ним ее загадочные глаза… Он пошел в боковушку — тревога за ним… Заглянул в кухню — она уже тут… Нигде от нее не спастись! Не усидев в горнице, Хыба вышел во двор, но ветер донес до него издалека:
